К чаю у неё готовился огромный крендель; он ещё дышал, пыхтел и покрывался румяным загаром в жаркой духовке.
Мама открыла дверцу, посмотрела - готов крендель! Она вытащила его, положила на блюдо. Тёплый сдобный запах наполнил кухню. Мама пошла в комнату посмотреть, можно ли подавать крендель или ещё рано. В комнате стоял гомон. Ребята - и большие и маленькие - встали в круг, держась за руки. Костя стоял, согнувшись на один бок, - с этой стороны у него была Изюмка; по кругу ходила Зина. И все, даже отец и Екатерина Егоровна, изо всех сил пели: «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!»
Мама стояла в дверях, глядела на детей добрыми, потускневшими от боли глазами.
«За что же я такая счастливая? - думала она. - Чем же я это заслужила? Такая у меня золотая семья и милые все мои со мной! Только бы вот не болело так сильно… Ну да ничего. Проводим гостей, отдохну - и вся боль кончится. Разве это в первый раз? С такими болями люди до ста лет живут».
И вдруг неясное, но тяжкое предчувствие охватило её. Будто вот сейчас всё радостное кончится, погибнет, и она, мать, не в силах будет защитить свою горячо любимую семью от какой-то неведомой, грозящей им беды.
Холодок прошёл у неё по плечам, и глаза на мгновение заволокло туманом.
Она провела рукой по влажному лбу.
«Откуда это? Что такое на меня нашло? Вот ещё глупость какая-то! Вечно я сама себе придумываю! Просто мне нездоровится… Да и, наверно, крепко нездоровится. Лечь бы мне сейчас…»
В это время ребята допели песню, хоровод распался, и все разбежались по своим местам.
- Подаю крендель! - стараясь казаться весёлой, проговорила мама и внесла большое блюдо с кренделем.
- Ну и крендель! - закричал Антон и захлопал в ладоши.
А за ним и все ребята захлопали, и Екатерина Егоровна, и отец…
Зина тоже хлопала в ладоши, смеялась вместе со всеми неизвестно чему - просто так, просто потому, что ей было хорошо, весело, радостно и вся жизнь впереди казалась светлой, весёлой и радостной. И всем было весело: и отцу, и Антону, и Изюмке…
И никто не знал, что грозная беда уже стоит у них на пороге и ждёт той зловещей минуты, которая скажет ей: «Можно. Войди».
БЕДА ВОШЛА В ДОМ
Фатьма так и не пришла на праздник. Зина, глубоко обиженная, сидела на уроке поджав губы.
«Даже не спросила, - думала Фатьма. - Наверно, и не заметила, что меня не было!..» И тоже не заговаривала с Зиной.
И обе они, каждая про себя, решили: «После каникул надо сесть на другую парту».
День прошёл как всегда, с той лишь разницей, что было много разговоров в классе о вчерашнем празднике. Девочки спрашивали, какие подарки получила Зина. Зина рассказывала. Отцов подарок - краски - она принесла в школу и показала девочкам. Девочки любовались ими, немножко завидовали - ах, какие краски! Яркие, чистые. Если, например, покрасишь небо голубой краской, то уж небо будет по-настоящему голубое, а сделаешь красный флаг, так уж флаг будет действительно красный!
Только Фатьма молчала - разве Зине есть дело до её мнения?
И не удивилась такому прекрасному подарку Тамара.
- У меня такие краски ещё в первом классе были, - сказала она. - Что же в них особенного?
- У меня, между прочим, тоже были, - насмешливо ответила ей Сима Агатова, - но в наших руках эти краски, конечно, ничего особенного. А вот в Зининых руках это будет особенное! Нам с тобой хоть в золотой коробке дай - мы всё равно ничего не сумеем.
Тамара пожала плечами:
- Подумаешь!
После уроков Зина и Тамара вышли вместе. Немножко заметало. Крыши домов на фоне тёмно-серых туч казались особенно белыми.
- Значит, после обеда придёшь? - спросила Тамара.
- Конечно, приду, - ответила Зина, задумчиво глядя вдоль улицы.
