Шаг заметен, желание трудноуловимо, но интуиция тем не менее не есть нечто редкое, дарованное лишь избранным.
Каждое любящее сердце, независимо от образовательного уровня его владельца, обладает интуицией.
И это надо твердо знать родителям, всем без исключения. Если любишь поймешь. А поймешь, услышишь несказанное, значит, сделаешь шаг навстречу...
Услышать несказанное - значит постичь душу подростка, значит овладеть его жизнью, значит суметь помочь ему. Прекрасно, если удастся помочь без лишних слов.
Любопытная частность практического воспитания. Очень многие родители и педагоги рассматривают как высшее достижение, так сказать, "подкожное" воспитание. Считают честью так залезть в душу отрока, так вывернуть ее, чтоб, с их точки зрения, ни одного темного уголка не осталось.
Несчастны эти дети!
Доверяя взрослым, выкладывая каждое мало мальское движение души, они привыкают к ежесекундной опеке, не могут обойтись без совета по каждому пустяку, теряют самостоятельность, теряют черты личности.
Подростком надо владеть, но, в отличие от владения ребенком, здесь полной мерой вступает в действие интуиция.
Можно и без расспросов понять отрока.
Надо догадаться.
Надо поставить себя на его место.
Вот это требование к воспитателю мне представляется самым существенным.
Представь себя на месте Нади ее воспитатель Николай Петрович - он быстро бы догадался, почему на столе у него букет листьев, понял бы, что странности ее характера чем-то мотивированы, и поэтому следует разобраться в девочке.
Он - плохой, вернее - никакой педагог.
До интуиции в его работе (творчеством это, пожалуй, не назовешь) дело не дошло.
Не дошло даже до обычного анализа.
Спроси педагога, что было с Надей, он, пожалуй, ничего не скажет, кроме того, что девочка "испорчена", что она "трудна".
И вот еще о чем надобно сказать...
О легкости, с которой пришпиливаем мы ярлык "трудный" к непонятному, а верней-то, непонятому подростку.
Ярлык этот похож на рецепт неграмотного лекаря, который прописывает всем больным одно лекарство.
"Трудный" - слишком легкий и ни к чему не обязывающий диагноз.
Трудный, да и все тут...
Но об этом позже.
P. S. Я очень надеюсь, что все это прочтет и Надя. Что мои надежды это и есть ее собственные, выстраданные чувства. Жизнь ведь всегда обещает радость. И если человек точно убежден, что он лишен чего-то важного, отчаиваться не надо, просто нельзя. Коли отнято в одном, прибавится в другом. В другом, нежданном, может, очень дорогом и важном.
Помнишь, Надя, в учебнике физики есть про закон сохранения вещества, закон сохранения энергии?
Есть еще и закон сохранения счастья. Верь, он точно есть!
ИСПОВЕДЬ ВТОРАЯ. ЛЕНА
Мое прошлое и сегодняшнее как ночь и день. Я замужем. У нас растет дочка. Вы даже не представляете, как я счастлива!
Тогда всего этого не было. В нашем доме, куда переехали мы с родителями, было много мальчишек. И, как я потом узнала, многие побывали уже в колонии. Нас было три подруги: я, Таня, Рита. Почему мы быстро "отесались" в компании мальчишек?
Мне было 13 лет. Отец и мать дали мне в эти годы полную свободу. Я хорошо чувствовала ее. В школе мы с подругой были отстающие. У меня было хобби - любила писать, сочинять. Особенно радовалась, когда в классе писали сочинение. Тут уж можно дать волю своим мыслям. Учительница по русскому языку и литературе не любила "галиматьи", как она отзывалась о моей "писанине". Она предпочитала всегда только своих отличниц. (Хотя однажды услышала от нее: "Лена, ты странная девочка, или ты меня не понимаешь, или я тебя".) Между нами была какая-то пропасть, которую, казалось, не преодолеть. Математика давалась трудно, и почти после каждого урока меня потчевали нотациями.
Помню, зададут задачу. Сижу над ней долго. Решу сама дня за два, когда отличник справился бы с ней сразу. А знаете, какое удовольствие получаешь при этом! Но этого никто не видел, не замечал, я была посмешищем в своем классе. Меня считали наивной, тупой и вообще странным типом. Я не любила школу, ненавидела свой класс. Порой сбегала с уроков. Считая себя неудачницей в жизни, отчаявшись в себе, перестала даже следить за своей внешностью. Постепенно скреплялась наша дружба с дворовыми мальчишками. В подвале дома было наше пристанище. По вечерам мы там обитали. Сначала как новички, робкие и скромные, а затем как свои люди. Мне было всегда легко и хорошо среди новых друзей. Мы пели песни, играли в карты, в "бутылочку". Частенько делали "налеты" на дачи. Постепенно "налеты" стали уже нашей необходимостью, привычкой. Мне ничего не стоило сказать: "Девки, пойдем дачку грабанем!"
