Ведь буква Ю Ц это, в конце концов, и есть нечто в
роде ключика. А остальные прописные О иллюминаторов были заглавные букв
ы имен его матери и жены.

Как странно, даже противоестественно, что в мире существует порода людей
, отмеченных божественным даром жить только воображением.
Мы были из этой породы.
Подобно донне Анне, скрестившей на сердце руки, мы видели неземные сны, но
, проснувшись, тотчас забывали их. Забытые сновидения, как призраки, являл
ись в наших стихах, и трудно было понять, из каких глубин сознания они взял
ись.

…некогда, давным-давно, еще до первой мировой войны, до моего знакомства с
ключиком, птицелов стоял на сцене дачного театра. Отсутствие гимназичес
кого пояса, а также гимназическая куртка со светлыми пуговицами, обшитым
и для маскировки серой материей, делали его похожим на выгнанного ученик
а» или экстерна: предосторожность не лишняя, так как учащимся средних уч
ебных заведений строго запрещались публичные выступления. За это беспо
щадно выгоняли с волчьим билетом.
Я тоже участвовал в «вечере молодых поэтов», происходившем днем, и так же,
как и птицелов, скрывал, что я гимназист. Наш товарищ из аристократов, баро
н-фон, одолжил мне свою визитку, шелковый галстук с модным рисунком «павл
иний глаз», и я со своей головой, стриженной под нуль, выглядел чучело чуче
лом.

Ц Нам с башен рыдали церковные звоны, для нас подымали узорчатый флаг, а
мы заряжали, смеясь, мушкетоны и воздух чертили ударами шпаг, -

рыча и брызгая слюной, выкрикивал птицелов в полупустой, полутемный зал,
освещенный стрелами летнего солнца , бившего сквозь дощатые
стены и дырочки от выпавших сучков.
Его руки с напряженными бицепсами были полусогнуты, как у борца, косой пр
обор растрепался, и волосы упали на низкий лоб, бодлеровские глаза мрачн
о смотрели из-под бровей, зловеще перекошенный рот при слове «смеясь» об
наруживал отсутствие переднего зуба. Слова «чертили ударами шпаг» он по
дкреплял энергичными жестами, как бы рассекая по разным направлениям ба
лаганный полусвет летнего театра воображаемой шпагой, и даже как бы слыш
ался звук заряжаемых мушкетонов, рыдание церковных звонов с каких-то ба
шен Ц по всей вероятности, зубчатых Ц и прочей, как я понял впоследствии
, «гумилятины».
Птицелов принадлежал к той элите местных поэтов, которая была для меня н
едоступна. Это были поэты более старшего возраста, в большинстве своем д
екаденты и символисты. На деньги богатого молодого человека Ц сына банк
ира, мецената и дилетанта Ц для этой элиты выпускались альманахи квадра
тного формата, на глянцевой бумаге, с шикарными названиями «Шелковые фон
ари», «Серебряные трубы», «Авто в облаках» и прочее в этом роде. В эти альм
анахи, где царили птицелов и эскесс как звезды первой величины, мне с моим
и реалистическими провинциальными стишками ходу не было.
Еще бы! Они даже свою группу называли «Аметистовые уклоны». Где уж мне!

Ц Когда наскучат ей лукавые новеллы и надоест лежать в плетеных гамака
х, она уходит в порт смотреть, как каравеллы из дальних стран плывут на тем
ных парусах, -

читал птицелов с упоением свою знаменитую «Креолку», -

от старых кораблей так смутно пахнет дегтем…

И прочее.

Видимо, все это он позаимствовал из пиратских романов Стивенсона, которы
е читал на уроках, пряча под парту журнал «Мир приключений».
Несмотря на всю мою приверженность к русской классической литературе, п
оэзии Кольцова, Некрасова, Никитина, не говоря уж о Пушкине и Лермонтове, н
есмотря на увлечение Фетом, Полонским, впоследствии Буниным, я яе мог не в
осхищаться и даже завидовать моему новому другу, романтической манере е
го декламации, даже его претенциозному псевдониму, под которым писал сын
владельца мелочной лавочки на Ремесленной улице. Он ютился вместе со вс
еми своими книгами приключений, а также толстым томом «Жизни животных» Б
рема Ц его любимой книгой Ц на антресолях двухкомнатной квартирки (окн
ами на унылый, темный двор) с традиционной бархатной скатертью на столе, д
вумя серебряными подсвечниками и неистребимым запахом фаршированной щ
уки.
Его стихи казались мне недосягаемо прекрасными, а сам он гением.

Ц Там, где выступ холодный и серый водопадом свергается вниз, я кричу у б
езмолвной пещеры: Дионис! Дионис! Дионис! Ц декламировал он на бис свое к
оронное стихотворение…

Ц Утомясь после долгой охоты, запылив свой пурпурный наряд, ты ушел в бир
юзовые гроты выжимать золотой виноград.

