— Точно! Я видел вас по телевизору.
— Ну конечно, — опять спокойно согласилась Виктория. — А вы чем занимаетесь? Оценкой разного старья?
— Да… пожалуй, — согласился Олег Петрович. — Пожалуй, оценкой.
Она красиво затянулась и посмотрела в окно.
— И вам это интересно?
— Было бы неинтересно, я бы не занимался.
— Это вы по своим антикварным делам в Париж летаете?
— Да по разным делам я летаю в Париж, — сказал Олег Петрович, любуясь ее профилем, очерченным солнцем.
А что?.. Может, поиграем в декаданс? Закрутим студенческий романчик? Но за столиком в любимой кафешке разреши поцеловать тебя в щечку!.. Будем ходить в кино и в клубы — Олег Петрович терпеть не мог клубы и никогда в них не ходил, — пить «Манхэттен», курить коричневые пахитоски, тусоваться с мажорами, слушать странные сентенции модных фотографов, скучные сентенции модных писателей и вовсе невразумительные сентенции модных светских львов и львиц постпубертатного возраста. Мажоры, а также львы и львицы чуть более старшего возраста тусуются в других местах. В других, но очень похожих.
Ну что?.. Играем?.. Или скучно?
К сорока годам Олег Петрович понял совершенно отчетливо, что скука — это не отсутствие веселья, а полное отсутствие какого бы то ни было смысла.
Как там у нас со смыслом?.. Есть или нет? Кажется, вовсе никакого смысла ни в чем этом нету!
— Ужасно не люблю холод, — говорила между тем Виктория, — просто какой-то ужас, а не климат! Ну что нам стоило поселиться где-нибудь на Средиземноморье, а не здесь?
— Нам — это кому? — уточнил Олег Петрович.
— Ну, славянским племенам, кому же еще! — воскликнула хорошо образованная Виктория. — Почему именно здесь, где зима девять месяцев в году?
— Вы вполне можете переселиться на Средиземноморье, а племена покамест останутся на прежнем месте. Раз уж они все равно поселились именно здесь.
— Нет, ну у нас, конечно, есть дом в Ницце, но я же учусь! Хотя мама мне все время твердит, что такие морозы очень вредны для кожи. Она говорит, что от любых морозов можно преждевременно состариться. Она считает, что нужно перевестись в любой университет, в Париж или в Лондон. Или в Рим на худой конец, но мама считает, что там плохое образование.
— А вы что же?
— А я не хочу. Здесь друзья, папа, ну и вообще — интересно. А там скука такая!
— А как же преждевременная старость?
Виктория взглянула на него подозрительно, как давеча в антикварной лавке.
— Смеетесь?
Олег кивнул.
Он все не мог решить, как ему быть с романом. Хорошенькая, молоденькая, губки, глазки, щечки, каблучки — это все плюсы. Мама, папа, МГИМО, куча времени впустую — это минусы.
Хотя что он теряет?..
Она все что-то стрекотала про маму, по Ниццу, про климат, про институт, а он уже совсем не слушал, и время его поджимало — впереди еще впавший в трагический пафос Василий Дмитриевич и гораздо более важная встреча, которую он не мог отменить и на которую не мог опоздать.
Итак, нужно решаться. Ну?..
И он решился.
— А где ваша машина? — перебив ее на полуслове, спросил Олег Петрович.
Она пожала плечами. Она все время пожимала плечами, он заметил.
— А… меня привез папин водитель.
— И бросил здесь одну?! — изумился Олег Петрович. — Практически на произвол судьбы?! А вдруг вас похитят страшные лесные разбойники? Во главе со своей атаманшей?
Она чуть забеспокоилась, и это было видно.
— Какие же тут… лесные разбойники?
— Я вас подвезу.
— Спасибо, не нужно. Я поймаю машину.
Он не стал возражать. Он твердо знал, что, когда она увидит его автомобиль, моментально согласится на все, не только на то, чтобы он ее подвез!..
Как хорошо, что я это понимаю, вдруг подумал он с некоторой иронией в свой адрес.
Мой автомобиль производит на девушек гораздо более сильное и неизгладимое впечатление, чем я сам, и в этом нет ничего ужасного, это не хорошо и не плохо, это просто правила игры, а играть можно по любым правилам, самое главное — их знать!..
Олег помахал рукой официантке, чтобы принесла счет. Та сделала вид, что не заметила. Она вообще на них сердилась, особенно на Викторию — из-за ее шубы, каблучков, щечек и всего остального. Официантка была неопределенного возраста и замученная, поэтому на Викторию сердилась, а Олега презирала — такой взрослый, лысый дяденька, а туда же, за красотками ухлестывает!.. Нет бы дома сидеть и какую-нибудь работу работать! Развелось вас таких, которые в середине дня по кофейням шастают!..
