Хорошо, что летчики, получив ранения и ожоги, остались живы.
Район боевых действий перемещался восточнее Ростова. Прорыв танковых группировок противника через Дон, в районах станций Котельниковской и Цимлянской, все больше прижимал войска Южного фронта к Кавказским горам. Чтобы быть ближе к местам штурмовок, полк был вынужден перебазироваться на полевой аэродром недалеко от Кропоткина.
Первой туда прилетела наша эскадрилья. И на этот раз авиатехники и тыловая часть, перебазируясь автотранспортом, не успели прибыть к нашему прилету. Летчики сами затолкали самолеты в капониры и около них ожидали наземный эшелон. В это время увидели на небольшой высоте идущих в направлении Кропоткина девять Ю-88.
В самолетах у нас оставалось мало горючего и боеприпасов. И все же по моей команде все быстро взлетели и атаковали девятку. Удар был неожиданным для противника. «Юнкерсы» сбросили бомбы, не доходя до цели, и пытались уйти на север. Преследуя их, мы полностью расстреляли оставшиеся снаряды и патроны и на последних каплях горючего произвели посадку. В суматохе боя никто не мог точно определить, сколько было сбито или повреждено машин противника. Главное — сорвали бомбежку вражескими самолетами железнодорожного узла, забитого эшелонами.
После приземления снова затащили истребители в капониры и замаскировали их. Без горючего и боеприпасов они представляли собой лишь мишень для вражеской авиации.
Когда же приедет наша колонна? Вышел на дорогу, пролегающую рядом с летным полем. Увидел местных жителей, поздоровался, спросил;
— Скажите, часто немецкая авиация делает налеты на город?
— Каждое утро. Как рассветает, так они тут как тут. Налетают и бомбят станцию и город. Спасибо, что вы отогнали их сегодня.
— Скоро они перестанут нахальничать, — пообещал я, продумывая вариант перехвата при утреннем налете.
Вскоре приземлилась эскадрилья Павла Крюкова, совместившая, как и мы, перебазирование со штурмовкой. Лишь в сумерки прибыли на автомашинах штаб во главе с командиром полка, технический состав и батальон обслуживания. Заправили самолеты горючим и боеприпасами. Готовились к боевому вылету.
Докладываю командиру полка о результатах нашей штурмовки и перехвата бомбардировщиков. Высказал предложение организовать утром дежурство для перехвата вероятного налета на Кропоткин вражеских бомбардировщиков.
— Пусть этим занимается ПВО. У нас будет много своих заданий, — ответил Заев.
— Нельзя позволять противнику безнаказанно бомбить город! Рано утром задания еще не поступят и мы успеем перехватить «юнкерсы», — пытался я убедить командира. Он промолчал, сел в «эмку» и уехал. Не сказал ни да ни нет.
Я решил от своей идеи не отказываться. Посоветовался с летчиками эскадрильи. Мы остались ночевать на аэродроме, в село не поехали. Уговорить Крюкова на это дело не удалось: очень переутомились летчики. Его подразделение убыло в село на отдых.
Поужинали с техниками, расположились на чехлах под крыльями своих самолетов. Ночь теплая, отдохнули хорошо. А с рассветом, не найдя спавшего в посадках Искрина, мы с Науменко и Бережным сели в кабины, заняли первую готовность, а пара Федорова — вторую, у своих самолетов. Солнце уже начинало всходить, а противника все не было. Расстроенный, я вылез из кабины и, не снимая парашюта, лег на крыло подремать. Вдруг слышу, кричит Чувашкин:
— Товарищ командир! Летят!
Увидел группу самолетов в составе двенадцати Ю-88 и шести Ме-110. Одним махом вскочил в кабину, через секунду запустил мотор и пошел на взлет. За мной напарники. Взлетая, я смотрел на противника, берущего курс на Кропоткин, и не заметил подходившую к аэродрому вторую группу. Стремительными атаками мы сбили два бомбардировщика, заставили «юнкерсы» сбросить бомбы в поле, не долетая до города.
Преследуя уходящего противника, сбили еще два самолета и, израсходовав боекомплект, развернулись на аэродром. На пути к нам пристроилась пара Федорова. Захожу на посадку и, к своему удивлению, вижу воронки на посадочной полосе.
Пришлось садиться чуть в сторону. Уже на земле выяснилось, что по аэродрому нанесли бомбовый удар пятнадцать Ме-110. С ними и вела бой пара Федорова, сбив один самолет и не дав «мессершмиттам» произвести штурмовку прицельно. Бомбы упали на полосу и в капониры, из которых взлетала наша пятерка. По-видимому, противник заметил, из каких капониров мы вылетали на отражение бомбового удара вчера, и решил уничтожить наши самолеты на земле.
Этот вылет сорвал бомбежку города и спас наши истребители. Не организуй мы дежурство, половина оставшихся в полку самолетов была бы уничтожена. Да и итоги боя были высокими. Моя тройка сбила четыре самолета и один сожгла пара Федорова.
