Потому что все переговоры брали на себя наниматели.
И вот тут Робинсон Брюс испугался уже по-настоящему. Работа часто позволяла двигать руками, оставляя свободным сознание… чем и пользовался Роби. Несколько ночей лежал он без сна и размышлял.
Если можно договориться без него с фирмой — наверное, можно и сообщить, что Робинсон Брюс подписал контракт на год и уже уехал в Южную Америку… в какое-нибудь очень безлюдное место, откуда письма не доходят. Впрочем, почему не доходят? Вполне могут и дойти. С полгода, с год будут приходить «его» письма из Венесуэлы, в которых «он» будет описывать, как хорошо ловил арапаиму сетью и на крючок. В Венесуэле его и будут искать, когда письма перестанут приходить.
…Если он, настоящий Робинсон Брюс, перестанет быть нужным для них. Может, он еще будет им нужен, чтобы система заработала… Впрочем, управляться с готовой системой сможет и ребенок, а нужна-то она по-хорошему всего один раз — когда неизвестно где всплывет ЭТО… Пытаться бежать? Сомнительно… Его сопровождающий не слабее и уж, конечно, в его раз опытнее. Позвать полицию? Смешно. Скорее всего, он окажется в сумасшедшем доме, а уж там достать его — нет проблем.
Постепенно вызревала другая мысль, безумная, самая дерзкая. Внезапно рассказать им, что он все понимает… Огорошить. Пойти на вербовку. Что дальше? По обстоятельствам. От прямого нападения и бегства до вступления в долгую, сложную игру. Обычно все переговоры он вел через человека, отрекомендовавшегося Антони Бирком (Роби сомневался уже и в том, что он действительно Антони Бирк). Именно ему надо было сообщать, что нужно для работы… и какие вообще возникли просьбы. Встречались они каждый день, и не было трудности в том, чтобы отозвать его… и рассказать о том, что же ему поручили искать.
— Все это плохо, господин Брюс, — сказали ему, — очень плохо в первую очередь для вас… Потому что, как вы, наверное, поняли, никому не следует понимать, что мы, собственно говоря, ищем. И уж тем более — зачем… Никому. И вы, конечно, поняли, что мы не позволим никому узнать об этом.
В этом месте Робинсон Брюс гулко сглотнул слюну, и собеседник вдруг склонил голову к плечу и радостно, тепло заулыбался.
— Но в происшедшем есть своя хорошая, даже очень хорошая сторона. Мы были бы очень плохие заговорщики, если бы не просчитывали и такой вариант. Конечно же, вы выбраны не зря… Говоря откровенно, мы следили за вами. Судьба обычного гоим (Роби не знал этого слова) была бы такой, какую и заслуживает райя (этого слова Роби тоже не знал). Вы подтвердили (если это нужно еще раз подтверждать), что люди нашей расы гениальны от рождения. Ведь ни человек романской, ни человек германской расы никогда бы сам до всего не додумался… И потому подождите. Вам будет сделано предложение.
Ночью Робинсона позвали в комнатку на первом этаже банка, где висели портреты, стоял длинный стол и буфеты красного дерева. Трое сидели неподвижно, положив руки на колени, как статуи фараонов. Ветер врывался из окна, колыхал тяжелые шторы. Трое разглядывали стоящего Брюса, снизу вверх. За спиной инженера оказался вдруг еще кто-то с кошачьими движениями, еле заметный в темноте. Трое вели себя так, словно этого четвертого вообще нигде не существует. Антони Брик уважительно поглядывал на двоих и явно был здесь самым младшим. Наконец сидящий в центре улыбнулся.
— Вас мы уже знаем. Возможно, вы тоже будете знать нас. Но знаете ли вы, кто это?
Человек взмахнул рукой, указал на портрет тощего человека в лапсердаке, с ввалившимися щеками и несколько безумным выражением.
— Это Мойша Кальсонер. Он первым познал истину, состоящую в том, что космические иерархии порождают космические уровни, которые обречены управлять более низкими уровнями. Он первым понял, что постигающим устройство мира надо сплотиться в единое братство и строить ноосферу по мере сил.
Мы создали ложу Астрального Света, объединяющую братьев, постигших эти и многие другие истины. Ложа существует с 1916 года и будет существовать, пока не исполнится наша мечта. Если вы поняли, что мы ищем и зачем, вы знаете и то, какова наша мечта… Назовите мечту нашей ложи, и мы назовем вас своим братом.
Голос испытующе притих. Робинсон понял, что ему надо ответить. Он понимал и то, что происходит ритуал. Если он останется в живых — то вовсе не потому, что «правильно» ответит, а по каким-то совершенно иным причинам. Но пока надо отвечать.
— Вы хотите правильно устроить мир… Но для того, чтобы правильно устроить мир, нужно мировое господство… Я думаю, что в этом мечта ложи…
— Браво! — вскрикнул сидящий в центре, очень неожиданно и резко.
