ко­торый, как было уже здесь сказано неоднократно, давно бы от стыда провалился в тартарары.
Б а й б а к о в (всплескивает руками). Нет, это немыслимо! вы применяете в споре ненаучные методы! так научные дискуссии не ведутся, это что-то немыслимое и невоз­можное!
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а. Да, это что-то немысли­мое и невозможное! мы, как ученые и авторы многих на­учных трудов, в таких дискуссиях участвовать не наме­рены!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (до этого от возмущения потерявшая дар речи) . Это кто в нашем рыбном ряду про­дает дохлых кошек вместо розовых упитанных поросят? это кто превращает кильку в керченскую селедку? это когда все вместе провалимся мы в тартарары? опять, зна­чит, берешься за старое, опять высмеиваешь всех под­ряд и попрекаешь своими выдуманными законами? высосанными из пальца и ненужными никому, кроме твоих собу­тыльников и твоей облезлой лохматой шавки, лающей на всех без разбору и негодной даже дом сторожить? ну по­годи, мы тебе покажем, законы природы! мы тебя рассудим за все окончательно: и за законы, и за твою драную жучку!
П о л и н а М а т в е е в н а (до этого стоявшая на вто­рых ролях в стороне, неожиданно набрасывается на м у ж а) . А заодно и тебя, старый морской козел, рассудим, как миленького! чтобы не рассуждал тут про китов и не смущал покой своего больного и погибающего соседа.
К о з а д о е в (отодвигаясь в сторону). А я что? а я ниче­го! как все, так и я; а кашалоты, Полина Матвеевна, все же очень солидные и сильные звери; про кашалотов, Полина Матвеевна, множество ходит легенд и рассказов, и даже сложены матросские песни.
П о л и н аМ а т в е е в н а (давая ему подзатыльник). Я тебе покажу легенды и сказки, я тебе покажу морские рассказы! не можешь деньгу в дом принести, так хоть молчи, и не вмешивайся а поучительный разговор!
К о з а д о е в. Как скажешь, Полина Матвеевна, как ска­жешь; куда все, туда и я побегу! (Отодвигается в сто­рону от З а о з е р с к о г о.)
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (вскакивая со скамьи, протяги­вая руку в сторону А н т о н и д ы И л ь и н и ч н ы) . Не ты мне судья, любезная Антонида, и не тебе поэтому решать, прав я, или не прав в своем споре с природой; не тебе меня судить, Антонида, есть для этого инстанции куда как посолиднее и поважней.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (презрительно). И что же это за инстанции за такие?
Б а й б а к о в (ехидно). Да, да, и что же это за научные институты?
З а о з е р с к и й (торжественно) . Мне кажется, что таким ответственным институтом могла бы стать французская Академия; в конце-концов, ведь разобрались французы с метеоритами, падавшими на землю; разберутся, я ду­мав, я с моими камнями; чем, в самом деле, небесные камни отличаются от камней земных и привычных? подоб­ное приходит к подобному, метеориты становятся булыж­никами под ногами, и французские академики, без сом­нения, оценят мои научные изыскания; быть может, даже меня самого сделают таким же пожизненным академиком, учитывая мои заслуги перед наукой; и тогда уж прости-прощай, Антонида, покину и тебя, и твою вонючую кильку; вот только собаку с собой прихвачу, и укачу от вас навсегда без всякого сожаления!
А н т о н и д аИ л ь и н и ч н а (зловеще). Укатишь ты снова в лечебницу без всякого сожаления; а жучку твою отправят на мыло, и снова наступят в природе покой и порядок; а про свою французскую Академию будешь дру­зьям в палате рассказывать.
П о л и н а М а т в е е в н а (строго, В а с и л и ю П е ­т р о в– и ч у). Вот видишь, изверг морской, до чего довела человека эта собачья беспутная жизнь? без штанов по берегу бродит с собакой, а туда же, – собрался вступать во французские академики!
Б а й б а к о в (ошарашенный заявлением З а о з е р с к о г о вступить во французскую Академию, начинает смеять­ся, подпрыгивая на месте). Нет, это что-то немыслимое, дорогой вы мой коллега и друг! да ежели вас примут во французскую Академию, то я не знаю, что сейчас же пос­ле этого сделаю! пятки ваши буду лизать, хвостом вилять, валяться у ног и лаять на всех случайных прохожих; в народ уйду босиком, жену брошу и квартиру в Москве, порву навеки с профессорским прошлым, удавлюсь на пер­вой попавшейся ветке; рабом вашим стану до скончания века, укачу в Париж на вашу инаугурацию в качестве веч­ного мальчика на побегушках; не побрезгуйте, коллега, не оттолкните искреннего и рьяного почитателя! (Судо­рожно всхлипывает, продолжая подпрыгивать, словно мя­чик.) Надо же, – образования научного не имеет, а со­бирается вступать во французскую Академию!
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (растерянно). Кажется, еще один тронулся на этой науке!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а. С этим придурком троне­шься! с ним скоро мы все в академиков превратимся!
П о л и н а М а т в е е в н а ( м у ж у) . Вот видишь, до чего дошел твой собутыльник? опять придется скорую вызывать!