Олег Петрович потащился за счетом самостоятельно, а барышня у него за спиной моментально прошмыгнула в дверцу, на которой была нарисована девочка в юбочке. Она хоть и светская львица, и по телевизору ее показывают, но по малолетству еще не знает, как сбегать в туалет так, чтобы остаться в глазах малознакомого мужчины трепетной ромашкой и нежной фиалкой.
Он заплатил, пристроил под куртку свою драгоценную икону, подхватил с вешалки шубку, пахнущую духами и хорошо выделанным мехом, посмотрел в окно на Гену и кивнул.
Гена думал, наверное, секунду, а потом тронул машину и аккуратненько причалил к крыльцу, так что задняя дверь оказалась прямо напротив расчищенных ступеней. Не зря они так много лет проработали вместе!..
Облачив Викторию в меха, Олег опять согнул руку кренделем, и опять она сделала вид, что не заметила, и, чуть опередив ее на ступенях и заранее наслаждаясь, он распахнул перед ней дверь своей машины.
Глаза у нее стали круглыми, и розовый, свеженапомаженный в туалете ротик открылся.
— Может, я вас все-таки подвезу? — осведомился Олег Петрович. — Идти пешком холодно, да и страшные лесные разбойники не дремлют! Во главе со своей атаманшей.
Генин затылок выражал массу эмоций, в основном, конечно, одобрение. Девушка была высокого класса. Гене явно понравилась. Почему-то такие девушки особенно нравятся именно водителям.
Рукой в перчатке Виктория взялась за блестящую черную дверь, сделала неуловимое движение, и оказалась внутри, и изящно подобрала полу шубки, и даже ее нос выражал восторг.
Все правильно. Все правильно, дорогая, так и должно быть.
Олег обошел машину. Гена уже поджидал его с другой стороны у распахнутой двери и снизу вверх вопросительно кивнул головой. Олег чуть заметно приподнял брови.
«Это кто?»
«Пока не знаю. Пока просто барышня».
«А-а. Ну-ну».
— Как называется эта машина? — спросила Виктория, едва лимузин тронулся, и огляделась, словно пришла в картинную галерею. Впрочем, в салоне было на что посмотреть.
— «Мейбах». Хорошая немецкая марка.
— Я знаю, что хорошая, — весело сказала она. — А… откуда у тебя такая машина? На антиквариате хорошо зарабатываешь?
Он отметил и «ты», и веселость тона. Правила игры — великая вещь, особенно когда ты о них хорошо осведомлен.
— Я вообще прилично зарабатываю.
В просторном салоне они сидели совершенно свободно, но Виктория, посмотрев плутовским взглядом, чуть-чуть придвинулась к нему поближе.
Мама будет в восторге! Кавалеров на «Мейбахе» у дочки еще никогда не было. Ну, подумаешь, лысый и одевается как-то странно! Это все мы поправим. Волосы можно нарастить в клинике, теперь все лысые делают себе волосы в разных клиниках. Переодеть тоже можно, и она искоса взглянула на Олега, прикидывая, какая из итальянских марок ему больше всего пойдет. Пожалуй, он был бы вполне хорош в том стиле, в котором одевается знаменитый адвокат Павел Астахов. Вот ведь несправедливость жизни какая!.. Того и переодевать не нужно, и собой хорош во всех отношениях, но… занят. Женат давно и надолго, у них на курсе это даже обсуждали как-то, и все сошлись на том, что развести его с женой не удастся, хоть что ни делай!..
Машина притормозила у знакомой промерзшей двери, Олег вытащил из-под куртки икону и сунул ее в сторону Гениной спины. Икона моментально исчезла, как и не было ее!..
— Я на пять минут зайду к Василию Дмитриевичу, — сказал Олег, натягивая перчатку. — Ты меня подождешь или зайдешь со мной?
— Не хочу я больше видеть этого старьевщика, — объявила Виктория. — Он мне кресло не нашел, хоть и обещал! Я лучше тут посижу, в тепле. У нас такой ужасный климат!..
— Ужасный, — согласился Олег. — Славянские племена совершили роковую ошибку, решив здесь поселиться, тут я с тобой полностью согласен. Гена, ждите меня, я скоро.
— Проводить, Олег Петрович?
Вопрос был задан просто так, потому что его полагалось задать по сценарию. Сценарий следующий: мы производим впечатление на девушку сказочной красоты. Машина в сценарии шла в первой картине, а во второй должна идти вооруженная до зубов личная королевская охрана.
Эх, Олег Петрович, мне бы ваши денежки да ваши возможности, у меня бы такая охрана была, не то что девушка, сам президент бы позавидовал!..
— Провожать не нужно, — сказал Олег Петрович внушительным тоном — все в соответствии со сценарием. — Виктория, не скучай, я скоро вернусь.
И он выбрался на улицу, подышал морозным воздухом — как он любил мороз, ледяной застывший воздух, скрип снега, громкие голоса детворы, катавшейся с горки посреди лысого скверика!.. — и второй раз за сегодняшний день поднялся по хорошо знакомым обледенелым ступеням и толкнул примерзшую дверь.
— Василий Дмитриевич! А Василий Дмитриевич?! Вы где?
