– И эту черноокую… пела еще… как ее… я встретил ее в прошлом году на Петровке. Глубокая старуха.
– А Тимирязева, Клементия Аркадьевича? Я ему четыре раза ходил сдавать. Он мне сказал еще: «Вы выдающийся студент. За сорок лет никто не отвечал мне так безобразно».
– Приятно вспомнить! Приятно вспомнить! Несколько раз, спохватившись, гость начинал расспрашивать об опытах группы Нерубина, но Хитрово переводил разговор. Он чувствовал себя в щекотливом положении – не мог одобрительно отозваться о работе, в которую не верил, и не считал удобным осуждать своих прогивников за глаза.
– Вернется племянница, введет вас в курс, – говорил он и опять старался свести разговор на приятные воспоминания.
– Так это ваша племянница? – удивился приезжий. – Подумайте, какое время подошло! Яйца курицу учат. Когда же это мы успели постареть? Вчера еще боролись с авторитетами, а нынче – сами авторитеты, проваливаем чужие проекты.
Хитрово кисло улыбался, слушая шутки Феофилактова.
«Шутки, шутками, – думал он, – а может, и правда, я старею. Мне кажется – осторожность, а молодежь видит косность. По-моему – опыт, а по их мнению – предрассудки. Трудно судить о себе, со стороны виднее. Неужели же они правы? Нет, не может быть». И старый профессор, волнуясь, барабанил пальцами по стеклу.
Из окна института открывался великолепный вид на зеленые улицы города, сверкающую, словно расплавленным металлом залитую Волгу и на далекие, подернутые лиловатой дымкой окрестности. Необъятный купол неба, водянисто-голубого у горизонта и яркосинего в зените, дышал сухим зноем.
– Устойчивый антициклон, – заметил Феофилактов, – А это что? Дождь, кажется. – Дальнозоркий старик заметил на горизонте серую тучку и отлогую полоску тумана за ней.
– Откуда дождь? Не может быть!
Некоторое время оба профессора внимательно вглядывались в быстро растушую тучу. Затем из коридора донеслись взволнованные голоса, топот бегущих вперегонку каблучков. Дверь стремительно распахнулась, какая-то быстроглазая девушка скороговоркой кинула:
– Александр Петрович, скорее… Шура!
Из окна видно было, как по двору, перегоняя друг друга, бегут к Волге работники института: впереди всех – шустрые лаборантки, за ними – вперевалку научные сотрудники, позади всех – швейцар Архипыч. Позументы не позволяли ему терять солидность даже при чрезвычайных обстоятельствах.
Феофилактов, не спрашивая хозяина, с неожиданным проворством устремился вниз по лестнице. И сам профессор Хитрово, постояв в нерешительности, махнул рукой и выбежал из кабинета.
С берега сотрудники увидели пухлую сизую тучку, которая с невиданной быстротой неслась над рекой. Шланги конденсаторов свисали куда-то вниз, самолет же был загорожен мысом. Спустя несколько минут показался и он. Самолет не летел, он шел по воде, как глиссер, оставляя бурун за собой. Белый пароход, облепленный мурашками людей, горделиво проплыл навстречу. Гидроплан качнулся на волне, конденсаторы пронеслись над пароходом, и белый пар от его сирены смешался с тучей.
Подходя к Соколовой горе, самолет выключил мотор. Конденсаторы образовали замкнутый шар вокруг облака Туча пронеслась над самолетом по инерции и, медленно теряя скорость повернула его за хвост.
– Что же они делают? – послышались голоса – Зачем же дождь над рекой?
– Молодцы! – кричали другие. – Ура! Победа!
– Стареем! Яйца курицу учат! – восторгался Феофилактов и искал глазами Хитрово.
А тот, стоя позади всех, запыхавшись от быстрого бега, прижимал руку к сердцу, приподымался на цыпочки.
– Что происходит? Я ничего не вижу, – жаловался он.
Девушки-лаборантки подхватили его под руки:
– Александр Петрович, с нами! Ребята уже лодку спустили. Пойдемте вниз, Александр Петрович, встречать Шурочку.
И вот уже лодка покачивается рядом с причалом, и Шура, смущенная, протягивает руки всем сразу, отмахивается от приветствий, уклоняется от поцелуев, хочет что-то сказать, но голоса ее не слышно.
Старый профессор почувствовал себя безгранично счастливым. Он сразу забыл мелкие столкновения с электробунтарями. Дело победило. Увенчались успехом труды династии Хитрово, десятков институтов, тысяч ученых. Его ученики, воспитанники, его родная племянница одержали последнюю победу. И радость эта была гораздо светлее, чище, чем если бы он сам был триумфатором. С трудом пробился старик сквозь кольцо сотрудников.
– Ну, племянница, обнимемся, что ли!
И вдруг, горестно махнув рукой, Шура сказала со слезой в голосе:
– Что же вы меня поздравляете все? Ведь не вышло же ничего. Все впустую.
Приветствия смолкли. У всех вытянутые лица, серьезные глаза.
– Все впустую – дождя нет. Выключаем невод – облако расплывается; включаем, сыплем песок – дождь не идет. Бились, бились – и все бестолку. Обидно! С самого Каспийского моря везли.
Серьезно выслушав Шуру, старик упрямо тряхнул головой:
– Все равно, обнимемся, племянница. – И тон у него был успокоительный, как, бывало, в детстве, когда он говорил: «В чем дело, Шурочка? Не сходится с ответом? Сейчас я покажу тебе, как решать». И в ту же секунду исчез добродушный дядя. Начальник института возвысил голос: – Товарищи, немедленно в мою лабораторию за оркестром № 171. Девушки, инфрабасы сюда! Живее! Бегом! Шурочка, зови свой самолет.
Зорин, подруливший самолет к причалу, был встречен энергичным натиском старика:
– Товарищ, освободите как можно больше места. Снимите все лишнее. Сейчас начинаем погрузку.
Летчик, недоумевая, взглянул на Шуру. Девушка, начавшая понимать, кивнула головой.
А между тем с горы уже бежали лаборантки, несли с собой двухметровые свистки, флейты, похожие на бревна, витиевато загнутые трубы с огромными раструбами; впереди всех забывший про позументы Архипыч бежал вдогонку за катящимся под гору необычайным барабаном.
Василия, несмотря на его протесты, отнесли к «лишним» и оставили на берегу. Даже Шура, и та вынуждена была уступить место дяде и его необыкновенному оркестру.
Вновь, и который раз уже, Зорин повел на буксире облако. Опять пронеслась бело-голубая лента реки, вспаханная пароходными винтами; за ней заволжская сторона – сначала зеленые луга и черные квадраты пашен, потом бурая сухая степь.
И вот Красный Яр – родное село Василия, километра на три растянувшееся вдоль степной дороги: красные крыши домиков, пепельная зелень подсыхающих садов, амбары, свинарники, скотные дворы, похожие с самолета на заглавные буквы квадратного шрифта – Г, Т, С или П, у въезда в село – монументальные башни силосов, ряды громоздких стогов, в центре – клуб и треугольная вышка ветродвигателя, на холмах – пестрая россыпь стада, черные жуки – тракторы.
Выбрав поле, Зорин начал медленно кружить над ним. По единственной улице села горохом катились ребятишки. Вся деревня бежала навстречу невиданному самолету с тучей дыма на хвосте, очевидно загоревшемуся в воздухе.
Профессор открыл люк и выставил свои аппараты.
Сначала Зорин услышал резкий свист. Однообразный, металлический, неприятный звук бился в уши, проходя от самых высоких, пискливых нот, становясь все громче, превращаясь в надрывно воющую сирену. За ним включилось несколько приборов – это было похоже, как будто духовой оркестр бесконечно тянул «до» сразу во всех октавах. Затем свистки выключились, некоторое время гудели хриплыми басами самые большие трубы, потом и они замолкли; остались два звука – тонкий, пронзительный комариный писк и глухое придыхание, словно кто-то хрипел и никак не мог откашляться, чтобы сказать первое слово.
Зорин кружил самолет, стараясь, чтобы облако все время находилось над одним и тем же полем, и когда захрипели последние ноты, он увидел, как облако, кипевшее, разбивающееся на гряды хлопьев, как бы отмечавших движение невидимой звуковой волны, вдруг разразилось проливным дождем.
Люди, стоявшие внизу, закрывшись рукавами, бросились к избам; светло-каштановая земля мгновенно стала мокрой и черной.
Довольный профессор с раскрасневшимся лицом крикнул в самое ухо Зорину:
– Вот и мы, старики, пригодились! А ну-ка, возьмите вправо, дружок, польем еще тот клин за деревней.

