Бланк заполнишь, бумагу подпишешь, в двух экземплярах, все чин по чину.
- Документы с собой, значит, брать?
Смеется Вавка.
- Никаких документов этой тетке не надо. Она человека насквозь видит. А соврешь - сама же и пострадаешь. Ты лицо подлежащее.
- Так-то так, - говорю. - И во сколько же мне обойдется эта услуга?
Рассердилась на меня Вавка.
- Бестолковая ты, Зинаида. Где это видано, чтоб мужей за деньги доставали? Ни копейки ты на этом деле не потеряешь, поверь мне на слово. В деньгах эта тетка не заинтересована.
- В чем же она заинтересована?
- А в том, чтобы ты, простофиля, счастье свое нашла.
Смотрю я на нее в упор и чувствую: хитрит моя подружка, скрывает.
- Вот что, Вава, - говорю я ей, - давай начистоту. В жизни мне никто ничего бесплатно не делал, кроме государства, а твоя Татьяна лицо, как я понимаю, частное. Говори всю правду, не бойся, я уже ко многому привыкшая. Но вслепую действовать не люблю.
- Все на месте узнаешь, Зинаида, - отвечает мне Вавка решительно. Поезжай и не думай плохого: сделка вполне законная. Знай одно: все, что ты ни попросишь, она для тебя сделает.
- Так уж прямо! А если я немыслимое попрошу: красавицей захочу стать писаной?
- Воля твоя, - говорит Вавка. - Но не очень я тебе это советую. Ну устроит она тебя куда надо, щеки там тебе уберут, нос подправят, а дальше что? Для обыкновенной жизни ты и так хороша, а безумство не в твоем характере.
- Ну а если я мужа себе закажу, двухэтажный дом да еще в смысле внешности мелкие изменения?
- Ишь какая ты ловкая, - смеется Вавка. - Так и я бы хотела. Однако норку возвращать пришлось, хоть и жалко было до ужаса.
- Кто ж она такая, - спрашиваю, - эта Татьяна Петровна? Аферистка, сводня или похуже кто?
- А я и сама не знаю, - отвечает мне Вавка. - В договоре написано "агент", а от какой организации - не разберешь: буквы на печати смазались. 6
Тут как раз мой сыночек из школы пришел, в дверь стучится. "Мама, кричит, - мама!" Обрадовалась я без памяти, что дурной разговор наш придется кончать: совсем мне Вавка голову заморочила. Вскочила я, к двери бегу открывать, а Вавка мне из-за стойки:
- Так смотри не забудь: улица Суворова, магазин "Маруся", дворик с правой стороны, спросить Татьяну Петровну.
- Ай отстань, - отмахнулась я от нее, - не пойду я никуда, и дела твои темные, неприятные.
Впустила я своего Толика: пальтишко у него нараспашку, личико румяное, портфель расстегнут.
- Мама, - кричит, - мама, я по пению пятерку получил!
И с разбегу головенкой в грудь мне тычется, руками своими мокрыми меня обнимает. Я сняла с него шапку, волосики его потрогала: влажные они, потные.
- Ах ты ласковый мой, - говорю, - соловеюшко, придется мне в кафе тебя отвести, мороженого покушаешь.
Тут Вавка моя поднимается, ни кровинки в лице у нее, глаза как стеклянные. Стоит смотрит на нас и губы свои полные покусывает.
- О себе не хочешь думать, - говорит она мне, - о сыне бы хоть подумала.
- А что о нем думать? - отвечаю. - Вон какой мужичок: добрый, веселый.
- Ну а толку что? - говорит мне Вавка. - В тебя пойдет - дурачком помрет, в отца пойдет - сопьется.
