А чего вы ожидали?
— Все это так знакомо, — вздохнула Катерина. — А какие спектакли шли в Друри-лейн, когда вы уезжали из Лондона?
Герцог описал последнюю оперу, на которой он присутствовал. Он рассказал Катерине о новом певце, который произвел фурор в Воксхолл-гарденз. Потом описал пару гнедых, которых купил в апреле на конном рынке Татерселз, и которые оказались самыми лучшими в Гайд-Парке.
Катерина внимала каждому его слову.
Ее рот приоткрылся, и грудь под дорогими кружевами бурно вздымалась, будто слова герцога возбуждали ее.
Пальчики девушки были стиснуты так, что костяшки побелели, а глаза сквозь прорези маски жадно ловили его взгляд.
За всю свою жизнь герцог не встречал никого, кто слушал бы его с таким вниманием. Помимо воли чувствовал себя польщенным, но вместе с тем было смешно, что все, что бы он ни сказал, так жадно поглощается.
Закончив, наконец, свой довольно долгий рассказ, герцог поднес к губам бокал вина. Его внимательная слушательница расслабилась и глубоко вздохнула, точно в экстазе.
— Спасибо, — тихо проговорила она. — Я не могу выразить, как я вам благодарна! Я запомню каждое ваше слово. Я буду думать обо всем, что вы рассказали, и это поможет мне. Поможет вынести то, что суждено вынести!
Герцогу стало любопытно.
— Могу я помочь вам? — спросил он и тут же подумал, а не поторопился ли он с этим предложением.
— Вы ничем не можете помочь, милорд, — ответила Катерина, — но я признательна за вашу доброту. А теперь я хотела бы попросить… если это не слишком вас затруднит, не будете ли вы так любезны проводить меня до моста, где ждет моя горничная? Мне как-то страшно идти туда одной.
— Я провожу вас, — сказал герцог, отмечая про себя, что девушка благоразумно думает, что это может быть опасно.
К вечеру шум на площади стал намного громче, и весельчаки в маскарадных костюмах вовсю подшучивали друг над другом.
Кто-то привел туда живого слона, белое конфетти сыпалось словно снег, и уже зажигались гирлянды цветных фонарей, протянутые от столба к столбу.
Обезьянки плясали на шарманках, в сотнях балаганов толпились зрители, а на площади все играла музыка и все кружились и кружились в танце.
Юбки дам взвивались множеством оборок, домино распахивались, открывая струящиеся каскады шелка.
Смех звучал все громче и громче, почти заглушая оркестр.
Держа Катерину под руку, чтобы она не потерялась в толпе, герцог выбрался из ярко расцвеченного волшебства площади в сумрак улицы, ведущей к каналу.
Когда они подошли поближе, герцог увидел под мостом много гондол. Все они были ярко украшены, некоторые — принадлежащие богатым семьям — отличались изысканной резьбой, а гондольеры носили шелковые куртки, короткие бриджи, длинные чулки, красные кушаки и красные шапочки.
Катерина явно не рассчитывала, что герцог будет провожать ее до самой гондолы.
Она остановилась наверху лестницы, спускающейся к каналу, и герцог, не желая смущать девушку, не стал долее навязывать ей свое общество.
— Спасибо, — снова сказала Катерина тем же робким, прерывающимся голоском. — Спасибо, милорд! Я была так счастлива сегодня.
— Для меня честь познакомиться с вами, — ответил герцог. — Позвольте пожелать вам счастья.
В этот момент на мост высыпала шумная толпа масок. Герцог знал, какой грубой и нахальной бывает подвыпившая толпа гуляк, он схватил Катерину за руку и оттащил подальше от лестницы в тень соседнего дворца.
Они встали под аркой. Маски, буяня и насмешничая, задираясь и толкая всех, кто попадался на их пути, наконец благополучно прошли мимо.
— Теперь вы понимаете, — строго сказан герцог, — что такой молодой девушке, как вы, крайне неблагоразумно приходить одной на карнавал. Вам нужно сопровождение для защиты.
— Я понимаю.
Катерина посмотрела на него, и в сумерках герцог различил блеск ее глаз в прорезях маски и чуть подрагивающие губы.
— До свидания, Катерина, — сказал он тихо.
Девушка не шевельнулась, и тогда герцог привлек ее к себе и поцеловал в губы.
Ее рот был очень нежным, сладким и невинным, и почти минуту герцог удерживал Катерину в своих объятиях.
Эта минута доставила ему наслаждение, которого он не ожидал. Уже много лет герцог не встречал женских губ, которые были бы так беззащитны и так нежны под его губами. Потом он отпустил девушку.
Несколько мгновений Катерина стояла совершенно неподвижно, подняв к нему лицо. Потом повернулась и, не сказав ни слова, побежала к лестнице.
Оставшись под аркой, герцог смотрел, как девушка спускается по ступеням к каналу, и только когда она исчезла из виду, медленно пошел назад к площади Святого Марка.
