Сариаплюнди ссылался на уйгурские, китайские, монгольские документы, которые якобы нашел и перевел. Перлом его «исследовательской работы» стало извлечение тайных планов и описаний могилы на нескольких языках из статуэтки бронзового Будды. Якобы некто семьсот лет назад сделал такой замечательный тайник, а Сариаплюнди вот взял и открыл.
Впрочем, в этой истории вообще было много такого, во что ни один психически вменяемый человек поверить был решительно не в силах. Но вот в НКВД — поверили. И создали секретный лагерь, специально для поисков могилы Чингисхана и извлечения из нее золота и бриллиантов. Сариаплюнди перестали избивать, и он стал главным научным консультантом НКВД по поискам могилы Чингисхана. Начало было многообещающим, и можно было считать, что первый этап получился. Правда, Израиль Соломонович и Павел Николаевич имели разное представление о том, каков должен быть второй, следующий этап. Сариаплюнди полагал, что скоро его вызовут в Москву, вручат справку о том, что он по состоянию хилого здоровья не может отбывать вполне заслуженное наказание, и он сможет убраться в тень. А Шепетовский считал, что скоро начальство убедится в лживости Сариаплюнди, в том, что могилу Чингисхана он попросту высосал из пальца, и все вернется на круги своя, и уже окончательно.
Оба они ошибались. Во-первых, дело было взято на контроль… обоим было страшно и подумать, кем… Потому что «гений всех времен и народов», конечно, мог думать о самом себе все, что бы только ему ни взбрендило. И его жополизы могли тешиться какими угодно байками. Но двух или трех лет семинарии маловато для того, чтобы разбираться… ну хотя бы в той же истории с «могилой Чингисхана». Полудикий полусеминарист клюнул на сочинения Сариаплюнди, как пиранья — на кровавый кусок мяса.
Во-вторых, когда прошло полгода… год, а сокровища Чингисхана так и не были представлены «отцу всех народов», был сделан вывод, что виноват в первую очередь тот следователь, который не сумел дожать врага народа. Что враг народа любой ценой пытался спрятать сокровища от слуг трудового народа, как раз не удивляло — так и должен был себя вести враг народа, по их представлениям.
Израиль Соломонович, понятное дело, сразу загремел в лагеря. За применение неправильных методов допроса и за шпионаж в пользу колхозных коров… или в пользу водокачек? Неизвестно…
А Сариаплюнди еще три или четыре раза пришлось давать новые показания, придумывая новые, все более невероятные подробности. Разумеется, поиски могилы Чингисхана были занятием сродни ловле «летающих тарелочек» или спиритическим сеансам. Но отказаться от этой идеи НКВД никак не могло, уверовав в могилу всей душой. Время от времени Сариаплюнди извлекали из лагеря и начинали страшно пытать, чтобы он показал правильное место захоронения. Убить его не могли, пока не найдут и он до конца станет не нужен. Сариаплюнди давал нужные показания, и снова шатавшиеся от ветра люди днем и ночью, в пургу и мороз долбили кайлами, протаивали, откидывали лопатами никогда не тревожимый человеком грунт в самых невероятных местах.
Конец шарашки «Белая юрта» наступил в 1956 году, когда Сариаплюнди выпустили из лагеря и он подробно рассказал, как было дело. Обеззубевшего, с трясущейся головой Сариаплюнди простили и даже выдали об этом справку. Этот дурно воспитанный человек не оценил прощения, уехал в страну, которую зачем-то считал своей Родиной, и там вскоре умер. Великий проект «Белая юрта» пришлось бесславно прекратить. А Израиль Соломонович Шепетовский стал единственным обладателем Тайны…
За все годы Израиль Соломонович рассказал тайну только одному человеку — своему родственнику и благодетелю… Моисею Натановичу… Произошло ужасное — Моисей Натанович не поверил. Израиль Соломонович надеялся, что родственник заинтересуется и они смогут начать новое большое дело, которое принесет ему, бедному старичку, если и не власть над миром (хотя кто его знает…), то уж, во всяком случае, совсем другое положение в семейном кругу, на худой конец.
Тайна жила в семье Шепетовских до того самого дня, когда совершенно внезапно Семен Моисеевич и Гриша Семенович явились вечером к Израилю Соломоновичу в его кооперативную квартиру.
Причиной визита стало то, что в России Шепетовским стало плохо. О том, почему «здесь» стало плохо, и «приходится» ехать «туда», существовало сразу несколько версий. Первая версия состояла в том, что Грише стало необходимо вернуться на «историческую родину». Так необходимо, такая вдруг тоска охватила Гришу по Палестине, что он даже стал пускать слезу при виде соплеменных пустынь на картинах Иванова или Крамского.