К о з а д о е в. А я что? а я ничего! как общество пожелает, так пусть и будет; вызовем хоть скорую, хоть катафалк на колесах; почему бы и не вызвать, в конце-концов, раз общество просит об этом?!
О к с а н а (отчаянно). Мама, папа, вы что, с ума все посходили? перестаньте немедленно, или сейчас же сбегу с Аркашей на поиски счастья; год назад не сбежала, так хоть сейчас уеду подальше!
З а о з е р с к и й (ласково). Сбегай, дочка, сбегай, не всем же в рыбном ряду торговать!
А р к а д и й (самодовольно, похлопывая себя по карману) . Не бродяги мы, не пропойцы, а кое-что а кармане имеем!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а. Не слушай его, дочка, они все так заявляют вначале; а потом в этих карманах не оказывается ничего, кроме горсти мокрых и ничтож­ных камней; не иди путем своей бедной матери, не бро­сайся в объятья еще одного идиота; кончишь тем же, чем кончила я: будешь в рыбном ряду продавать тухлую киль­ку, выдавая ее за керченскую селедку, а он в это вре­мя будет скитаться вдоль берега моря и открывать зло­вещие тайны природы.
О к с а н а (рассудительно). Что делать, мама? таково, ви­димо, проклятие нашего несчастного рода!
Явление пятое
Во дворе появляется Б р и т о у с о в а с тележкой в руках, доверху нагруженной разнообразным товаром.
Б р и т о у с о в а (вмиг оценив обстановку, З а о з е р с к о м у) . Ага, не успел покинуть психушку, как снова смущаешь людей своими бредовыми и опасными мыслями! снова из-за тебя происходят сражения, льется кровь и ломаются копья? снова бродишь ты по берегу поря, вороша всякую дрянь, и выдавая себя за собирателя разных сокровищ? за открывателя великих законов вселенной?
З а о з е р с к и й (с достоинством, вставая из-за стола). Не понимаю, Нинель, зачем ты так сильно кричишь? да, я, как природный философ и тонкий наблюдатель природы, предпочитаю тихое и ненавязчивое уединение, прогулки пешком вдоль берега моря, во время которых нисходят на меня великие озарения; но я, Нинель, вовсе не нов в этом своем подходе к природе; вспомни, в конце-концов, француза Руссо, вспомни Декарта, Лейбница и Спинозу; вспомни, наконец, грека Сократа, который вообще счи­тался в народе распутником и пропойцей, и кончил весь­ма и весьма плачевно, отравленный насмерть по пригово­ру суда; а между тем, Нинель, имя его пережило эпохи.
Б р и т о у с о в а (зловеще). Ты тоже скоро кончишь пла­чевно; если не бросишь своих собутыльников, слушающих тебя раскрыв рот (небрежный кивок в сторону К о з а д о е в а) , если не бросишь свою драную шавку, свои бесцельные прогулки у моря и наблюдения за тайнами глупой природы, то скоро снова возвратишься в психуш­ку.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (скороговоркой). Он и о дочери совсем не заботится, и на семью ему совсем нап­левать! вернулся из отпуска таким же блаженным, каким туда когда-то отправился! мало ему своего сумасшест­вия, так еще и зятя сумасшедшего одобряет; станет те­перь в семье два дурака, станут теперь на пару откры­вать законы природы!
Б р и т о у с о в а (так же зловеще). Это мы еще посмотрим, сколько дураков в семье сохранится!
А р к а д и й (с блаженной улыбкой, похлопывая себя по кар­ману). А что, и откроем, нам теперь все нипочем! нам татарам что в лоб, что по лбу! женюсь, мама, женюсь; год терпел, а теперь женюсь окончательно! а там уж прости-прощай, – отправимся на природу путешествовать ав­тостопом.
П о л и н а М а т в е в н а (пытаясь быть агрессивной). И зря ты, Нинелъ, причислила к собутыльникам моего заслу­женного моряка Козадоева; он, между прочим, никакой не Сократ, и в пьяных делах никогда не замечен!
К о з а д о е в (поправляя фуражку, слегка отстраняясь от З а– о з е р с к о г о) ; Да уж, чего не бывало, того не бывало; со многими плавал, везде побывал, а ни с какими Сократами в жизни не знался; мы люди морские, мы чего не положено, того никогда делать не будем!
О к с а н а (кричит). Вы что, опять взялись за старое? опять с ума все посходили? кричите Бог знает о чем, а на меня и Аркадия вам совсем наплевать?!