Эти стихи были одновременно и безвкусны и необъяснимо прекрасны.
Казалось, птицелов сейчас захлебнется от вдохновения. Он выглядел силач
ом, атлетом. Впоследствии я узнал, что с детства он страдает бронхиальной
астмой и вся его как бы гладиаторская внешность Ц не что иное, как не без
труда давшаяся поза.
Даже небольшой шрам на его мускулисто напряженной щеке Ц след детского
пореза осколком оконного стекла Ц воспринимался как зарубцевавшаяся
рана от удара пиратской шпаги.
Откуда он выкопал Диониса, его пурпурный наряд, запылившийся во время ох
оты? Откуда взялись какие-то бирюзовые гроты и выступ, мало того что холод
ный и серый, но еще и «водопадом свергающийся вниз»?

Необъяснимо.

Впоследствии он стал писать по-другому, более реалистично, и, медленно со
зревая, сделался тем прославленным Поэтом, имя которого Ц вернее, его пр
овинциальный псевдоним Ц принимается как должное: к нему просто привык
ли.
Прошло более полувека, и однажды я Ц все в той же погоне за вечной весной
Ц очутился в Сицилии, куда мы прилетели из Рима, предварительно пройдя в
се зловещие процедуры в аэропорту Фьюмаччино.
Угон самолетов уже стал делом обыкновенным. Воздушное пиратство. Поэтом
у всех пассажиров тщательно обыскивали и надо было проходить через каку
ю-то электромагнитную раму, реагирующую на присутствие всякого металли
ческого предмета, например ручного пулемета или бомбы. Так как Сицилия с
читается центром всемирной мафии, то осмотр производился особенно стро
го.
Единственное исключение агенты полиции сделали для пожилой монахини с
тяжелым саквояжем в руках. Ее пропустили без осмотра. По всем законам ава
нтюрного жанра именно эта монахиня и была наиболее опасным членом мафии
и в ее саквояже, конечно, должен был находиться автомат или какое-нибудь в
зрывное устройство.
Во время всего короткого перелета Рим Ц Палермо я не спускал глаз с мона
хини, равнодушно перебиравшей четки, а когда она открыла свой чемодан и, н
адев очки, стала в нем копаться, я проклял судьбу, угораздившую посадить н
ас именно в этот проклятый самолет, который могут угнать куда-нибудь к че
рту на рога Ц в Африку Ц или даже взорвать в воздухе.
Я не обращал внимания на красоту расстилавшегося под самолетом Тирренс
кого моря и перестал волноваться лишь после того, как наш самолет «алита
лия» пошел на посадку, и мимо нас побежали прибрежные скалы, холмы, покрыт
ые апельсиновыми рощами, желтая полоса пляжа на кружевной кромке до слез
синего моря, и мы покатились по бетонной полосе небольшого провинциальн
ого аэродрома.

Не помню, был ли я прежде в Палермо, но этот город показался мне знакомым. Н
е буду его описывать. В памяти сохранился лишь какой-то людный перекрест
ок с раковиной фонтана, вделанной в угол старого итальянского дома. Из ль
виной пасти в эту мраморную раковину лилась не слишком обильная струя во
ды. Но раковина был переполнена Ц видно, что-то засорилось. Водопровод бы
л дряхлый, вероятно, его чинили в последний раз в начале двадцатого века. И
з раковины на тротуар изливалась вода; натекла большая лужа, по которой ш
лепали прохожие, проклиная отдел коммунального хозяйства. Весь перекре
сток был покрыт синен утренней тенью.
Перед входом в дряхлый величественный собор росла целая роща африканск
их пальм. Пахло светильным газом, горячим кофе, ванилью, и во всем этом был
о столько староитальянского, сицилианского, что я вспомнил давнее-преда
внее время и наше путешествие с папой и маленьким моим братом, братиком, н
а пароходе из Одессы в Неаполь с заходом в разные порты. В Палермо, кажется
, не заходили. Заходили в Катанию и Мессину. Но все равно Ц теперь, когда в п
амяти все смешалось, я перенесся в ту неизмеримо далекую пору своей жизн
и, когда впервые увидел Италию, старую, королевскую, с осликами или даже му
лами с красными чехольчиками на ушах и черными шорами, что делало их как б
ы слепыми; с тесными лавчонками, где продавался вкусный ледяной оранжад
и шипучий лимонад в бутылочках, закупоренных вместо пробок маленькими м
атовостеклянными шариками, которые нужно было протолкнуть внутрь…

Теперь, как и тогда, переходя по диагонали перекресток (не все ли равно, гд
е это было Ц в Катании или Палермо) из синей тени на залитую почти африкан
ским солнцем сторону, я промочил туфли возле раковины углового фонтана с
мадонной в нише, украшенной цветами и разноцветными лампадками.