«Генетическая память… — толковал народ „поинтеллигентнее“, — никуда от своей наследственности не денешься… Кровь, кровь…»
Местечковые неучи не знали, что опустынивание Палестины произошло поздно — уже в XV — XVI веках, и что художники XIX века и впрямь рисовали уже почти современный ландшафт.
Но еще в Средневековье, когда конница Салах-ад-Дина обижала крестоносцев под все тем же многострадальным Иерусалимом, не было в Палестине пустынь. Не говоря уже о временах, когда в Палестине прозябал этот самый, «библейский»… на задворках то Вавилона, то Египта, то Ассирии. Даже пустыня Негев тогда была не пустыня, а сухая степь, почти везде — лесостепь, саванна с перелесками. Вблизи Средиземного моря, в долине Иордана перелески окончательно переходили в настоящий густой лес. Можно, конечно, спросить: что ж Гришина генетическая память не звала его ни в Восточную Африку, ни в Северный Казахстан? Но, в общем, это и так ясно — такая память…
Вторая причина Гришиного отъезда состояла в том, что в СССР развелся страшный антисемитизм, что Гриша не может допустить, чтобы его детей называли жидами. Правда, русско-украинско-польское «жид» происходило не от чего-нибудь, а из самоназвания, звучащего примерно как «аид». Так что в Германии быть бы Грише «юде», у англосаксов «джудом» — что и есть языковые вариации все того же пресловутого «жида». Но Гриша согласен был на «джуда» и категорически не соглашался на племенное самоназвание именно и только в СССР.
Не будем уличать Гришу и его папу в еще одном нахальном вранье — никто и никогда лично их не дискриминировал, не обижал и не преследовал. Даже когда ЦК КПСС и лично их товарищ Леонид Ильич Брежнев затеяли политику официального антисемитизма и стали, среди всего прочего, вводить процентные нормы на предприятиях и в ВУЗах (а иные профессии и вовсе запрещать для гонимого племени), — волны антисемитизма и эти меры вовсе не подняли. Наоборот…
Логика советских людей была проста — если против чего-то выступает ЦК — это очень хорошее, правильное «что-то». Если кого-то не любит Брежнев — значит, хороший человек. В лагерях уголовные всячески опекали диссидентов, всевозможные «уезжанты» вызывали сочувствие у одних, зависть у других… но никак не презрение и ненависть.
Так что спасибо партии и правительству — благодаря их идиотским мерам советские начали активно любить евреев, а среди интеллигенции даже развилось извращение, которые одна дама (по фамилии Бирман) определяла как «диссидентское жидолюбие». Приверженцы этого «…любия» вызывали дикое раздражение у большинства тех, кого ритуально любили. Но, само собой, записные «борцы с антисемитизмом» начали их тут же использовать в качестве ударного отряда. Еще одной шайкой «диссидентов» стало больше — а то с кем бы «боролся» КГБ и ЦК? Страшно подумать!
Но вот о самой важной причине Сема и Гриша молчали, и правильно делали… Изнасилованная страна с вычерпанными недрами, с искалеченной землей, с истребленным на треть населением оказалась окончательно загнана в «борьбе» за мировое господство собственным ВПК, поддержкой социалистических режимов во всем мире. В 1970-е СССР окончательно стал бедной страной.
И умные люди, Сема с Гришей, приняли понятное решение… Понятное, совсем не вызывающее вопросов у других, таких же умных людей. Как сказал один неглупый армянин: «Если ты от этой земли не родился, зачем будешь такой дурак, на камнях выращивать виноград?!» Действительно, зачем выращивать картошку в превращенной в помойку России, если можно этого как раз и не делать? Если можно без особых усилий перескочить в совсем другую, куда более плодородную грядку?
Другое дело, что если ехать, то ведь не с пустыми же руками… И хорошо бы не на пустое место. Благо, и впрямь же есть где-то братик Миней! Раньше-то он в основном только портил биографию, а вот в перспективе отъезда! В такой перспективе Миней становится особо, исключительно важен и начинает играть совершенно экстраординарную роль. Но и к родственнику ехать надо ведь не с пустыми руками… Тем более, они же там умнее, чем мы здесь, и родственников там не очень принято обхаживать. Будет, конечно же, у Гриши кое-что на первое время! Но если будет у Гриши не только это кое-что, а еще и удивительная тайна? Тайна, на которую вышел, к тому же, не кто-то, а именно папа самого же Минея? Вот то-то и оно…
А ведь Сема с Гришей не очень вникали во все, что рассказывал им папа и дедушка. Какие-то сказки про кольцо древнего царя, скучища… Рассказал бы про презервативы с усиками, про сникерсы и памперсы, про райскую жизнь за бугром, про интересное и важное — тогда имело бы смысл слушать…
Но к дяде Минею в Израиль следовало явиться во всеоружии. А раз так, приходится выходить еще раз на полусумасшедшего родственника, проконсультироваться еще раз, уточнить все же, что именно говорил Сариаплюнди, а чего как раз не говорил…
Общаться с Израилем Соломоновичем им ну никак не хотелось — и говорить было не о чем, и пути давно разошлись… Ну кто он такой, Израиль свет Соломонович, отопок минувших времен? Жалкий, спившийся, убогий… Кто он может быть им, преуспевающим и славным?