ЧЕТЫРЕ НЕДЕЛИ СРОКА

ПОСЛЕ Нерубина слово предоставили Шуре.
Разложив перед собой тезисы, девушка встала, набрала полную грудь воздуха и обвела взглядом всю аудиторию. Во главе стола сидел министр – коренастый, немного сутуловатый, с большой лысиной. Не глядя на Шуру, он чертил что-то в блокноте, улыбаясь каким-то своим мыслям. За ним во всю длину стола, покрытого темно-красным сукном, сидели маститые ученые, все со степенями и заслугами. Все они внимательно и испытующе глядели на Шуру, словно собирались ее экзаменовать, а у некоторых девушка, как ей показалось, уловила ехидно-насмешливое выражение – эти заранее готовили ей двойку. Нерубин, такой знающий и смелый в Саратове, сидел вытянувшись, с напряженным лицом мальчика, попавшего за один стол со взрослыми. Даже у дяди был вид смущенный.
Шура открыла рот, судорожно глотнула и ничего не сказала. Ей показалось, что она забыла все, что нужно было говорить. Она беспомощно оглянулась и остановилась на благожелательной улыбке какого-то незнакомого старика с окладистой бородой. Как будто поняв ее состояние, старик тихонько показывал пальцем на лист бумаги.
Шура вспомнила про тезисы и прочла вслух первую строчку:
– "По поручению группы Саратовского сельскохозяйственного института имени профессора Хитрово (Шура не оглянулась на дядю), я вылетела 18 мая в