Веселый шум обрушился на него со всех сторон. Герцог постоял пару минут, созерцая площадь, затем решительно прошел сквозь толпу к причалу и, подозвав гондолу, велел отвезти его к дворцу Тамьяццо.
Затянув песню, гондольер повел свое хрупкое суденышко по подернутой рябью воде Большого канала.
Все гондольеры пели во время карнавала, и все песни их быпи о любви.
Карнавал после праздника Вознесения традиционно был самым веселым и самым блестящим из всех карнавалов.
Именно в праздник Вознесения дож исполнял обряд обручения с морем, и это торжество одновременно являлось празднованием славной победы на Барбароссой.
Венеция сражалась за Папу Александра III, который в благодарность дал дожу кольцо и сказал:
— Пусть потомки помнят, что это море — ваше по праву победителя и подвластно вам, как жена — мужу.
Торжественная церемония обручения совершалась ежегодно, начиная с 1177 года.
Дож, плывущий над толпой в своих парадных носилках, под звуки свирелей и труб, в сопровождении блестящей процессии послов, грандов и сенаторов, поднимался на борт огромной галеры под названием «Буцентавр» и плыл по усыпанной цветами лагуне в Сан-Николо дель Лидо.
Развевающиеся флаги и штандарты, пеоты благородных семей, украшенные гирляндами и флажками, золоченые весла, гондольеры в красных и небесно-голубых костюмах, пышно одетые мужчины и женщины, шелка и бархат, звенящие колокола и кричащие толпы — все это представляло собой великолепное зрелище.
Но герцог был рад, что пропустил его. Его не интересовала такого рода помпа.
Дворец, куда стремился герцог, находился совсем недалеко. Это оказалась величественная резиденция. Слуги, которые помогли ему выйти из гондолы, носили затейливые ливреи, расшитые золотой тесьмой.
Направляясь по коридорам к гостиной, герцог отметил, что все здесь так же великолепно, как и в других дворцах Венеции.
Дзанетта Тамьяццо считалась первой куртизанкой в Венеции. Она была изысканно красива, показаться в ее обществе уже почиталось за честь, и ее так восхваляли, и так перед ней заискивали, будто она из королевской семьи.
Когда объявили о приходе герцога, Дзанетта стояла в громадной гостиной на втором этаже своего дворца, беседуя с полудюжиной кавалеров — все известных фамилий.
Увидев входящего герцога, куртизанка подбежала к нему, протягивая руки.
— Mon cher, — воскликнула она по-французски, так как в Венеции французский язык считался шиком, — я слышала, что вы приехали, и я с таким нетерпением ждала вас!
Герцог одну за другой поднес ее белые руки к своим губам.
— Мне следовало прийти к вам раньше, — сказал он, — но меня как назло задержали.
— Но теперь вы здесь, — улыбнулась Дзанетта, — и что может быть прекраснее?
Она представила герцога остальным джентльменам, и те смерили его оценивающими взглядами, спрашивая себя, насколько серьезный соперник этот новый гость.
Герцог познакомился с Дзанеттой в Париже и увез ее с собой в Лондон. Какое-то время венецианка принимала его покровительство, пока снедавшая ее страсть к путешествиям не заставила Дзанетту покинуть Лондон и вернуться на родину.
— Вы выглядите еще красивее и элегантнее, чем раньше, — сказала она герцогу, глядя снизу вверх на его лицо с четкими, почти классическими чертами в обрамлении темных, ненапудренных по последней моде волос, завязанных сзади черным бантом.
— Вы мне льстите. И позвольте напомнить вам, Дзанетта, что это я должен говорить комплименты.
— Англичане не понимают таких тонкостей, — вмешался один из джентльменов.
— Вот тут вы ошибаетесь, — ответил герцог. — Мы не говорим комплиментов, если они неискренни, но когда говорим, мы говорим от чистого сердца, и потому я могу сказать совершенно чистосердечно, Дзанетта, что Вы самая красивая женщина в Венеции, если не во всей Европе.
Дзанетта захлопала в ладоши от удовольствия, а окружающие ее джентльмены явно скисли. Потом она сказала герцогу:
— Я должна поболтать с вами, я должна столько услышать, ведь прошло уже больше трех лет, как мы не виделись. У вас найдется для меня немножко времени?
— Для вас у меня целая вечность, — ответил герцог.
Дзанетта засмеялась и, повернувшись к остальным своим гостям, по очереди протянула им руку.
— Вы должны идти, друзья мои. Герцог — это тот человек, который занимает особое место в моем сердце. Если не ошибаюсь, он не задержится в Венеции, и, как вы сами понимаете, раз мне представилась возможность похитить у него часок-другой, мне не следует откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
Молодые люди посмотрели на герцога с неприкрытой ревностью, но делать нечего, пришлось им откланяться.
Когда они ушли, Дзанетта велела слугам подать вино и говорить всем, что ее нет дома.
Потом она взяла герцога за руку и усадила рядом с собой на удобный диван.