Я так прямо и обомлела - никогда мне Вавка таких слов не говорила: все, бывало, похваливала. "Такую мать, как ты, - говорит, - днем с огнем не отыщешь". Да и то: у меня все разговоры о нем. Как мой Толенька ест, как мой Толенька спит, как учителя на него не нахвалятся. Что ни вечер - я Толеньке своему новое баловство придумываю: то в кафе его отведу, то игрушку куплю, то мы с ним на лодках кататься наладимся. Все хотелось мне, чтоб ни дня у сыночка моего не было без радости. Чтоб из школы домой, как на праздник, шел, чтобы я у него была лучше любой подружки. Марки Толенька стал собирать - так я втайне журнал специальный почитываю. Нет-нет да и удивлю сыночка познанием своим, чтоб он не терял ко мне доверия. Вавка все сердилась сперва ("Личной жизни не ведешь, распустеха!"), но потом прониклась, одобрять стала мое поведение.
И вот тебе подарочек на прощанье: "...дурачком помрет..." Да еще со злостью, с усмешечкой. Рот я раскрыла, губами шевелю, а сказать ничего не умею. Даже Толик мой - и тот испугался.
- Мамка, ты чего? - бормочет. - Мамка, я пойду лучше.
- Да ты что, сынок, - наклонилась я к нему. - Это ж тетя Вава, или обознался?
Не стал он меня слушать, схватил ушанку свою, портфелишко драный - и бегом со всех ног.
Пропало у меня настроение. Не то что прощаться с Вавкой - глядеть на нее не хочу. Ну девка она умная, сама поняла: оделась, рукой мне вот так - привет, мол, подружка - и сгинула. 7
Недели две я очень без нее тосковала: сердце отходчивое у меня, отходчивое и привязчивое. Потом ничего, отвыкла. В напарницы мне дали Олечку, милая такая девчонка, только что школу кончила. Поладили мы с ней быстро. Правда, разговоры говорить нам не о чем оказалось: уж очень она была наивная. Парнишка к ней все заходил, так она в большой строгости его держала: и не прикасайся, и не дыши, и не смотри на меня так приторно. Все-то он был перед ней виноват, безгрешный, как ангел, робкий такой, терпеливый, целыми днями на пункте у нас толкался да прощение Олечкино вымаливал. Слушаю я их разговор - и смех меня берет, и удивление: откуда в пигалице этой столько властности? "Ох, устала я от него, - жалуется мне Ольга. - Прикасается да прикасается, что за нужда?" Надо ж, думаю, мне бы такой характер - я б из Гришки своего бечевок навила. Так нет, не дано: тронет, бывало, за руку, и заходится мое сердечко, и пропала Зинаида, на все Зинаида готовая.
Через месяц, однако, приходит мне от Вавки письмо. Вернее, не письмо, а пакет с фотографиями. Десять штук фотографий, одна к одной, все богатые, цветные, на толстой бумаге отпечатаны. Вавка в брючках, Вавка в купальнике на лыжах, Вавка с тигром обнимается. Тигру что? Тигр лежит себе, морду воротит да жмурится. Посмотрела я, повздыхала - ладно, думаю, каждому свое. Дождалась, значит, Вавка причудливой жизни, о которой с пеленок мечтала. Но сказать, что счастливая она, - не могу: на всех-то фотографиях лицо у нее одинаковое. Смеется моя Вавка, усмехается, щурится - а лицо все одно, и ракурс один. Счастливые - они об этом не думают.
И было там фото такое: сидит она на песке, смотрит нахально и пальчиком буквы рисует. "Т.П." Понимай, мол, Зинаида, как знаешь. Поглядела я на эти буквы - и затрясло меня всю. Ах ты, думаю, авантюристка, не хочешь в покое меня оставить? Среди ночи как раз дело было: сижу в ночной рубахе за кухонным, значит, столом, смотрю на это фото, и бьет меня, как в лихорадке. Отец, слышу, в комнате стонет: "Ты что не спишь, Зинаида?" Мальчишка мой во сне разговаривает... а я на эти буквы уставилась и не могу оторваться. И встала-то зачем? Поглядеть еще раз.
Что ж, думаю, попусту глазами хлопать? Вон как люди устраиваются. Мне этих радостей тропических задаром не надо, я девушка домашняя, тихая, однако печали свои постоянно в уме держу. А не поехать ли к чертовой бабе, к этой, как ее, Татьяне Петровне? Ее, наверно, уж и след простыл: это даже и лучше. Поеду, взгляну для проверочки: нет - и не надо, зато душа успокоится.