Она глядела на серые и зелёные заборы, убранные белой кромкой снега, на белые ветки деревьев… Вот кто-то зажёг свет, окно засветилось - жёлтое пятно среди белых, серых и синевато-серых тонов. Приятно сжалось сердце - Зина сейчас придёт и нарисует всё это, обязательно, обязательно нарисует! И назовёт картину «Вечерняя улица» или «Сумерки на окраине»…
- Ну, смотри приходи, - прервала Зинины мысли Тамара.
Её голос ворвался в мир неясных и сладких ощущений и причинил Зине почти физическую боль. Хотелось сказать: «Да отойди ты от меня, пожалуйста, оставь меня одну!» Но Зина сдержалась, только покрепче сжала губы.
- Ведь завтра - контрольная, - продолжала Тамара. - Смотри, а то ещё срежусь!
- Я приду, - сказала Зина и поспешила войти в калитку своего двора.
Она шагала через две ступеньки; сейчас поскорее пообедает, немножко порисует, а потом сходит к Тамаре - и вечером, когда некуда будет спешить, порисует как следует. Ах, хорошо жить!
Но только она открыла дверь квартиры, как улыбка сбежала с её лица. В квартире было уж что-то очень тихо, пахло лекарствами…
Антон, который открыл ей дверь, глядел на Зину глазами, полными тревоги.
- Тише… - сказал он, - мама заболела.
Зина сбросила пальто и почти вбежала в комнату. Мама лежала на диване, какая-то вся ослабевшая, неподвижная, с мокрым полотенцем на груди. Зина присела на край дивана:
- Мамочка, ты что?
На Зину глянули большие серые, почти незнакомые глаза. Зина не видела никогда такого взгляда у мамы, не то сурового, не то испуганного.
«Ведь она и утром еле встала сегодня, - мелькнуло в голове Зины. - Ей вдруг захотелось полежать…»
- Мамочка, что с тобой?
Мама слабо улыбнулась:
- Ну вот, уж и всполошилась. Заболела немножко, да и всё. Все люди болеют, а мне нельзя?
- Может, пойти позвонить папе?
- Что ты, что ты! - Мама почти рассердилась. - Разве можно? Ты ведь знаешь, какая у него работа, - разве можно его тревожить! И ничего ему не говорите - слышите, ребята? Ну, поболит, да и пройдёт… Вот ты, Зина, лучше намочи-ка мне полотенце.
Зина быстро сбегала на кухню, намочила полотенце холодной водой.
- Вот и всё. Вот и хорошо, - улыбнулась мама. - Полежу - и пройдёт.
- Мама, а ты лекарство какое-нибудь пила?
- Конечно, пила. Вот валерьянки с ландышем выпила. - И, взглянув на Антона, который, как испуганный зайчонок, стоял рядом с Зиной, мама опять улыбнулась: - Ну что испугались, дурачки? Ступайте пообедайте да делайте уроки. А я вот полежу и пойду в детский сад за Изюмкой.
Зина пошла в кухню разогревать обед. Жизнь сразу померкла, будто тяжёлая туча заслонила солнышко. В кухню вышла соседка, крановщица тётя Груша.
- Что, шибко мать-то захворала? - спросила она озабоченно.
- Говорит - ничего, - ответила Зина. - Хочет встать.
- Доктора бы надо… Она ещё вчера всё за бок-то хваталась - я видела.
Зина собрала на стол. Присмиревший Антон молча принялся за суп.
- Мама, давай вызову врача? - предложила Зина.
- Никаких врачей! - отмахнулась мать. - Что это из-за пустяков людей тревожить? Мало ли какие тяжелобольные есть, а то ко мне врача! Чуть нездоровится - уж и врача! Вот ещё ландышевых выпью на ночь - и всё пройдёт. Я и без врачей знаю - не в первый раз. Пустяки всё это.
Зина нехотя съела котлету. Убрала со стола, вымыла посуду.
- Мама, сменить компресс?
- Смени. А я сейчас полежу и пойду за Изюмкой.