Вскрикнул вполголоса, но Роби и так вздрогнул и дернулся. И сидящие по бокам тоже с улыбками повторили: «Браво!» — но тихо, почти шепотом.
— Вы тот кого мы искали, господин Робинсон Брюс, — проговорил сидящий в центре. — И мы хотим, чтобы вы вступили в ложу Астрального Света и стали бы одним из нас.
С полминуты царило молчание. Это следовало осмыслить… Роби заговорил, не продумывая своих действий. В него словно вселился кто-то знакомый с тайными делами, со всей этой двойной, тройной игрой, кто знал, с кем и как говорить Робинсон Брюс положился на интуицию, и оказалось — правильно поступил.
— Но почему вы делаете предложением именно мне? Неужели только потому, что я начал понимать вашу тайну… Вы же должны ограждать свою ложу от случайных людей…
И опять Роби выбил «десятку». Именно об этом и следовало сейчас говорить, и говорить именно так.
Все трое одобрительно кивали.
— Мы выбрали вас. — внушительно сказал сидящий слева, — потому что Вы сами — нашей крови. Там, где гоим обречен, там наш человек прозрит истину, и стоит ему прозреть, он сможет обнаружить путь к спасению. Вы сумели пройти этот путь.
— А кроме того, — обратился к Робинсону тот, что справа, — вы не просто иудей по матери. Вы отмечены особым знаком. Ваш прадед и ваш дед строили великолепный новый мир в СССР. Ноосфера в СССР строилась неправильно; только если строить по Мойше Кальсонеру, могло бы получиться так, как надо. Но ваш дед был тоже членом ложи. И он исполнял спецзадание на Западе, ваш дед!
Он приехал сюда для того, чтобы брать секреты в этой разложившейся, смешной западной демократии. Приехал вместе с дочерью, чтобы выполнить задание получше, — чтобы подманивать нужных ему людей на красоту дщери Сиона. И ваша мама выполняли все прекрасно. Когда по следам вашего деда пошли, она прекрасно вышла замуж… и исчезла для всех, кто ее подозревал. А ваш дед задание провалил и поплатился за это. Но члены ложи знают, что когда за ним пришли, он убежал и, приехав в Абердин, пытался ломиться в двери дома дочери. А дочь не пустила его, отвергла человека, предавшего своих.
На Робинсона пахнуло тем, давним, давно пережитым — пожилой человек пытается оттеснить маму и проникнуть в дом. Мама выталкивает человека. Пожилой человек, пыхтя, бежит, сворачивает в проулок… Двое с лицами убийц. Тупо-сухие звуки револьверной пальбы. А сидящий слева уже вынимал из папки какой-то документ, деловито спрашивал:
— По-русски читаете?
Робинсон не читал; нашелся и перевод. В документе мама добровольно соглашалась сотрудничать с КГБ. Роби хватило ума не спрашивать — откуда документ.
— Я согласен, — с трудом разлепил губы Брюс.
Сидящий в центре пронзительно вгляделся в него… И закивал головой.
— Вы выйдете отсюда одним из нас, господин Робинсон…
И был ритуал… Удивительное зрелище, возвращающее участников к каким-то очень древним временам.
В подвале, темной ночью, уже знакомые ему люди, облаченные в фартуки и нарукавники наподобие кассирских, выполняли идиотские действия с огромным строительным циркулем, бронзовыми фигурками и кинжалами.
И тут сценарий резко изменился. Робинсону вручили кинжал. Кованый, старинный, но остро заточенный и уж далеко не бутафорский.
— Готов ли ты своей рукой карать врагов нашей ложи, тех, кто препятствует построению ноосферы?
Вроде полагалось сказать «да». Роби не помнил, есть ли такой вопрос в сценарии, а если есть — то в каком месте. В голове у него путалось и плыло — от усталости, от духоты, от нервного напряжения… И от того, что в воду, похоже, добавили какую-то гадость. И теперь то кинжалов становилось два или три, то стены комнаты начинали словно бы пульсировать. Но такой вопрос предполагал только один ответ.
— Да, — сказал Робинсон Брюс.
Картинным жестом ему указали, в какую сторону смотреть. И вспыхнул свет. Комната осталась в полумраке, но очень хорошо была освещена стена и подиум у стены. А на подиуме стояли носилки, и простыня покрывала человеческую фигуру.
Робинсон знал, что еще несколько людей стоят позади, но видел только одного, с видеокамерой.
«Что он будет здесь снимать?!» — мелькнуло в голове. Но оказалось, он уже сделал шаг к лежащему (как видно, прекрасно поняв, что требуется от него), и свет трубок дневного света залил его руки и лицо.
— Тебе поручается, брат, исполнить наш приговор! — прозвучало позади.
И Роби, сделав шаг вперед, обрушил нож на человеческое тело, как раз туда, где левая сторона груди переходит в живот. К его удивлению, муляж и правда очень походил на человека. Даже вроде бы донесся какой-то звук — словно выходил воздух из легких. А сквозь белую ткань мгновенно сильно потекло.