Рефлектор пыхал в полумраке раскаленным рыльцем, что-то тоненько звенело, как будто кто-то задел хрустальную подвеску на старинном торшере и звон все еще тянется, длится в тишине.
— Василий Дмитриевич! Вы в прятки играете? Выходите, будет вам!
Никто не отзывался, и звук постепенно затих, и Олег вдруг насторожился.
Что-то не так. Что-то явно не так.
— Василий Дмитриевич!
Слабый стон раздался из-за ширмы, и у Олега что-то взорвалось в голове, словно вспыхнула и погасла перегоревшая лампочка. Он еще постоял, а потом осторожно приблизился и заглянул за ширму.

В середине дня с работы вдруг нагрянула мать, а это в его планы никак не входило.
— Федька! — позвала она с порога. — Федь, ты дома, что ли?
Он сделал вид, что не слышит. Ему некогда было разговаривать с матерью.
Некогда и страшно.
— Федька! Ты почему не на работе?! Где ты?
Он сопел, застегивая неудобные «болты» на джинсах.
За дверью зашуршало, потом загремело, по полу знакомо зашаркали подошвы, и дверь распахнулась. Федор все никак не мог застегнуть проклятые штаны.
— Федя! — зачем-то удивилась мать. — Ты дома?!
Он молчал, сопел, застегивал.
— Федь, ты чего? Ты ж с утра на работу ушел! А?!
— Чего пристала, — пробормотал нежный сын себе под нос. «Болты» все никак не давались.
Мать помолчала.
— Да я не пристала, — грустно сказала она. Просто так спрашиваю.
— А ты не спрашивай. — Он наконец справился с железяками и схватил со стула рюкзак. Рюкзак потянул за собой штаны, а за ними потянулось еще что-то, и он с досадой сгреб одежду в огромный ком и швырнул обратно на стул.
Мать проводила ком глазами, хотела что-то сказать, но промолчала.
Федор протиснулся мимо нее в коридорчик — быстрей из дома, и чтоб не отвечать ни на какие вопросы, и не слушать претензий, и не видеть мать с ее жалостливым овечьим взглядом!..
— Фе-едь! Ты хоть полслова-то мне скажи!
— Чего тебе сказать?
— Ты почему не на работе?
— У меня выходной, — соврал он с ходу, и неудачно соврал. В этом вопросе мать была подкована хорошо.
— Да какой у тебя сегодня может быть выходной, когда ты только что два дня отгулял!
Он зашнуровывал ботинки — высокие, неудобные солдатские ботинки, вечно натиравшие косточку на щиколотке и собиравшие гармошкой бумазейные носки, нелепейшие, истончившиеся на пятке, унижающие его человеческое и мужское достоинство, но никаких других у него не было — ни ботинок, ни носков!..
— Фе-едь!
— Мам, я пошел, короче!..
— Куда пошел? А придешь когда? А?
— Когда, когда!.. Когда надо, тогда и приду!..
Мать еще помолчала.
— Ну, сегодня-то придешь?
Он шуровал на полке, искал завалившуюся шапку — куда без шапки в такой мороз! А на улице, может, придется долго простоять. Может, день целый, откуда он знает!..
— Сыночек, ты мне хоть чего-нибудь скажи! — И тон такой специальный, добрый, чтобы он почувствовал, как виноват перед ней. Перед ней все и всегда были виноваты.
Он ненавидел слово «сыночек» и ее просительный тон, и, кажется, в этот момент мать ненавидел тоже.
Он выпрямился, став сразу почти вдвое выше ее.
— Может, поел бы, Федь? А?
Она умоляла его, будто затягивала обратно в болото, из которого он мечтал вырваться всю жизнь и уже почти вырвался, немножко ему осталось, последнее усилие, самое последнее, малюсенькое усилие, и он будет свободен!..
Свободен, а там посмотрим!.. Может, окажется, что и он чего-то стоит, может, не так-то уж он плох и никчемен и из него будет толк!..
Про толк ему Светка сказала. Он бы сам не догадался.
— Не будет из тебя никакого толку, — сказала она и зевнула, потом подумала и натянула на голое молочное плечо капроновые кружевца халатика, который она гордо называла почему-то «кардиган». Не знала, бедная, что это называется пеньюар, а Федор знал, но поправлять ее не решался. — И мама говорит, что толку не будет, и денег тоже, и ничего никогда у нас с тобой не будет.
Он тогда перепугался и заверещал, что все будет, будет, будет, но Светка слушать не стала, поднялась с дивана, с неаппетитных, скомканных, серых от многочисленных стирок простыней, ушла на кухню и стала там курить. Наверное, форточку открыла, потому что оттуда сразу потянуло пронзительным холодом и свежим сигаретным дымом.
И у него в мозгу именно так все и сложилось: нет никакого толку — это когда застиранные простыни, подмерзающие на крашеном полу босые ноги, морозный воздух с кухни и запах сигаретного дыма!
1 2 3 4 5 6