Однажды пришел Сергей (отбывший наказание в колонии), на руке его были детские часики.
- Откуда? - был первый вопрос.
- Из магазина, так легко удалось свистнуть, пошли покажу.
По дороге он сообщил, как надо раздобыть такие часики. Через полчаса часики были у нас на руках.
"Так легко и быстро! Здорово!" - ликовали мы. Следующей жертвой были книги и пластинки.
По вечерам вновь собирались в подвале. Потрясали друг друга своими рассказами. Все было как в сказке одной (не помню названия): разбойники по ночам собирались на кладбище, разжигали костер и по очереди рассказывали, кто где был, кто что делал, что где навредил. То же самое выходило и у нас.
Вскоре двоих парней из нашей компании поймали. Пребывание в подвале стало невозможным - милиция забила дверь досками. Наш дом стоял на учете в милиции. По вечерам можно было заметить постового. На время наша компания распалась, тех двоих посадили в колонию, и оставшиеся пренебрегли нами, считая, что при первой же опасности мы их продадим.
Имея маленький опыт, мы начали действовать самостоятельно, втроем. Начали с библиотеки. Приходили как будто почитать, а сами набивали в пальто книги, картинки, даже два горшка с цветами унесли. Зачем? И сами не знали... Заходили в продовольственный магазин, аккуратно проделывали дырочку в пакетах, вынимали конфеты и прятали. За конфетами последовало печенье, шоколад, мыло, вафли. Быстро нас потянуло и в промтоварный, откуда мы утащили три платья, две комбинации, сумку, детскую кофточку. Было не боязно, а интересно. Но интереснее всего то, что нас никто не подозревал. Воруем себе спокойненько, прямо из-под носа берем. Все казалось смешным. Может, так и продолжалось, если бы не он.
Этот парень переехал в наш дом недавно. Я влюбилась в него. Замечала, что он ко мне тоже неравнодушен. Мне очень хотелось с ним дружить, он казался не таким, как все. Я искала уединения, хотелось быть всегда одной. Однажды все рассказала отцу: и про похождения, и про Колю (так звали того парня), не знаю зачем, будто именно здесь нашла выход из положения.
Целый вечер и всю ночь сидела с отцом, и все говорили, говорили.
Утром было все ясно и легко на душе. В этот же день написала записку Коле, что хочу с ним дружить. Лучше не вспоминать тот день, когда я его увидела. Тогда я услышала от него, что я не похожа на девочку, что я неаккуратная, хожу, как пугало в бантиках. Предложил свою помощь. Я не ожидала такого поворота. Мне было стыдно за себя. Убежала. С тех пор стали избегать друг друга. Во мне шла борьба с собой. Было жаль себя, совестно за все. Старалась понять, разобраться в себе.
Решила твердо заняться самовоспитанием. Бывшие подруги перестали ко мне приходить. А если и приходили, то разговор не клеился...
Прошло три года упорной работы над собой, над своим воспитанием. На стене висит режим дня, по которому я живу. Я работаю и учусь. Однажды к нам пришла моя бывшая учительница, попросила на школьном вечере прочесть прозу небольшую. С удовольствием согласилась. Когда выходила на сцену, то ловила на себе взгляды бывших учителей, школьников. Народу было много. К концу чтения появились слезы, которые текли и расползались по моим щекам. Никто не знал причину слез. Мне долго аплодировали. Директор школы просил зайти меня к нему. В расстегнутом пальто выбежала из школы.
Вы не поймете моего состояния. Я увидела школу другими глазами.
Прибежав домой и свалившись прямо в пальто на кровать, долго навзрыд плакала. Я ненавидела себя в эти минуты, считала, что потеряла, упустила самое большое и дорогое. Как поздно пришло прозрение. Я горю желанием учиться.
Прошлое давно забыто. Мне постыдна та, старая моя жизнь. Пусть простят меня те, кому я причинила плохое. Пусть это позднее признание. Но лучше поздно, чем никогда. Сейчас я работаю воспитателем, заочно учусь. Хочется видеть детей всегда счастливыми. А 13 лет - самый трудный возраст. Надо помнить: главное - не проглядеть, главное - не пропустить...
Что же толкает на преступление?
Бездеятельность. У меня дело не дошло до скамьи подсудимых, хотя вполне могло бы дойти. Важно перебороть себя, подавить в себе плохое.
Жизнь удивительна, надо только стараться не портить ее...
СТУПЕНЬКИ ИЗ ПОДВАЛА
Что ж, без сомнения, письмо Лены можно назвать розовым или голубым.
Горестная завязка, драматический конфликт, но конец счастливый.
Хэппи-энд.
Как говорится, дай бог всякому такой развязки.
Можно было бы просто порадоваться за Лену, пожелать ей удачливой судьбы, помахать вслед платочком.