Собравшимся около меня летчикам объявил:
— Вылетали и вели бой мы пятеркой. Сбили пять самолетов. Все участвовали активно. Наверно, будет правильно засчитать всем по самолету.
Такое решение принял не случайно. Важно было вызвать у молодых летчиков стремление действовать в общих интересах, показать, что ценят их вклад в победу.
Вскоре на аэродром прибыли летчики эскадрильи Крюкова, а за ним подъехал и командир полка. Упреков от него мы не услышали, но и похвал тоже.
Только закатили самолеты в капониры, как на аэродром приехало несколько офицеров из дивизии во главе с командиром соединения. Окинув взглядом развороченные бомбами капониры, воронки на летном поле, командир дивизии Шевченко, он заменил Осипенко, резко спросил Заева:
— Как это понимать? Ваш аэродром бомбят, а вы сидите и ждете, когда самолеты пожгут на земле. Надеетесь на авиацию противовоздушной обороны? Так, что ли?
— Никак нет, товарищ генерал! Вылетали дежурные летчики и не дали бомбить город. Но на аэродром немцы все же сбросили бомбы, а прицельно штурмовать истребители не позволили. Воздушный бой вели только летчики полка, а из ПВО в воздухе не было ни одного самолета.
Слушая их разговор, нетрудно было представить положение командира части. Могли бы быть уничтожены самолеты полка. А на пополнение новыми в создавшейся обстановке рассчитывать не приходилось. За успешные действия против тридцати трех Ю-88 и Ме-110 командование приказало представить к награждению всех летчиков нашей пятерки.
Всю неделю авиация противника не появлялась в районе нашего базирования. Мы продолжали напряженную боевую работу. Наносили штурмовые удары по наступающим войскам врага южнее Сальска, а также по его танковым корпусам, форсировавшим Дон в районе станицы Цимлянской и продвигающимся на Ставрополь. Линия фронта все ближе подходила к Кропоткину. На аэродроме была слышна стрельба артиллерии. Полку было приказано перебазироваться восточнее Ставрополя и действовать по левому флангу наступающего противника. Наших наземных войск там было мало и на летчиков легла большая нагрузка.
Вылеты на штурмовку, зарядка самолетов горючим и боеприпасами, снова штурмовка. И так до наступления темноты. Летный состав измотался. Четырехчасовой ночной сон не восстанавливал силы. Среди тех, кто физически был слабее, наблюдалось переутомление. У некоторых летчиков снизилась реакция действия, они стали медлительными, вялыми. А это грезило потерями от зенитного огня и в воздушных боях. Надо было дать летчикам хотя бы краткосрочный отдых. Была лишь одна надежда — подменить их летным составом, улетевшим еще из Батайска на перегонку самолетов в ремонт.
Мы с Крюковым упросили Заева на такую подмену. Он дал согласие и разрешил мне слетать в Ставрополь, где, по некоторым данным, находилась наша летная группа, так и не сдавшая самолеты в авиамастерские.
Вылетели на У-2. Я сидел во второй кабине. Самолет вел штатный пилот. Обошли для безопасности Ставрополь стороной, появились над аэродромом, отделенным от города лесом. Ни людей, ни техники на летном поле не было, лишь стоял одинокий, в желтых пятнах, МИГ-3. А на земле чернели остатки сожженных И-16 и автомашин. В стороне, в лесу, поднимались клубы дыма, периодически слышались взрывы. По-видимому, горел склад авиабомб. Обстановка настораживающая. Летчик У-2 вначале не хотел садиться. Пошел на посадку лишь по моему требованию.
Идем вниз, я внимательно вглядываюсь в лес сбоку полосы и не слежу за землей. Приземлились плюхом. От грубой посадки срезало болт крепления стойки шасси к фюзеляжу. Самолет накренился. Осмотрев поломку, летчик занервничал:
— Все, нам не взлететь.
— Не паникуй! Найдем техников или сами отремонтируем.
На стоянках никого не было. Аэродром пуст. Решил пройти к горящему складу. Может быть, там кто-нибудь остался. Подошел поближе и попал под сильный взрыв бомб. Упал на землю, прикрывая руками голову. Стало ясно, что никого здесь нет.
Пришлось вернуться к У-2. Около него я увидел трех мужчин. Одеты в штатское.
— Вы знаете, куда улетела отсюда авиация?
— Нет. А зачем вы сюда сели? Ведь в городе со вчерашнего дня немцы. Улетайте скорее!
— Сейчас улетим. Помогите нам подремонтировать самолет, — попросил я.
Нашел на стоянках кусок толстой проволоки, затем мы приподняли самолет на крыло, вместо срезанного болта вставили в узлы проволоку и замотали ее вокруг стойки шасси. Так примитивно исправили шасси. Можно было лететь. Но я решил не оставлять шпаклеванный, непокрашенный МИГ-3, а сжечь его. Осмотрел самолет. Он был полностью заправлен горючим, с аккумулятором и вполне готов к вылету.