Но когда подошёл час идти за Изюмкой, мама встала, прошлась по комнате и снова легла. Зина с тревогой вскочила из-за стола:
- Я сама схожу, мама! Лежи, пожалуйста!
Зина привела Изюмку из детского сада. Изюмка подбежала к матери:
- У тебя головка болит?
- Сейчас болит. А скоро пройдёт, - улыбнулась ей мама.
Изюмка тотчас успокоилась и начала весело рассказывать, что сегодня у них в детском саду был кукольный театр, что там медвежата подрались и разорвали калошу и ещё потом гусёнок потерялся, а Настенька его всё искала…
От Изюмкиной болтовни повеселел и Антон. Он тоже видел этого гусёнка - они ещё осенью всем классом ходили в кукольный театр.
Зина решала задачи, но украдкой то и дело поглядывала на маму. Мама лежала всё такая же неподвижная, будто смертельно усталая.
«Ну, может, всё-таки ничего? - думала Зина. - Может, скоро пройдёт? Вот полежит побольше…»
- Скоро папа придёт? - вдруг после долгого молчания спросила мать.
- Скоро, - ответила Зина. - Можно поставить суп разогревать?
- Поставь, поставь… А я сейчас встану.
Мать поднялась, сняла с груди мокрое полотенце, пригладила волосы.
- Только смотрите отцу ничего не говорите! - приказала она ребятам. - Нечего его зря расстраивать.
В прихожей раздался звонок.
- Ну вот и он идёт. Зина, помалкивай!
И, превозмогая слабость, она стала доставать из буфета хлеб и тарелки.
Отец, как всегда, сначала снял свою пахнущую дымом и гарью спецовку, потом долго мылся под краном. С обычными своими вопросами: как дела? как уроки? какие отметки? что нового у Изюмки? - отец сел за стол, усталый и проголодавшийся.
- Что-то сегодня у нас Зина за старшего? - пошутил он, когда Зина подала на стол горячую кастрюлю.
Мать, чувствуя, что в глазах слегка темнеет, постаралась улыбнуться:
- Да вот, заленилась… Барыней посидеть хочу…
- Здорово! - усмехнулся отец. - Ребята, слышите? Мать-то у нас барыней захотела быть! Да сумеешь ли? Вот жена нашего инженера Белокурова, говорят, вправду барыня. То подай, это прими, а сама от безделья замучилась! И откуда в наше время берутся такие люди?..
Мать слушала его улыбаясь. Слова доносились до неё откуда-то издалека, сквозь шум и звон в ушах. С трудом уловив смысл его речи, она ответила:
- Может, у богатых родителей росла… Избаловали немножко… То в школе училась… то в институте училась… Работать… человеку не пришлось…
- Где она там училась! - прервал отец. - Семилетку закончить духу не хватило. И кабы правда из учёных, а то ведь из нашего же брата: диспетчером работала. Люди-то ведь знают, помнят её!.. Дай мне соль, пожалуйста.
Мать протянула руку, чтобы подвинуть ему соль. Но рука её беспомощно упала, и, слабо застонав сквозь стиснутые зубы, мать схватилась за грудь и склонилась головой на стол.
Отец, сразу побелевший, вскочил и подбежал к ней:
- Что с тобой? Что с тобой?
- Мама! Мама! - закричала Изюмка.
Антон заплакал в голос. Зина, уронив учебник, выскочила из-за стола.
Отец перенёс маму на диван, подложил ей подушку под голову. Мама подняла на него глаза, и по этому беспомощному взгляду он понял, как тяжело она больна.
- Да ты совсем больная! - сдерживаясь, чтобы не кричать, сурово сказал он. - И молчишь! Эх ты, «барыня»! И как же тебе не стыдно!
Отец подозвал Зину:
- Зина, положи компресс. Не отходи от мамы. Я сейчас сбегаю, позвоню доктору.
Врач пришёл тотчас - заводская больница была недалеко. Детей отослали в спальню.
Зина обняла Антона и Изюмку, прижала их к себе, уговаривая молчать. Из комнаты слышны были негромкие голоса отца и доктора.