Видеокамера работала. Брюс, как ни странно, все еще не мог поверить. Спасительных объяснений было много: пузырь с кровью, вливание свежей крови в труп, специальная жидкость…
Подошел Носитель Справедливости, решительно откинул простыню. Ну конечно же, не мог быть никаким таким врагом ложи это небритый, испещренный наколками бродяжка с помятым, испитым лицом! Но голый труп был виден превосходно, в том числе и место, куда вошел нож.
Носитель Справедливости подошел с блюдом, дал его держать Робинсону. Сделал несколько движений ножом, жестом велел Роби подойти… и вывалил на блюдо дымящуюся, казалось — еще сокращающуюся, «живую» печень.
Видеокамера работала. И комнату залило светом — уже всю. Свет розовый, неяркий, но позволявший видеть лица. Выражения лиц, кстати, были строгие, серьезные… но нисколько не злорадные. Роби это отметил — его не заманили в ловушку, нет. Его подвергли испытанию, и он это испытание прошел.
Носитель Справедливости вышел, держа блюдо на вытянутых руках. Робинсона поздравляли, улыбались, похлопывали по плечу. Появились бутылки с шампанским, ударила с грохотом пробка, хлынула струя в высокие хрустальные бокалы. Главный Хранитель Традиций лично раздавал бокалы, какие-то двузубые вилки. Носитель Справедливости вошел, держа все то же самое блюдо, с кусочками обжаренного мяса.
— Отведаем крови и плоти, тем более, у нас-то плоть не такая, как плоть Христа у католиков! — возгласил Великий Магистр. — Спасибо нашему новому брату… — поклонился он Робинсону.
В призрачной, невероятной яви происходящего шотландский инженер Робинсон Брюс 17 августа 1980 года отпил шампанского, положил в рот кусок поджаренной печени только что убитого им человека.
Остальные делали то же, звеня бокалами о бокал Брюса. Видеокамера работала.
Важным последствием этого стала полная свобода Робинсона. Его личный шофер не исчез, но если он хотел бродить один — никому не приходило в голову его удерживать.
И уж, конечно, он мог в любой момент уехать, куда и насколько он хочет. А отдохнуть Робинсону было необходимо, потому что он очень устал.
— Сам не знаю, от чего больше — от работы с сетью или от напряжения, пока расшифровывал вас всех, — говорил он с добродушной усмешкой.
И попросил отлучки на неделю. Роби с некоторым трудом шел по улицам всегда одинакового, такого привычного Абердина. С ним произошло столько чудес, а город совсем не менялся. И дом был такой, как всегда. Тихим, очень удобным, в котором все вещи и даже, казалось, живые существа — папа, мама, кот Бунюэль, спаниель Заяц… занимают какие-то места, подобающие им раз и навсегда. Мама была такой же, какой Роби ее оставил, — очень спокойной, очень занятой… и в то же время никуда не спешившей. И, конечно же, не забывшей, какие пироги любит Роби.
— Мама, я помню такой случай… Может быть, ты помнишь, мне было четыре года…
— Значит, они все-таки нашли тебя, сынок. — Мама аккуратно положила почти законченное вышивание, сложила руки на коленях. — Я надеялась, что ты им будешь не нужен…
— Значит, ты русская, мама? Почему ты скрывала это? Разве тут есть что-то стыдное? И кто они? Мне рассказали это в ложе…
— Я не совсем русская, сынок. У нас нет такого, мы всех из Советского Союза называем русскими. А в Советском Союзе это есть. Там живет много народов, и каждый из них знает, что они — не русские. Я еврейка, сынок. Только, понимаешь… здесь тоже такого нет. У нас евреи — это те, кто ходит в синагогу. А там, в Союзе, евреи не ходят в синагогу, там официально все безбожники. Там евреи живут среди всех прочих и ничем от них не отличаются. Но все знают, что они евреи, и в паспортах тоже написано, что они евреи. Для всех в мире они — русские. А в самой России они — евреи.
И ты ведь знаешь, социализм придумали как раз такие евреи, которые перестали верить в Бога. Я из них; из тех, кто сделал революцию в России, кто построил Советский Союз, кто пел на стихи Павла Когана:
«Но мы еще умрем на Ганге!»
Потому что эти люди очень хотели бы сделать во всем мире то, что сделали пока только в России. Ты, конечно, можешь счесть это такой поздней попыткой оправдания… Попыткой сделать благороднее старую и грязную историю. Но для меня очень многое изменилось после того, как я получше узнала твоего отца.
Видишь ли, до него я не видала таких мужчин… и вообще таких людей. Я даже не имела представления, что они вообще существуют.
Я росла в Москве, среди людей, которые жили идеей мировой революции. Это я слышала всю жизнь, с детства: «Вот когда начнется в Бразилии! Вот смотрите, поднимается Индия! Вы слыхали?! Забастовки в Мексике! Поздравляем, в Японии беспорядки! Много убитых и раненых!»
Одно из первых моих воспоминаний — огромная толпа орет и вопит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68