– Татищево прошли, – докладывала она – Алло! Алло! Курдюм, у вас есть облака? Есть? Великолепно! Алло! Алло! Разбойщина! Разбойщина, вы меня слышите?
– Еще полчаса, еще целых полчаса!.. – томилась Шура. И опять она выбегала на улицу, где Нерубин твердил тому же самому трактористу:
– Зеленый канат цепляешь за правое верхнее кольцо, красный – за левое верхнее кольцо. Лесом будешь ехать – берегись деревьев. Ветра опасайся – лучше пережди, если будет ветер.
Тракторист переступал с ноги на ногу, морщился не то от скуки, не то от зубной боли.
– Давайте уж. Как стихи, помню. Давайте скорее!
Шура опять бежала в контору:
– Голубушка, позвоните, пожалуйста, в Разбойщину. Что они там тучи держат? Успеют еще попользоваться!
Плотный пар был еще километрах в пятнадцати от Саратова, а Нерубин уже заметил легкий туман, курившийся между мачтами, и вдруг, прервав наставления, закричал страшным голосом:
– Что стоишь! Заводи!
Оказалось не так легко справиться с неводом. Четыре раза Нерубин с трактористом меняли положение, прежде чем удалось им установить сеть между мачтами. Через несколько минут в неводе уже стлался белесоватый туман.
– Видишь, – говорила Шура трактористу, – видишь, как хорошо ложится! Видишь, какое чудесное отталкивание!
А тракторист ничуть не разделял ее восторгов, смотрел недоумевающим взглядом. «И это твоя туча? Только-то!» выражал его взгляд.
Первый электростатический невод наполнялся двадцать две минуты, но едва успели завести второй, раздался гул, и на мосту показались клубящиеся пары, вскипающие по всей электромагнитной трассе. Казалось, где-то, под водой, шел со страшной скоростью поезд… Свистящие клубы пара в несколько секунд наполнили невод, трактор с трудом вывез его, и пока подъехал следующий, весь воздух над лугом был пронизан сыростью и запахом моря.
Профессор Хитрово также выскочил, чтобы дать последние советы уезжающим «оркестрантам». Наверху, за бугром, плыло где-то первое балтийское облако. Специально для перевозки туч в районы были выбраны дороги, близ которых не было ни деревьев, ни телеграфных проводов.
Очередь зашевелилась. Трактористы подъезжали сразу в промежутки между несколькими парами мачт и тут же выезжали с наполненным неводом. Вскоре можно было следить, как расползались облака по всему району. Там и сям плыли они в сумерках за далекими холмами, тракторов под ними не было видно. Еще часа два, и потемневший луг опустел. Профессор Хитрово послал телеграмму в Балашов, чтобы саратовскую ветку отключили до утра и ввели бы там в действие камышинское направление.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

ШУРА не спала всю предыдущую ночь, пока пар путешествовал по просторам Украины, и не присела ни на минуту весь день, отмечая его движение по Харьков – Балашовской дороге. Сейчас, когда берег опустел и последние остатки водяного пара таяли над Волгой, Шура почувствовала, как она устала. Она не в силах была ехать домой и решила лечь в конторе тучепровода на столе. Ей казалось, что она уснет, как только ляжет, но усталость была слишком велика, сон бежал от нее, в голове кружились невода, вскипали клубы пара, свистели, гудели, грохотали дядины инструменты. Она не в силах была радоваться, что осуществилась так быстро двухлетняя ее мечта, и не только ее мечта – мечта нескольких поколений всей династии Хитрово.
– Дядя! – крикнула она вдруг. – Миллиард пудов – это много?
Старик Хитрово ответил из-за фанерной перегородки сердитым голосом:
– Спи, юла! Я устал.
Шура начала считать: миллиард пудов перевести в тонны, разделить на двести миллионов жителей и на триста шестьдесят пять дней… Но она была скверным арифметиком, сбилась, и пришлось начать все сначала.
– Припек не забудь, – неожиданно сказал дядя за стеной. Видимо, он тоже не спал и делил пуды на жителей.
Шура представила себе, что она идет по тучным, золотистым нивам и каждый колос кланяется ей тяжелой головкой. Душный, предгрозовой день. На Шуре цветной сарафан, золотистые косы цвета колосьев вокруг головы, и тот, кто идет рядом с ней, молча гладит взглядом Шурин висок, и щеку, и каждый виток туго заплетенных кос.
Шура краснеет (она всегда легко краснеет). Но ей так приятно, что она нравится этому человеку – самому лучшему из всех, кого она встречала. Он похож на этого черноволосого летчика с упрямыми сжатыми губами и колючими глазами; он добродушный и терпеливый, как Нерубин; он веселый и разговорчивый, как Василий…
– Дядя, ты любил когда-нибудь?
Слышно, как профессор сердито перевернулся на другой бок.
– Безобразие! Пристаешь с глупостями, спать не даешь! Не смей меня будить больше! Какие-то мечтатели нынче – молодежь!
Шура виновато замолкла, лежала тихо, как мышонок. Несколько минут спустя старик, кряхтя, произнес:
– Что же ты думаешь, я не человек совсем? Так и родился профессором?
Подождав, пока дядя перестал ворочаться, Шура встала и тихонько села на окошко. Начищенная до блеска луна смотрела ей прямо в глаза. От сооружений тучепровода легли на луг четкие тени. Воздух все еще был насыщен экзотическим запахом морской соли и гниющих водорослей. Шура с наслаждением вдыхала его и думала сразу о луне, и о далеком море, о всех городах и областях, по которым шел к ней этот запах, о том, что она счастлива и это невозможно выразить словами.
Затем она обратила внимание, что из окошка соседней комнаты падает желтый квадрат света и на нем шевелится лохматая тень – профессор что-то пишет.
«Ах, так! – подумала Шура. – Велит спать, а сам работает. Дай-ка я его напугаю».
Она тихонько вылезла из окна, нагнувшись подкралась к соседнему, оперлась руками на подоконник и сказала басом:
– А чем вы здесь, люди добрые, занимаетесь?
Смущенный профессор одной рукой прикрывал распахнувшийся пиджак, другой – карту, на которую он наносил что-то красным карандашом. Но Шура была уже в комнате. Она бесцеремонно оттолкнула профессора.
– Что это, дядя? Объясни!
Видя, что все равно он разоблачен, профессор начал говорить, сначала с запальчивой обидой, затем все более увлекаясь:
– Что же ты думаешь, только тебе мечтать? Нам тоже мечтать хочется. Вот, думаю, в будущем году, когда засухи не будет и не понадобится орошать Украину, направим облака дальше в степь, на новые земли. Видишь, я зачеркнул астраханские степи. Здесь написано: «Безводные и бесплодные пески и солончаки». В будущем году здесь не будет ни безводных, ни бесплодных песков. Затем Казахстан – весь Казахстан – должен быть таким же плодородным, как Украина; все Среднеазиатские Республики могут быть Батумским заповедником, если дать туда достаточно воды. Было время – люди открывали Землю, спрашивали у каждой страны, что она такое? Теперь другое время – мы переделываем страны. Почему Печора впадает в Ледовитый океан, если нужно, чтобы она впадала в Каму? Почему в жаркой Туркмении пески, если нам нужны там пальмовые рощи?..
Шура завладела красным карандашом.
– Дядя, здесь написано: «пустыня Кызыл-Кум». Зачеркнуть?
– Ну, конечно, зачеркни. И Кара-Кум – рядом с ней. И Голодную степь – с другой стороны. Для чего же нам голодные степи?! Зачеркни совсем!



1 2 3 4 5 6 7 8 9