С этим и слать легла. А утром собрала деньжат на случай (тридцать рублей своих наскребла да у Ольги заняла двадцатку) и как раз в среду, день у нас на прокате короткий, отправилась в центр. 8
Спускаюсь по Суворова, подхожу к магазину "Маруся", сердце замирает, ноги в коленях подгибаются. Боюсь, конечно, а чего боюсь - и сама, дура, не знаю. Гляжу туда-сюда - так и есть, натрепала мне Вавка, никакой там подворотни не имеется. Дома стоят сплошняком, люди густо идут, на меня наталкиваются да поругивают. И так мне обидно стало за свое простодушие, что вот тут, посреди толчеи, взяла бы да и умерла. Жить совсем расхотелось в считанные минуты, вот что значит обнадежиться.
Только вдруг смотрю, открывается подъезд, и выходит оттуда женщина озабоченная, а под мышкой у нее беленький сверток. Обрадовалась я несказанно. Заглядываю в дверь - не подъезд это, а проход сквозной, и в конце его маленький дворик. Люди там толпятся себе, натуральная барахолка.
Захожу я в этот дворик - бог ты мой, чем там только не торгуют! Сапоги-чулки всех расцветок, штаны такие кожаные до плеч, замшевые шляпы, свитера сквозной вязки - голова кругом идет. Ну, думаю, есть Татьяна Петровна, нет ее - все равно пустая отсюда не уйду. Но совета Вавкиного не забываю. Подхожу к одной торговке, спрашиваю Татьяну Петровну. Посмотрела торговка на меня неласково.
- В дальний угол ступай, - говорит, - там она, куда она денется.
Прохожу за гаражи. Вижу, стоит дородная женщина, пальто на ней с каракулем, оренбургский платок на голове: март в том году был холодный. Смотрит она на меня и приветливо улыбается.
- А, - говорит, - Зиночка к нам пожаловала!
Остановилась я и молчу. Обыкновенная такая тетка, лицо кожистое, грубое, глазки мелкие, но смотрят весело. Волос седой на щеках - диабетом, значит, страдает. Тут себе я смекнула, что с клиентами у нее не густо, и похоже на то, что она здесь два месяца меня одну дожидается.
И еще соображаю: не такая уж ты, тетка, пробивная, раз здоровье свое не умеешь поправить. Лекарство бы достала какое-нибудь или в клинику бы легла. Значит, это тебе недоступно.
Вижу, глазками она меня так и сверлит, до самого позвоночника проницает. Набираюсь я наглости и говорю напрямик:
- Шуба мне нужна из соболей, да подороже.
И в кошелку свою лезу, будто бы за деньгами.
- Шубку сделать можем, - отвечает Татьяна Петровна. - Только, сами понимаете, Зиночка, вещь не дешевая.
Все оборвалось у меня внутри. "Эх, Вавка, - думаю, - вот как ты меня подвела, помело ты трепучее". Однако отступать некуда.
- Были бы деньги, - говорю грубо, - я бы к вам не пришла.
Совсем разулыбалась Татьяна Петровна, довольна осталась моей прямотой. А что ж? В таких делах жеманиться нечего.
- Ну а без денег-то как же? - спрашивает с хитрецой в голосе. - Как вы, Зиночка, это про себя понимаете?
Ну тут я опять напролом: была не была.
- А так и понимаю, что Вавка не богаче меня. Чем я хуже ее? - опрашиваю.
Смотрит она на меня пристально и говорит:
- Вы не хуже ее, не хуже, нет. Интерес вы у меня вызываете. Но и со своей стороны вы понять должны, что не даром такие дела делаются.
- Это я как раз понимаю, - отвечаю я Татьяне Петровне. - Говорите свои условия, может, и сойдемся.
Молчит Татьяна Петровна, выжидает. И я жду, глаз с нее не свожу.
- Значит, шубку желаете, - сказал она наконец. - Хорошо ли вы подумали, Зиночка?
- Ну а что еще вы можете предложить? - спрашиваю.
- А мы вам ничего не предлагаем, - строго отвечает мне Татьяна Петровна. Вы ведь сами сюда пришли, добровольно. Что попросите, то и получите, отказа вам ни в чем не будет. Мелочиться только не следует.
