Конные полицейские, которые с трудом сдерживали поток экипажей, подвозивших гостей в течение двух последних часов, с облегчением увидели, как отъехала, наконец, закрытая карета, запряженная парой лошадей серой масти.
Толпа узнавала всех знаменитых красавиц. Раздавались аплодисменты в честь герцогини Сатерленд, которая была великолепна в украшенной перьями шляпе, подчеркивавшей ее красоту блондинки. Восторженными криками было встречено появление графини Уорик, богачки миссис Уилли Джеймс и герцогини Вестминстерской с сестрой, принцессой Плесской. Когда подъехала Лили, ослепительно прекрасная в бледно-голубом, с огромным букетом гвоздик, то приветственные крики стали слышны даже на Оксфорд-стрит.
Всего через несколько минут после того, как царственные гости прошли по застланному красным ковром проходу, толпа возбужденно загудела: показалась подъезжавшая по Мэддокс-стрит карета невесты.
Многие пришли именно ради этого момента, и женщины внезапно бросились вперед, на цепь полицейских, которые, взявшись за руки, старались сдержать толпу.
Первым из кареты вышел лорд Бедлингтон с большой белой гвоздикой в петлице. Потом из кареты появилась закутанная в вуаль фигура со склоненной головой, увенчанной флердоранжем.
Лакей помог Корнелии спуститься с подножки, и, в то время как толпа жадно разглядывала каждую деталь ее атласного платья, отделанного воланами из брюссельских кружев, чей-то голос воскликнул:
— Чтоб мне провалиться! Да она в наглазниках!
Эти слова были встречены смехом, но поскольку английская публика всегда доброжелательна к невесте, то раздался взрыв аплодисментов и послышались возгласы: «Счастливо!» и «Благослови тебя Бог, милочка».
Вряд ли Корнелия слышала или заметила хоть что-нибудь из происходившего вокруг нее. Все казалось далеким и отстраненным, она двигалась словно во сне. И когда она протянула руку дяде, ей показалось, что пальцы ее омертвели и не чувствуют прикосновения. Она поднялась по ступеням ко входу в церковь. Здесь ее ждала толпа подружек невесты, и двое пажей в белом атласе и бриджах приготовились нести за ней шлейф. Она не подняла головы и тогда, когда ее повели по проходу.
Корнелия не видела ни скамей, до отказа заполненных высокородной публикой, ни арендаторов из «Котильона» в черной воскресной одежде, смотревших на нее с галереи, ни капельдинеров с белыми бутоньерками, которые рассаживали гостей по местам.
Пел хор, а у ведущих к алтарю ступеней архиепископ Кентерберийский, во всем великолепии облачения, готовился приступить к службе.
Корнелия ничего этого не видела. Ее взгляд не отрывался от красного ковра под ногами, и, только когда она почувствовала, что рядом с ней кто-то стоит, ощущение реальности пробилось сквозь ее оцепенение, и она поняла, что это герцог. Служба уже началась, но произносимые архиепископом слова были лишены для нее всякого смысла, пока не оказалось, что она повторяет за ним:
— В радости и в горе… в богатстве и в бедности… в болезни и во здравии… любить, лелеять и повиноваться… пока смерть не разлучит нас.
В это мгновение, будто на нее вылили ушат холодной воды, Корнелия очнулась и поняла, что с ней происходит. Она выходит замуж! За человека, которого ненавидит, презирает и все равно любит — с горечью и болью, какую не выразить словами.
Она ощутила, как герцог взял ее левую руку, снял белую лайковую перчатку, коснулся ее пальцев и вздрогнул — такими они оказались холодными. Потом, когда кольцо было надето на ее палец, она услышала, как герцог произносит:
— Этим кольцом я венчаюсь тебе… телом своим я поклоняюсь тебе… и всеми своими земными богатствами наделяю тебя.
Корнелия едва удержалась, чтобы не разразиться издевательским смехом, не крикнуть, что он лжет. Что будет, мелькнула у нее безумная мысль, если она повернется к собравшимся и во всеуслышание выкрикнет: «Он лжец и прелюбодей!»
Именно эти слова она твердила вчера вечером, поднимаясь к себе в спальню, хотя и не знала их точного смысла.
Неверными шагами она вошла в спальню и прислонилась спиной к двери, уставившись перед собой невидящим взглядом. Она была так бледна, и выражение лица у нее было такое странное, что Вайолет тут же бросилась к ней:
— Что случилось, мисс? Вам нехорошо?
— Не трогай меня! — воскликнула Корнелия. — . Подай мне шляпу и пальто.
— Мисс, вы же не собираетесь выходить в такое время? — запротестовала Вайолет.
— Подай мне пальто, — настойчиво повторила Корнелия.
— Какое именно, мисс? — спросила Вайолет. — И куда вы собираетесь?
— В Ирландию. Я уезжаю сейчас же… сию ми. нуту.
— Да что случилось, мисс? Что вас так расстроило?