Но это не важно. Извините, я отвлекся. Важно то, что в туристском автобусе м
ы объехали треугольник Сицилии, окруженный со всех сторон ализариновой
синевой Средиземного моря, останавливаясь по дороге возле древнегрече
ских храмов, но не из белого мрамора, как в Греции, а из местного желтого ка
мня, возле мраморных развалин римских городов, поверженных в прах войска
ми карфагенян, Ц ужасный след Ганнибала, шагнувшего под трубный рев бое
вых слонов через Сицилию на Апеннинский полуостров по дороге к золотым в
оротам Рима, Ц а может быть, разрушенных землетрясениями в те дни, когда
вдруг просыпалась Этна, извергая из своих семи кратеров огонь и дым и швы
ряя в небо раскаленные каменные бомбы, заставляя трескаться землю, обжиг
ая лавой виноградники и обволакивая остров клубами сернистых газов, оза
ренными снизу отсветами преисподней…
Кто знает, какая нечеловеческая сила разрушила циклопические постройк
и древней Сицилии? И почему иные из них остались почти нетронутыми, не пов
ерженными во прах?
Но теперь громадные кубические камни разрушенных бродов заросли куста
ми одуряюще-душистой седой полыни, такой зловеще серебряной на фоне пус
тынного моря, почерневшего от дождевых туч, надвигавшихся откуда-то из Л
ивии, из Туниса, из Карфагена, от которого почти ничего не осталось, кроме
легенды, кроме флоберовской «Саламбо».
Здесь под ливнем, внезапно обрушившимся на мраморные развалины, в толпе
американских туристов, как стадо испуганных лошадей, бегущих к автобусу
, я ощутил страшное одиночество, тщету человеческих цивилизаций, поглоща
емых одна за другой непознаваемой бездной тысячелетий, по сравнению с ко
торыми моя жизнь не более чем мгновенное сновидение.

…Перечитываю написанное. Мало у меня глаголов. Вот в чем беда. Существите
льное Ц это изображение. Глагол Ц действие. По соотношению количества
существительных с количеством глаголов можно судить о качестве прозы. В
хорошей прозе изобразительное и повествовательное уравновешено. Боюсь
, что я злоупотребляю существительными и прилагательными. Существитель
ное, впрочем, включает в себя часто и эпитет. К слову «бриллиант», например
, не надо придавать слово «сверкающий». Оно уже заключено в самом существ
ительном. Излишества изображений Ц болезнь века, мовизм. Почти всегда в
хорошей современной прозе изобразительное превышает повествовательн
ое.

Нас окружает больше предметов, чем это необходимо для существования.

Писатели восемнадцатого века Ц да и семнадцатого Ц были в основном пов
ествователи. Девятнадцатый век украсил голые ветки повествования цвет
ными изображениями.
Наш век Ц победа изображения над повествованием. Изображение присвоил
и себе таланты и гении, оставив повествование остальным.
Метафора стала богом, которому мы поклоняемся. В этом есть что-то языческ
ое. Мы стали язычниками. Наш бог Ц материя… Вещество…
Но не пора ли вернуться, к повествованию, сделав его носителем великих ид
ей? Несколько раз я пытался это сделать. Увы! Я слишком заражен прекрасным
недугом мною же выдуманного мовизма. Ведь даже Библия сплошь повествова
тельна. Она ничего не изображает. Библейские изображения появляются в во
ображении читателя из голых ветвей повествования. Повествование каким-
то необъяснимым образом вызывает картину, портрет. В Библии не описана в
нешность Каина. Но я его вижу как живого. Он сидит в президиуме юбилейного
вечера.
Единственно, что меня утешает Ц это Гомер, который был великим изобрази
телем, изображение у него несет службу повествования. Он даже эмпиричен,
как и подобает подлинному мовисту: что увидел, то и нарисовал, не стараясь
вылизать свою картину.

«Бессонница, Гомер, тугие паруса. Я список кораблей прочел до половины»…


Оказывается, простой список кораблей Ц это не статистика, а поэзия.
А вообще ничего не поделаешь. Каждый пишет как может, а главное, как хочет.
Терпение! И знайте, что все мои изображения в конце концов лишь элементы п
овествования, которое я продолжаю:

…в конце концов мы очутились в Сиракузах. Распахнув окно с решетчатыми ж
алюзи, мы увидели все то же Средиземное море и порт, куда как раз в это врем
я входил длинный старомодный пароход моего детства, черного цвета, с сур
иково-красной полосой ватерлинии, но так как пароход был мало загружен, т
о красная полоса была довольно широкой; а из-за горизонта, из Африки, дул в
се тот же октябрьский теплый ветер и гнал, все гнал, все гнал синие до черн
оты средиземноморские волны.
Мы ходили в стаде туристов по ярусам знаменитого на весь мир древнегрече
ского театра, удивляясь, как хорошо сохранился его полуциркульный амфит
еатр, вырубленный из одного гигантского каменного монолита. Перепрыгив
ая со ступени на ступень как по каменной лестнице его рядов, мы спустилис
ь вниз и ходили по плитам сценической пло-щадки, и наши голоса отчетливо с
лышались в самых верхних рядах, где камень уже соприкасался с ярким, безо
блачным античным небом, так что Ц чудо акустики!
1 2 3 4 5