— Что привело вас сюда? — спросила куртизанка.
— Удовольствие, — ответил англичанин, — и, конечно, желание увидеть вас!
— Я приму такое объяснение, хотя уверена, что это неправда! — усмехнулась Дзанетта. — Когда я услышала о вашем прибытии, я узнала, что вы не один.
Герцог промолчал, и она спросила:
— Вы женились?
— Нет, нет! — воскликнул герцог. — Я уже говорил вам, Дзанетта, что никогда не женюсь. Брачные узы не по мне, я предпочитаю свободу — это куда веселее.
— Значит, ваша спутница…
— Просто ошибка. Мы все совершаем их!
— Верно, — согласилась Дзанетта и с этой минуты больше не вспоминала об Одетте.
Они еще долго разговаривали, а когда подошло время ужина, перешли в маленький, уютный будуар, где был накрыт стол на двоих, и свечи отбрасывали мягкий свет на красивые и очень выразительные глаза Дзанетты.
Эта венецианка отличалась умом и к тому же обладала сочувствием и пониманием, перед которыми мало кто из мужчин мог устоять.
Также не было сомнений, что она использует все свои женские хитрости и чары, чтобы привлечь мужчину.
Они не спеша поужинали, а когда наконец встали, герцог привлек к себе Дзанетту.
Она обольстительно улыбнулась ему, ее влекущие губы явно жаждали его губ.
— Ты очень красива, — глухо сказал герцог.
— А ты абсурдно хорош, — ответила куртизанка.
Дальнейшие слова были не нужны. Губы герцога слились с ее губами. Твердые и страстные, они встретили пылкий ответ, и англичанин понял, что Дзанетта по-прежнему способна пробуждать в нем желание, как никакая другая женщина.
Но когда ее губы жадно раскрылись под его губами, герцог вдруг вспомнил мягкость и невинность губ Катерины.
«Готов поклясться, что я первый мужчина, поцеловавший ее», — подумал он.
Тут Дзанетта обхватила руками его шею, соблазнительно прижалась к нему всем телом, и опьяняющая страсть поглотила их обоих.
Глава 2
— Доброе утро, Катерина, ты мне нужна.
Катерина сделала книксен, здороваясь с дедом, и прошла по роскошному ковру салона к столику у окна, за которым завтракал дож.
Людовико Манин прекрасно выглядел для своих лет, и улыбка, которой он наградил внучку, показала, что в молодости он был неотразимо обаятелен.
Несмотря на свое высокое положение, ибо как глава Республики он был монархом, Людовико Манин по-прежнему обращал внимание на хорошеньких женщин.
Он с удовольствием посмотрел на Катерину, отмечая, что бледно-зеленое платье выгодно оттеняет рыжее золото ее волос, типично венецианских. Однако в противоречии с остальным в ее внешности были голубые глаза, создающие поразительный контраст с волосами, и эти голубые глаза ни на минуту не позволяли родственникам девушки забыть о ее английской крови.
— Я должен кое-что сказать тебе, Катерина, — начал дож, но только девушка приготовилась внимательно слушать, как их прервали.
Франческо Манин вошел в комнату, и при виде дяди у Катерины как обычно сжалось сердце — так он был похож на ее отца.
— Доброе утро, папа, доброе утро, Катерина, — сказал Франческо. — Превосходный день для карнавала, но в это время года все дни превосходны.
Поцеловав Катерину в щеку, он уселся за стол рядом с отцом.
— Это правда, папа, что ты созвал заседание Коллегии на это утро?
— Да, правда, — ответил дож, — и сенаторы крайне раздражены, что должны отказаться от увеселений карнавала, чтобы опять выслушивать герцога Мелфорда с его поучениями, которые я лично нахожу на редкость скучными.
— Поучениями? — воскликнул Франческо. — Да кто ему дал право вас поучать!
— Ну, возможно, я несколько преувеличил, — улыбнулся дож. — Пожалуй, он не столько поучает, сколько предупреждает, и я бы даже сказал, умоляет.
— О чем? — с любопытством спросил Франческо.
— По-видимому, британский премьер-министр, мистер Питт, получил секретную информацию, что Франция может объявить войну Австрии. Он боится, что, если это произойдет, наша независимость окажется под угрозой. Лично я считаю, что это предположение довольно нелепо!
— Конечно, нелепо, — согласился Франческо. — а что думает Синъория?
Он имел в виду Совет Десяти, Консилъо дей Дъечи, возможно, самый важный орган в правительстве.
— Они согласны со мной, что мистер Питт излишне встревожен положением во Франции. Там может произойти революция, но это еще не значит, что они начнут войну.
— Разумеется, нет! — воскликнул Франческо. — А кроме того, даже если такая катастрофа и случится, наша независимость может быть выгодна обеим сторонам.
— Именно этот довод я и привел герцогу, — сказал дож.
— Ты мог бы добавить, что у нас нет возможности ни с кем сражаться, — заметил Франческо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17