Да и вообще — давно ведь прошли времена, когда советская интеллигенция млела при виде энкавэдэшника, как провинциальная барышня — от гусара. Деятелей «органов», особенно сталинских времен, полагалось ритуально презирать. В доме Семы регулярно собирались уважаемые люди, так сказать, цвет московской интеллигенции. Вели умные разговоры про то, как ужасен социализм, как он им всем мешает жить и про то, как такой-то ездил туда-то, привез то-то, а вот любовник такой-то драпанул туда-то и устроился так-то… Ну и «поддерживали диссидентов» — доставали книжки Бродского или Коржавина, вполголоса, выключив телефон, шушукались про последние меры борьбы с «борцами с Системой».
Показать им родственника, который лично строил сталинские лагеря, работал следователем в НКВД?! Помилуйте! Кто с ними потом здороваться-то будет?! Что у очень многих были родственники и похлеще, Сема с Гришей иногда догадывались, иногда знали совершенно точно, но ведь это же не значит, что ТАКИХ родственников кто-то тащил в общество или заявлял о них открыто…
Так что в гости к Израилю Соломоновичу поехали они вечером, не рано и не на своих машинах — на такси. Скажем откровенно — квартира Израиля Соломоновича их потрясла. И даже очень потрясла. Заросшая грязью кухня. Не мытая сто лет раковина. Куча лушпаек, мясных обрезков, каких-то уже полуразложившихся… И на столе, и на полу. Мухи сплошной пеленой поверх кухонного стола. Израиль Соломонович Шепетовский, когда-то карающий меч диктатуры пролетариата, а ныне совсем старый, гниющий заживо пропойца, валялся с утра пьяненький, страшненький и небритый.
Еще коньячку?! Охотно! Про Сариаплюнди?! Пожалуйста! Добрый час московские интеллигенты преодолевали отвращение, подпаивали родственничка в его заросшей грязью, чудовищно засаленной квартире, качали нужную информацию. Израиль Соломонович охотно беседовал с гостями, хотя нового ничего не сообщал; так, мелкие уточнения. Все больше заговаривался, ходил за стенку рукой, смеялся диким смехом… А успокоиться никак не мог. Влили еще коньячку… Много ли ему, бедному, надо?! Может, успокоится, уснет… А Израиль Соломонович, словно назло, взял и учудил вот что: побледнел, как стенка, да и хлопнулся вдруг навзничь!
Забегали, засуетились, потащили с пола на диван (чего делать было категорически нельзя). Нет же ему помереть тихо, скромно, сообразно своему положению в обществе! А он вот помер, как и жил — эгоистично, за счет родственников! Пришлось Семе и Грише с ним и дальше возиться (просто уйти, захлопнуть дверь не хватило духу; и «вдруг кто-нибудь видел»… и просто не хватило духу, да и все тут).
Пришлось вызывать «скорую помощь». Телефона у старичка не было, пришлось Семе бегать на угол, оставлять сыночка Гришеньку наедине с хрипящим Соломонычем, рисковать, что испугается тридцатилетнее дитятко… А дитятко и правда испугалось — но не столько зрелища инфаркта (плевать было Гришеньке и на смерть, и на чьи-то страдания), а в основном потому что стал Соломоныч вдруг дико сипеть и кричать, тыкать рукой в потолок, в стены, плакать; страшно округлив глаза, шарахался от неизвестно чего и едва ли не убедил бедного Гришу в том, что метались, метались по комнате, вроде бы даже сгущались, обретали форму некие тени.
Ехали в больницу, и продолжалось то же самое. Разве что уже не метался, не орал Соломоныч, а только плакал, скривя рот, надсадно воя на одной ноте: «Ааа-аааа!..».
А уже в приемном покое, пока заполнялись документы, он и орать перестал. Как скоро выяснилось — перестал заодно и дышать. Так и лежал — обгадившийся, жутко грязный, с перекошенным от ужаса ртом, с распяленными, уставленными в неизвестное расширенными зрачками. Сему с Гришей поразило одно — вставшие дыбом серо-седые волосы трупа и даже грязная седая щетина.
Хоть и ловили на себе Сема с Гришей и не очень хорошие взгляды — видно же, какой тощий, какой неухоженный полутруп привезли к ним в приемный покой — заросший грязью, одичалый, обглоданный насекомыми, но все же врачи, наверное, по инерции, сочувствовали родственникам, объясняли: мол, так часто бывает у московских старичков, особенно часто — из «бывших».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68