В ответ Корнелия закрыла лицо руками и упала в кресло. Вайолет торопливо опустилась рядом с ней на колени и обняла ее.
— Нет, мисс, не надо! Не принимайте это так близко к сердцу.
— Ты знала!
Корнелия отняла руки от лица. Она не плакала — есть вещи, которые не оплачешь.
— Да, мисс, — тихо ответила Вайолет, — знала. Слуги болтают. Внизу это ни для кого не секрет.
— А я думала, что он любит меня, как я люблю его!
— Я знаю, мисс. Знаю, что именно так вы и чувствовали, и я молилась, чтобы вы оказались правы.
— Мне и не снилось… Я и понятия не имела… бормотала Корнелия. — Тетя Лили намного старше, чем он… но она такая красивая… я даже могу понять, почему он ее любит. Но жениться на мне лишь для того, чтобы видеться с ней, — это жестоко! Это мерзко! Кто еще, кроме… дьявола, мог замыслить такую подлость?
В глазах Вайолет стояли слезы.
— Бедная моя госпожа, — тихо проговорила она.
— Но я его люблю! — яростно воскликнула Корнелия. — Ты понимаешь, Вайолет, я все равно его люблю, хотя мне следовало бы его ненавидеть!
Она на мгновение закрыла глаза, чтобы спастись от ужасов собственного воображения, потом вскочила на ноги:
— Укладывай вещи, Вайолет! Возьми самое необходимое, и поедем.
Но Вайолет осталась стоять на коленях.
— Если вы сейчас уедете, мисс, вы его больше никогда не увидите. Он ни за что не простит вам того, что вы устроили скандал в последний момент. Подумайте, что будут говорить: приезд королевы, все эти подарки, отчеты в газетах. Это не то, что выйти замуж за обыкновенного человека, мисс. Его светлость — герцог!
— А мне все равно, кто он такой. Я любила его, а не герцогскую корону. Я уезжаю в Ирландию. Возвращаюсь к тем, кого знаю и понимаю, к своим лошадям, которые не лгут, не обманывают и не используют меня!
— Но вы ведь все равно любите его светлость, тихо проговорила Вайолет.
— Да, люблю, но и ненавижу тоже — за его жестокость и порочность.
А если вы уедете в Ирландию, то разве забудете его? — спросила Вайолет. — Подумайте хорошенько, мисс, прежде чем что-то сделать. Разве вы будете счастливее, когда оставите его? Знаете, как тяжко лежать ночами без сна, думая о любимом и зная, что не увидишь его наутро; как томишься, не слыша его голоса и не ощущая прикосновения его руки! О, мисс! Я знаю, о чем говорю. Нет ни одной минуты, когда бы я не думала о том, кого люблю, и не говорила бы себе, что больше не увижу его… никогда!
— Вайолет, мне и в голову не приходило, что ты так переживаешь.
Сердитым жестом Вайолет смахнула слезы с глаз.
— Какой прок говорить об этом? — спросила она. — Я вам это рассказываю, мисс, только ради того, чтобы вы подумали и не решали поспешно. Может быть, его светлость именно таков, как вы говорите, но вы ведь все равно его любите. Если бы мы, женщины, любили мужчин только за их добродетели, то на свете не было бы разбитых сердец. Думайте не о нем, — продолжала она, — а о себе. Когда вы станете его женой, то он будет привязан к вам хотя бы своим именем и положением. Вы будете хозяйкой в его доме. Куда бы ни завела его прихоть, он должен будет вернуться домой — к вам.
Корнелия беспокойно ходила из угла в угол. Какое-то время она стояла у окна, глядя в Парк, потом снова повернулась к Вайолет.
— Но как мне это вынести? — спросила она прерывающимся голосом. — Как смотреть на него, зная, что у него нет ко мне никаких чувств, что я для него всего лишь ширма, чтобы прятать свою любовь к другой?
— А если вы не будете его видеть, мисс? Если вы уедете, то разве не будете постоянно думать и гадать, что он делает, с кем он, кому он оказывает внимание?
Если вы выйдете за него замуж, то, по крайней мере, будете это знать.
— Да, то, что воображаешь, бывает намного страшнее того, что знаешь, — согласилась Корнелия.
— Вот именно, мисс, вот именно.
— Но почему мы должны так страдать, Вайолет? Стоит ли этого хоть один мужчина?
Задавая этот вопрос, Корнелия думала о том, как слабы женщины и насколько они зависят от мужчин. Именно мужчины делают их счастливыми или несчастными, а их жизнь безоблачной или мрачной, словно болотная трясина.
Герцог держал тетю Лили в объятиях, говорил, что любит ее, умолял ее бежать с ним, а та, глупое, пустое и слабовольное создание, отказала ему. До чего она жалка, с презрением думала Корнелия, если положение в обществе для Нее дороже, чем любовь!
«Будь я на ее месте, — размышляла Корнелия, — я пошла бы за ним хоть на край света».