Но дело в том, что хэппи-энд этой истории достаточно нетипичен при типичности всех предшествующих этапов.
Таким образом, история Лены достойна того, чтобы попытаться ее разобрать.
Этапы же Лена называет удивительно отчетливо. Первый она формулирует так: "Отец и мать дали мне в эти годы полную свободу".
Итак - свободу, а годы-то - тринадцать лет.
Помните высказывание пятнадцатилетнего мальчика о родителях - "они знали нас, когда мы были маленькими".
Не противоречит ли это высказывание судьбе Лены?
В тринадцать лет родители предоставили полную свободу поступков, ни о какой опеке речи нет, следовательно, они поняли своего ребенка?
Нет, не поняли, и никакого противоречия здесь нет.
Опека, недоверие к самостоятельности ничуть не менее опасны формальной заинтересованности, а зачастую и просто равнодушия.
И как тут не привести прекрасное высказывание Василия Александровича Сухомлинского, который записал: "Чувства нельзя заменить никакими материальными благами, никаким, даже самым разумным распорядком или режимом. Кроме хорошего коллектива, у ребенка должен быть самый дорогой человек, для которого рождение, развитие, каждый шаг духовной жизни ребенка - высшая радость".
К этому стоит добавить: родительские чувства, находящиеся в состоянии гармонии применительно к разным этапам развития ребенка - ну, к примеру, безудержность родительских ласк в отрочестве должна стать более сдержанной, тактичной, ненавязчивой, - не должны отступать в тень ни на минуту.
В пятнадцать, в семнадцать или в тридцать лет сын или дочь нуждаются в любви и понимании ничуть не меньше, чем в три года. Напротив! И в сорок лет детям нужна близость родительского сердца, родство душ, настоящая близость, которые - увы! - часто растрачиваются к той поре, превращаясь в элементарные человеческие отношения.
Но элементарных отношений между родителями и детьми мало!
В любом возрасте самые взрослые, самые зрелые дети нуждаются в некоем заповедном месте, куда обращены их сердца, их память, их чувства - с надеждой, что в том заповеднике живы и всегда будут жить непреходящие ценности детства, к которым не грех обратиться вновь и вновь, словно окунуться в живой воде. Особенно если взрослая жизнь приносит испытания, проходя сквозь которые нужна, ох как нужна, живительная сила настоящих ценностей.
Но вернемся к "свободе" тринадцатилетней девочки. Обретение это или потеря? Для нее внешне - обретение.
Но это субъективная оценка человека, не вполне и не все знающего о свободе.
В том, что это потеря, она убедится позже, но пока - не будем подталкивать события, - пока она чувствует себя хозяйкой своей судьбы.
Впрочем, сложись иначе ее школьная жизнь - учись она легко, будь она любимицей класса, - дороги в подвал могло бы и не быть.
Могло бы. Однако и это лишь один из множества вариантов. В жизни бывает всякое. Но случилось так, как случилось.
Первый этап - родители дали свободу, забыв о том, что высшая радость для них - "каждый шаг духовной жизни" Лены.
В школе она записная "чайница", пишет в сочинениях сплошную "галиматью", а математика ей просто не дается. И это второй этап.
Школа с дружной помощью родителей открыла для Лены новый путь - путь отторжения от коллектива, прозвище "тупицы", путь к "подобным" ей, где нет унизительного недоверия, нет чувства неравенства.
Поразительно, но факт. Компания подростков, которая собирается в подвале или подворотне, по крайней мере в самом начале, принимает каждого нового подростка с преувеличенным вниманием и доброжелательством. Это потом возникает система "заводил" и "прихлебателей", когда "прихлебатели" обязаны заискивать и пресмыкаться перед верховодами, но поначалу все идет иначе. Диву можно даваться - по какой такой неписаной педагогике подросток, уязвленный в школе и семье - где пользуются педагогикой писаной! - бывает так легко и просто втянут в подвальную компанию.
Лена, к сожалению, пишет только об одной стороне дела - как стала она изгоем в школе при полной свободе, дарованной родителями.
Но другие истории с абсолютной точностью подтверждают схему действия, так сказать, неорганизованного коллектива, ребячьей компании.
Сначала внимание, подчас преувеличенное, забота, признаки дружбы.
Потом резкая перемена, когда маски сорваны, остаются сила, приказ, давление на личность, сила страха.
Многие проступки и даже преступления совершаются под воздействием или явных угроз, или даже невысказанного предложения: а ну-ка каков ты?
Ухарство, желание не ударить лицом в грязь перед новыми дружками, которые известны лихостью и бесстрашием, - вот неписаный "педагогический" прием вольной компании.
Перечитаем письмо Лены. Пожалуй, более всего меня волнует фраза: "Считая себя неудачницей в жизни, отчаявшись в себе, перестала даже следить за своей внешностью".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77