- Сердечный приступ, - внятно сказал доктор, - в больницу немедленно. Сейчас пришлю машину. И что же вы так медлили? Ведь она уже давно больна! Не давайте ей ни вставать, ни двигаться - ни в коем случае! Слышите? - обратился он к отцу.
- Да, да. Слышу, слышу, - торопливо и как-то растерянно сказал отец.
Доктор ушёл. Отец запер за ним дверь. Потом позвал детей.
- Идите сюда, - сказал он (и Зина не узнала ни его лица, ни его голоса), - побудем все вместе с матерью. Её сейчас увезут.
Зина со страхом поглядела на отца:
- Что, папа? Разве надо в больницу?
Антон, услышав, что мать увезут, заревел, не умея плакать тихо. А Изюмка, не слушая ничьих уговоров, бросилась к матери на грудь, обняла её и, заглядывая в лицо, закричала:
- Мама, мама, открой глазки! Я больше никогда не буду баловаться! Мама, открой глазки!..
И, словно услышав откуда-то, из неведомой дали, голос ребёнка, зовущего её, мать медленно открыла глаза. В глубине тусклых зрачков постепенно загоралось сознание. Она переводила взгляд с одного лица на другое, подолгу задерживаясь на каждом из них, будто хотела унести с собой отражение их в своих глазах в ту неведомую тьму, куда отходила навеки.
Под окном прогудела машина. Пришла «скорая помощь».
- Зина… жалей маленьких… - сказала мама, прощаясь с детьми, - береги отца… береги отца…
Это были её последние слова.
Под громкий плач детей её на носилках унесли из комнаты. Отец уехал вместе с нею в больницу.
Ночью она потеряла сознание и к утру умерла от паралича сердца. Наступил день. Отец вернулся к своей семье один, оглушённый горем, немой, почерневший, как дерево, в которое ударила молния.
ДРУЗЬЯ ПОЗНАЮТСЯ В БЕДЕ
Старшая вожатая Ирина Леонидовна работала в школе первый год. Она старалась держаться независимо, но это ей трудно удавалось - уж слишком недавно она сама была ученицей, и привычка слушаться учителя, вставать, когда он входит, поднимать руку, когда хочется что-нибудь спросить, - эта привычка очень мешала Ирине Леонидовне занять своё место. «Надо придумать что-нибудь очень интересное, - думала Ирина Леонидовна, - такое, что захватило бы всю школу. Ну, поездка за город… Ну, спектакль на Новый год… Однако всё это уже бывало и раньше. А что внесу в школу я - я, комсомолка, старшая вожатая?»
Хотелось придумать что-то новое, своё, такое, что дышало бы сегодняшним днём.
Вот подробное сообщение в газетах о сентябрьском Пленуме Центрального Комитета нашей партии. Ирина Леонидовна не прошла мимо этого события - в школе были собрания, читки, консультации. Ирина Леонидовна собирала вожатых, рассказывала им о значении этого пленума для сельского хозяйства нашей страны, а вожатые рассказывали своим отрядам…
«И всё это - обычная, заурядная форма! - мучительно сознавалась себе Ирина Леонидовна. - Рассказ, доклад…»
И вдруг явилась новая мысль. Оживлённая этой мыслью, сна, словно на крыльях, влетела по лестнице на второй этаж.
В учительской сидела Елена Петровна, просматривая свои записки, приготовленные к уроку.
- Елена Петровна, простите!
Учительница подняла на неё глаза.
«Чистенькая, свеженькая, как плотичка! - подумала Елена Петровна. - Совсем девочка. И волосы-то по-взрослому ещё не умеет причёсывать…»
- А что, если сделать в школе выставку о передовиках сельского хозяйства? - начала Ирина Леонидовна. - Собрать их портреты и всякие картинки. Обо всём подробно написать. Под каждым портретом, под каждой картинкой поместить какой-нибудь интересный очерк, как они работают… Ну что ж, ведь должны наши ребята знать людей, которые для нас хлеб выращивают!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29