И тут она поняла, что Вайолет права, уговаривая ее остаться. Она не может уехать, не может его оставить. С каждым днем, с момента их первой встречи, ее любовь становилась все глубже и сильнее. И хотя эта любовь была слепой и бессмысленной, она стала частью ее души, и отрицать это — все равно как отрицать тот факт, что она живет и дышит.
Корнелия теперь видела, как легко и глупо впала в заблуждение из-за своей наивности и особенно из-за своей застенчивости, которая мешала ей свободно говорить о том, что она чувствовала, и от этого ее переживания делались еще глубже. Сейчас она поняла, как жалко была обманута учтивостью герцога и его неизменной вежливостью по отношению к ней. В своем незнании мужчин она ошибочно принимала его предупредительность за любовь, а его сдержанность за хорошо скрываемую страсть. Какой же она была слепой, смешной и глупой!
Но бранить себя было так же бесполезно, как и его. Ей следовало знать, что все это, от начала и до конца, было устроено тетей Лили, но даже тетю нельзя было винить — ни за то, что он оказался первым молодым человеком, которого она встретила по приезде в Лондон, ни за тот внезапный трепет сердца, с которым она наблюдала, как великолепно он правил лошадьми, ни за то, что она потом так и не забыла его.
Если уж она не забыла герцога с той первой мимолетной встречи, длившейся всего несколько мгновений, то как она сможет забыть его теперь, после почти двухмесячного пребывания в его обществе, после того, как считала часы, прошедшие с их последней встречи, после того, как почувствовала, что все для нее меняется, стоит ему войти в комнату? Вайолет права: возвращение в Ирландию не склеит ее разбитого сердца.
— Мы остаемся, — коротко сказала Корнелия. Говоря так, она ясно понимала, что лишь поменяла боль одного решения на боль другого.
Ночь тянулась медленно. Она не могла плакать, хотя слезы принесли бы облегчение. Она лежала без сна в темноте и мысленно слушала снова и снова те слова, которые доносились до нее сквозь закрытую дверь тетиного будуара. Она даже пыталась найти в них какой-то другой смысл, но правду нельзя ни подделать, ни исказить. Она уже не была прежней наивной мечтательницей — знание правды жестоко пробудило ее.
Корнелия начала теперь понимать и многое другое, что прежде казалось ей странным, — дружбу герцогини с Гарри, то, как легко и непринужденно гости в «Котильоне» разбивались на пары, и это принималось всеми как должное.
Она не успела узнать от рано умершей матери, что такое жизнь, любовь, замужество, и лишь догадывалась о полускрытых тайнах природы, знала, что скромным и порядочным девушкам полагалось терпеливо и не проявляя любопытства ждать первой брачной ночи. Однако теперь она примерно представляла себе, что означали те многочисленные лукавые и полушутливые намеки, которые Лили парировала с остроумием человека, привыкшего за многие годы к интеллектуальным дуэлям, а герцог встречал неприязненным взглядом.
Теперь ее не удивляло, почему сначала всех так поразила их помолвка и почему потом все смотрели на них с многозначительно-насмешливым выражением, словно догадывались о причине.
Она оказалась настоящей дурочкой и простофилей, поверив всему, что ей говорили. Но Вайолет права. С какой стати ей куда-то бежать? Она останется, выйдет замуж за герцога, станет хозяйкой «Котильона» и отомстит ему за ту боль, какую он причинил ей.
Чувство слабости и бессильного горя отступило перед натиском растущего гнева. Когда наступил рассвет, Корнелии показалось, что за ночь она стала намного старше. Она перестала быть ребенком, который верил тем, кого любил. Она стала женщиной, которую переполняли горечь и обида, женщиной, которая твердо решила, что не будет единственной пострадавшей.
Она раздвинула шторы на окне и сидела, глядя на спящий мир. Под деревьями Парка еще лежали темные тени, а на темном небе мерцали звезды, когда первые розово-золотистые лучи зари уже заскользили по крышам.
И тут Корнелия впервые поняла: она не одинока в своем горе, вера, пребывавшая в ней с тех пор, как мать научила ее молитвам, пришла ей на помощь: поддержала и укрепила ее, заставила устыдиться собственной слабости.
Но слова молитвы, готовые сорваться с ее губ, были внезапно сметены криком из глубины души.
— Сделай так, чтобы он полюбил меня. Милостивый Боже, сделай так, чтобы он полюбил меня! — снова воскликнула она. И в это мгновение солнечный свет пролился ей в душу и надежда, словно птица феникс, восстала из пепла ее отчаяния. — Он полюбит меня — в один прекрасный день.
Чей голос это сказал — ее или чей-то другой?
Пробуждающийся мир вновь заставил ее осознать безнадежность ее желаний, и горькое чувство вытеснило все остальное.
Во время Завтрака Лили послала спросить Корнелию, как она себя чувствует и не хочет ли спуститься к ней в комнату и о чем-нибудь поговорить. Корнелия сухо ответила, что почтет за лучшее отдыхать, пока не придет время ехать в церковь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27