Б а й б а к о в (важно выдвигаясь вперед). Позвольте, дру­зья, позвольте, но я, как представитель науки, должен внести в дискуссию необходимую ясность; упоминаемые здесь имена Руссо, Сократа и Лейбница, относятся ско­рее к области созерцательной философии, чем к науке серьезной, основанной на точном математическом исчис­лении; общение с природой, безусловно, необходимо, и даже полезно современному теоретику; но, господа, не будете же вы всерьез утверждать, что просто так, похо­дя, от нечего делать, созерцая красоты бездушной природы, можно открыть что-нибудь путное? времена созер­цателей, живущих в тиши, на лоне природы, давно и прочно канули в Лету; нельзя повторить подвиг Ньютона, от­крывшего в цветущем саду, с помощью обыкновенного яб­лока, упавшего ему, извините, прямо на голову, один из основных законов вселенной; а потому все разговоры, все намеки уважаемого Иосифа Францевича о неких гло­бальных и необычайных законах, открытых им во время прогулок, у моря, в обществе, извините, обыкновенной собаки, являются попросту выдумкой и шарлатанством; они несерьезны, друзья, да, несерьезны, и строгой на­учной критики попросту не выдерживают! (Расшаркивается перед с л у ш а т е л я м и.)
З а о з е р с к и й (кричит). Протестую! Тысячу, миллион, сто миллионов раз протестую! Времена Ньютонов отнюдь не прошли; метод Жан-Жака Руссо, метод тихого и нена­вязчивого созерцания, отнюдь не утратил значения и сегодня; открытый мною закон всемирного роста камней возник как раз из тихого созерцания, из ненавязчивых прогулок вдоль берега моря, прерываемых разве что ла­ем собаки да вечным шумом прибоя, настраивающим на ти­хие и глубокие мысли. (Воодушевленно, не так громко.) Думаю, что не за горами то время, когда мой закон бу­дет признан лучшими учеными современности; метеориты, между прочим, тоже долгое время отрицались наукой; а ведь они такие же камни, как и мои простые булыжники, – основа и скрижали всего, что происходит в подлунном мире! (Поднимает с земли спортивную сумку, высыпает из нее на стол кучу мокрых камней, многие из которых не отличишь от простого булыжника;подносит камни к глазам, рассматривает со всех сторон, некоторые даже целует, причмокивая от удовольствия, полностью погло­щенный этим занятием.)
Б р и т о у с о в а (возмущенно). Нет, я этого не переживу! Основа и опора всего – ежедневная торговля на рынке! Приходят и уходят народы, гибнут цивилизации, строятся я разрушаются города, и только лишь он – вечный и проч­ный рынок, гордо стоит посреди хаоса и разрухи; вновь воскресает из пепла и дыма, как легендарная птица Феникс; не было бы рынка, не было бы и жизни на нашей планете; не было бы рыбного ряда, не было бы и продолжения человеческого рода; о, этот прекрасный запах ле­жалой рыбы, – не овощей, не свинины, не тухлых яиц, а именно долго лежащей рыбы, – как сладко, как восхити­тельно ласкаешь ты ноздри усталой рыночной женщины! о бальзам, о целебная влага на раны всякого уставшего человека! слава тебе в веках, в тысячелетиях, в долгой и нескончаемой вечности! (С пафосом.) Пройдут годы, истлеют века, потухнет Солнце, замерзнет Земля, и над руинами разрушенных, вмерзших в вечную мерзлоту горо­дов будет виться лишь он: почти что исчезнувший, уже никому, к несчастью, ненужный, запах тухлой селедки; последнее, что осталось от погибшего человека; и поэ­тому любое покушение на рыночную торговлю, на рыбный ряд и запах селедки, любое отрицание их первородства, признание в качестве основы чего-то другого, есть по­кушение на самое сокровенное. (Пронзительно кричит.) Такое покушение есть святотатство, и человека, его допустившего, необходимо распять. (Зловеще, вытянув палец в сторону брата.) Отрекись от своих мокрых камней, отрекись от их мнимого первородства, признай первородство рыбного ряда, рыбной торговли и рынка вообще; признай, безумец, или погибнешь ты смертью ужас­ной и страшной; ибо это говорю тебе я, Бритоусова, женщина из местного рыбного ряда!
З а о з е р с к и й (вскакивая на скамейку, протягивая впе­ред руку). Протестую, во имя науки и справедливости, – протестую! Проходят тысячелетия, гибнут цивилизации, сгорают в огне и вновь воскресают цветущие города, и только лишь они, – вечные камни, остаются незыблемыми и неподвластными разрушению! на камнях выбиты скрижали и эпитафии, из них отесаны могильные плиты и камни стен бесчисленных городов; ими мостят улицы и дороги; из них сложены пирамиды; под толщей вод неведомого океа­на хранят они тайну исчезнувшей Атлантиды; дом, пост­роенный на каменном основании, переживает дом, постро­енный на песке; из камней построены Колизеи, театры, дворцы, бани, плотины, а заодно уж и ваши презренные рынки, на которых в рыбных рядах торгуете вы своим за­лежалым товаром; они, вечные и неподвластные времени камни, непрерывно растут, выталкивая вверх горы и континенты, являясь тем чудным перпетуум мобиле, тем веч­ным двигателем цивилизации и прогресса, на котором и вертится все на Земле; они, безусловно, являются глав­ным изобретением Господа Бога, ибо из них, из каменно­го праха земного, создал Творец первого человека; они растут везде и повсюду, наполняя вселенную чудесной музыкой, названной по незнанию музыкой сфер; ибо даже они, хрустальные небесные сферы, сложены опять же из них, из драгоценных хрустальных камней;
1 2 3 4 5 6 7 8