Принял решение угнать его. Дал указания летчику:
— «Миг», кажется, исправен. Я опробую его на земле и взлечу. Если все действует нормально, то качну тебе крылом, ты тоже вылетай. Если же будут серьезные неисправности, я сяду, сожгу самолет и полечу с тобой.
— Понятно! Но сначала помогите мне запустить мотор.
Сделав все, что надо, я направился к «мигу». Уложил снятый с него чехол на сиденье вместо парашюта, сел и запустил мотор. Он работал отлично. Рев стоял над всем полем.
Вырулил на полосу, взлетел. Поставил рычаг на уборку шасси, но они не убирались: в баллоне было мало сжатого воздуха, а воздушный компрессор не работал. Лететь с неубранными шасси очень опасно. Это могло привести к перегреву мотора и его заклиниванию. Да и вынужденная посадка с выпущенными шасси грозила полным капотом самолета и гибелью, как это произошло с Костей Мироновым в начале войны.
Надо садиться и уничтожить самолет на земле. Развернулся на аэродром, У-2 там уже не было. Теперь оставалось одно: идти в полк.
Пролетая над самыми крышами домов Ставрополя, я увидел на улицах десятки танков с крестами на бортах. Вот когда мне стало по-настоящему страшно и за нашу непродуманную посадку, и за все действия на аэродроме. Только сейчас понял, какой большой опасности мы себя подвергали.
В сумерки прилетел в часть. Посадочная полоса просматривалась плохо. Заход на посадку выполнил по белому железнодорожному домику на переезде, который и раньше служил нам ориентиром. Зеленые ракеты финишера разрешили посадку.
Я уже почти выровнял самолет над землей, как вдруг в воздухе взвилась красная ракета, запрещающая посадку. Рука по привычке двинула сектор газа вперед. Но тут же быстро одумался, понимая, что на этом перегретом моторе я не смогу уйти на второй круг. Убираю газ и сажусь. Гляжу за обстановкой внимательно. В конце пробега увидел впереди, на обрезе посадочной полосы, стоящие И-16. Энергичным отворотом в сторону мне удалось проскочить мимо них.
Зарулил на стоянку. Сразу же подошел Чувашкин. Он сообщил, что на наш аэродром села группа из полка Маркелова, в стоянку которого я чуть не вмазал в темноте. И это, по всей вероятности, произошло бы, если бы я после выпущенной финишером красной ракеты пошел на второй круг. Но все обошлось благополучно. Все хорошо, что хорошо кончается. Главное, я был доволен, что пригнал МИГ-3 с захваченного противником аэродрома.
Пошел в столовую на ужин. Летчики сразу же обступили меня. Всех интересовали результаты полета в Ставрополь. Рассказал о всех обстоятельствах. Павел Крюков упрекнул меня:
— Неумно поступил, Саша. Мог попасться в лапы противнику.
— Ничего! Риск — благородное дело! Кто не рискует, тот не побеждает, — попытался я оправдаться, хотя понимал, что действовал неправильно.
В конце ужина в столовую пришел пилот с У-2, с которым я летал на Ставропольский аэродром. Увидел меня, подошел. Я ждал, он скажет о преждевременном взлете до моих сигналов с воздуха.
— Да не струсил я, не гляди так, — начал он.
Оказалось, что наблюдая за мной и лесом, летчик увидел мотоциклистов противника. Они въезжали на аэродром по дороге из города. Ничего другого в этих условиях делать было нельзя. Он моментально пошел на взлет, сопровождаемый вдогон трассами из автоматов.
Угнанный самолет доставил много хлопот и технику, и мне. При перебазировании на новый аэродром, после перегонки «мига», я возвращался за своим «яком», ибо лишних летчиков в полку не было. Таким образом, на попечении у меня и Чувашкина было две машины. Технический состав был явно недоволен трофеем. При первой перегонке Чувашкин, готовя МИГ-3 к вылету, ворчал:
— Взяли вы, товарищ командир, обузу в полк. Бросить его нельзя, и в ремонт никто не берет, а возни с ним хватает.
— Самолет отремонтируют и на нем можно будет воевать, — доказывал я.
— Вот посмотрите, что получается: переходник от баллона со сжатым воздухом от «яка» не подходит к «мигу». Поэтому зарядить самолет сжатым воздухом нельзя и с трудом удается запустить мотор.
— Сломаешь ты себе шею, Покрышкин, на этом «миге». При вынужденной посадке с неубранными шасси на нем непременно скапотируешь, — предупредил меня инженер полка Копылов.
— Что же можно сделать?
— А ничего, так и будем мучиться с запуском мотора, а ты рисковать при перегонках, голосуя выпущенными шасси. С твоим «мигом» получается, как в поговорке: «Не имела баба хлопот, да купила порося». Надо найти мастерские и сдать его в ремонт, — «обрадовал» меня Копылов.
При каждой перегонке «мига» техники «вспоминали» конструкторов за нестандартность самолетного оборудования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67