6.00 утра по маршруту…"

Как только первая фраза была сказана, сразу пошло легче. Слова приходили сами собой. Шура ужасно торопилась – ей так много нужно было сказать, и она все время в упор смотрела на старика с окладистой бородой, а старик все так же терпеливо и успокоительно улыбался.
Когда Шура кончила, оказалось, что она не использовала своего времени – оставалось целых две минуты. Но говорить уже больше было нечего. Шура села на свое место, дядя пожал ей руку под столом.
Потом выступал Феофилактов, потом еще кто-то, но Шура от волнения не понимала их. После всех поднялся министр, и когда он встал, оказалось, что это человек плечистый, огромного роста. Министр постучал карандашом.
– Я записал несколько цифр, – сказал он, – в дальнейшем мы их уточним. Профессор Феофилактов считает, что в текущем году вследствие засухи шестьдесят пять центов посевной площади Советского Союза требуют искусственного орошения. За последние годы мы провели ряд мер – организовали снегозадержание, посадку лесозащитных полос, зяблевую вспашку, двадцать два миллиона га охвачено оросительной сетью, восемь миллионов га мы снабдили дождевальными комбайнами. Но, несмотря на все, остается еще около двенадцати миллионов гектаров, ничем пока еще не обеспеченных. Эта площадь при условии орошения ее могла бы дать лишний миллиард пудов зерна для нашего хозяйства, которого мы тоже не получили.
Старик с окладистой бородой написал в своем блокноте «1 000 000 000» и обвел цифру красным карандашом.
– Ну, а если мы применим предложение товарища Хитрово? – спросил министр, пристально глядя на Феофилактова.
– Метод Хитрово, как и всякий технический метод, – ответил тот, – даст результаты только при массовом масштабе. Перевозка самолетами – это кустарщина. Нужно создать производственные комбинаты по заготовке дождя. Товарищ Нерубин говорил нам о тучепроводах. В принципе это возможно, даже вполне реально, но требует времени на строительство и освоение не меньше года.
Министр сел.
– Мост через Днепр, – сказал он, минуту подумав, – строится два года. Когда мы форсировали реку в тысяча девятьсот сорок третьем году, саперы навели временный мост за четыре дня. Сейчас для нас нет вопроса важнее урожая. Это главный фронт. С какой стати бросаться миллиардом пудов? Я считаю, нужно создать временные комбинаты в течение четырех недель. Мы дадим на это дело сколько угодно авиационных дивизий, саперных батальонов; половину людей из находящихся под угрозой засухи районов колхозы сами выделят. Что еще нужно вам? Передадим в ваше распоряжение на этот месяц четыре электрозавода и сколько угодно электростанций. Короче, требуйте все, что необходимо, но чтобы через четыре недели, к первому июля, на Волгу и на Северный Кавказ шли товарные облака.

ГЛАВА ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ

ВЕЧЕРОМ 10 ноября советское радио передало сообщение о том, что «небесные киты», взволновавшие мировую общественность, являются на самом деле искусственными тучами, которые перевозились, по методу Хитрово, с помощью конденсатора. Электростатическое свечение, давно известное всем физикам под названием «тихого разряда», очевидно, и было принято за глаза, фонари или кулаки мнимых чудовищ.
Далее в сообщении говорилось, что Советское правительство намерено увеличить производство туч над Балтийским морем, но никакой опасности или ущерба для подданных Прибалтийских государств произойти не может. Следует только избегать прямого столкновения с электростатическими сетями.
Проход караванов туч через датские проливы будет иметь место и в будущем, если погода в Балтийском море будет неблагоприятной и заготовку туч придется временно перенести в Атлантический океан.
На следующий день посол Западной державы посетил в Москве Министерство иностранных дел и вручил от имени своего правительства следующую ноту:
"Его Превосходительству Господину Министру Иностранных Дел Союза Советских Социалистических Республик.
Господин Министр!
Правительство Его Величества, Короля Западной Державы поручило мне довести до Вашего сведения, что сообщение о появлении значительных масс советских самолетов над западными морями под предлогом промышленной заготовки туч вызывает беспокойство и недоумение у народов Западной Державы.
Правительство Его Величества категорически протестует против нарушения суверенных прав Его Величества. Витающие над морем пыль и дым, которые, согласно признанию советского радио от 10 июня с.
1 2 3 4 5 6 7 8 9