Постояла я, подумала.
- Замуж выйти еще хочу, - говорю неуверенно.
- Ох, упрямая какая! - отвечает Татьяна Петровна и вздыхает. - Не умеете вы себя слушать, а потом удивляетесь.
Рассердилась я.
- Чего ж мне, по-вашему, надо?
- Я-то знаю, - говорит Татьяна Петровна, - да подсказывать не могу. От души должно идти, и тогда у нас дело сладится. Ну решайте, да поскорее, тут ко мне еще одна клиентка двигается.
Оглянулась я - вижу, идет по двору женщина лет сорока, высокая, статная, лицо белое, длинное, и глаза в пол-лица. Красоты такой нечеловеческой, что весь двор притих. Спекулянтки галдеть перестали, про товар свой забыли, смотрят в спину ей, рты разинули. А уж спину она держит, красавица эта, как по струночке идет, по сторонам не глядит, веки приспущены. Что там Вавка, замарашка она коммунальная по сравнению с такой красотой.
Вижу, что-то Татьяна занервничала.
- Вот что, Зиночка, - говорит она мне вполголоса, - разговор наш интересный мы на этом пока прекратим. Вот вам бланки, карандаш, и ступайте-ка вы в кафе "Кукурузница". Заполняйте там поаккуратнее да меня ждите. Через полчаса буду.
Подает мне она две бумаги да шариковый карандаш. Карандаш-то плохой, весь зубами покусан, а бумаги - как новенькие облигации. Завитушки, листы водяные, посредине в рамочке текст. И линейки для заполнения.
Повернулась я - и носом к носу с той красоткой стою. А она, как нарочно, дороги мне не дает. Смотрит прямо в лицо и тихонечко цедит сквозь зубы:
- Бриллианты бери, золотишко бери, остальное обман, пожалеешь, раскаешься.
Нет уж, думаю, милая, и стараюсь ее обойти. Сроду дряни такой я в руках не держала и не знаю, как она выглядит. А сама вся трясусь да зубами стучу: вон какие дела тут ворочают. Не вернуться ли мне подобру-поздорову в Подлипки? 9
Вышла я со двора, чуть бегом не бегу, от милиции к стенке шарахаюсь. Все мне кажется, что на лице у меня тень какая-то обозначилась. Люди смотрят вдогонку, головами качают, водители по лбу себе постукивают.
Вдруг смотрю - меня ноги по ступенькам несут. Дверь стеклянная, за ней гардероб. Старичок горбатенький в желтой фуражке глядит на меня вопросительно. Остановилась я в дверях, отдышалась и спрашиваю:
- А куда это я пришла?
- Как куда, дорогуша? - отвечает мне старичок. - Совсем одурела от магазинов. Кафе у нас тут, "Кукурузница" называется.
Гляжу я по сторонам и понять ничего не могу. Я ж домой, на остановку бежала, а это совсем в другую сторону.
- Ты, молодка, свои облигации спрячь, - говорит мне старик. - Потеряешь от мужа натерпишься.
Ладно, думаю, значит, такая судьба. На ногах не уйдешь, на автобусе не уедешь.
- Где присесть тут у вас? - спрашиваю. - Мне письмо написать надо срочное.
- А за столик иди, - отвечает старик. - Вон, уборщица тебе место показывает.
Сняла я пальто, сдала в гардероб, прошла к угловому столику. Села, кошелку свою на колени поставила, бланки на стол положила, карандашик на салфетке попробовала. Покосилась направо, налево - никто на меня не глядит. Люди в книги, в газеты уткнулись, им хоть манную кашу подай, хоть цементный раствор не моргнувши, схлебают.
Осмелела я, локти на стол поудобней поставила, разложила бумаги, читаю. "
Настоящим гражданка ... (пишу Вологлаева Зинаида Ильинична"), именуемая в дальнейшем "Зиночка" (это надо же, бланк именной - в типографии для меня заготовили), и агент филиала, именуемый в дальнейшем "Тетя Таня", договариваются о нижеследующем.
1 2 3 4 5