На плечах его красовался алый зимний плащ с меховой оторочкой, длинные коричневые волосы стягивала золотая повязка. Поперек седла лежал боевой топор, отделанный серебром.
Добрыня все загибал пальцы и с каждым пересчетом грустнел. Он выглядел моложе своих пятидесяти лет. Жизнь не наложила на его лицо той меты, которой припечатывает обычно пробившихся к власти коварством и убийством. Добрыня пребывал отнюдь не в мире с человечеством, но зато в мире с собой. Он никого и ничего не боялся. И он все еще был очень красив.
Илья, напротив, был страшен. Не столько уродлив, сколько именно страшен. Звероватость его облика переходила грань, за которой уже не виден мужчина-хищник, так привлекающий женщин, а начинается просто зверь. Крупная голова Ильи была утоплена в непомерно широкие плечи, могучие руки казались несуразно длинны, толстые крепкие ноги - быку впору. А сколько кожи пошло на его сапоги и перчатки, боязно было подумать.
Легкая улыбка, с которой он сейчас озирался по сторонам, пугала. Так мог бы скалиться матерый волчище, надвигаясь на человека. И выражение лица, и клыки были у Ильи как раз.
Он вдруг о чем-то спросил Добрыню.
- А? - отозвался тот, продолжая считать на пальцах.
- Где Дрочило?
- Ушел дрочить, - сказал Добрыня.
Илья раздраженно шмыгнул носом.
- Из младшей дружины многие ушли, - сказал Добрыня.
Подумал и добавил:
- И многие уйдут.
- Дрочило мне пригодился бы. На это дело. Он сильный.
- Сильных много, - отрезал Добрыня. - Только храбров мало среди них.
Илья снова шмыгнул носом и вдруг стремительным ударом топора срубил с крыши здоровенную сосульку. Поймал ее и принялся сосать.
- Оттепель была? - невнятно полюбопытствовал он. - А я и не заметил. Проспал.
- Два, от силы три дня. Потом снова прихватило, теперь в полях толстый наст. Снег осел, но сверху корка чуть не в палец. Такая, что кони режут ноги. Учти.
Илья отбросил сосульку.
- Мне тут на ум пришло…
- Да ну?!
- Волхв из Девятидубья говорил, что Перун очень злопамятный бог, - сообщил Илья, не замечая насмешки.
Добрыня тяжело вздохнул и широко, напоказ, перекрестился.
За его спиной перекрестились охранники. Позади, на санях, Микола спрятал в варежку улыбку.
- Я так просто, - объяснил Илья и тоже перекрестился.
- Христос милостив, - сказал Добрыня. - Он не оставит нас в беде.
Теперь перекрестились все.
- Меду бы, - сказал Илья.
* * *
Киевская старшая дружина, вернее та ее часть, что еще могла и хотела драться, летом стояла лагерем на берегу Днепра, а зимой перебиралась в город. Лагерь называли «заставой», видно, в память о тех временах, когда старшие дружинники были младшими и сиживали на настоящих заставах. Кто-то сказал - и пошло: застава. И просторный городской дом, служивший дружине местом сбора, тоже именовали так.
Городская застава появилась не случайно. Во время оно старшая дружина решала свои дела в княжьем тереме. Сборища заканчивались пирушками, и всем было очень весело, особенно князю. Но с годами князь посерьезнел. Былого пьяницу и жизнелюба, державшего без числа наложниц и гулявшего месяцами, стали все более увлекать хозяйственные вопросы. Дружина, которая тоже заматерела и топорами уже махала редко, а в основном отдавала указания, сначала обрадовалась. Но вскоре загрустила. Князь оказался слишком дотошен. Ему хотелось разъяснить до последней косточки самый незначительный предмет. Из-за княжьей въедливости случалась ругань по мелочам, а замирившись, бояре привычно упивались до сваливания под лавки. Выходило как-то глупо и не по-государственному, хотя все очень старались.
Наконец сообразили поделить вопросы на достойные внимания князя и несложные, повседневные. Для обсуждения последних выгоняли младшую дружину из детинца - пускай гуляет, ей полезно - и садились толковать там. Но это выглядело не слишком уважительно к младшим, и сам детинец располагался близковато к княжьему терему, и вообще, стоял в нем чересчур отчетливый воинский дух.
Бояре, покряхтев да посетовав, скинулись по-братски - и на месте небогатого постоялого двора возникла «городская застава». Полезная и удобная во многих отношениях затея. Оставалось это объяснить самому князю. Тот покричал немного, потопал ногами, а когда остыл, сказал - ладно, теперь я хотя бы знаю, куда за вами посылать, если война или поговорить надо.
Строго говоря, дружина никогда не собиралась на заставе целиком. Половина храбров пропадала в разъездах по княжим владениям, многие отправлялись на дальние рубежи, а то и за них. Безвылазно сидели в городе лишь те, кто отвечал за его охрану и созыв киевского ополчения. У прочих витязей была одна постоянная задача: чтобы в закрепленных за ними городках и селениях не шалили и исправно платили дань. А вот задач внезапных, неожиданных, случалось множество. Только уезжая на полюдье, храбр знал, где он будет завтра. С заставы его могли сорвать в любой миг и послать туда, не знаю, куда. Обычно - навстречу опасности.
Вчера, например, на заставе устроили «прощальную» дружинникам, сопровождающим епископа Леонтия в Ростов. Этот епископ был уже второй - преподобного Федора ростовчане из города вышибли, спасибо не зашибли. Подвыпившие храбры грозились смутьянов «примучить». Правда, многоопытный Самсон Колыбанович сказал, что можно без кровопролития: просто надо по дороге свернуть к капищу и принести жертвы старым богам, чтобы не дурили народ. На Самсона поглядели косо, но совет взяли в память. Вдруг прав бывалый. Перед крещением Киева никто с идолами не договаривался, сковырнули - и в реку, а потом киевлян в эту реку пришлось загонять, кого намеками, а кого и пинками.
Сегодня на заставе собралось храбров дюжины две. Ждали воеводу. Когда на улице раздался знакомый шум спешивающейся конницы, сели за столы. Отворилась дверь, храбры встали.
Вместо Добрыни в залу вошел Илья.
Раздался дружный хохот.
- По здорову ли, братья?! - рявкнул Илья.
«Братья» ответили, что очень даже по здорову, и снова уселись.
Самсон Колыбанович оглядел Илью, празднично разодетого с ног до головы, и спросил:
- Ты собрался на альтинг в Тингвеллир?
- Я всегда так хожу, - ответил Илья.
И положил топор на стол.
- Глядите, какой vikingr, - сказал Колыбанович. - Только воды боится, а так прямо как настоящий.
- Это кто воды боится?! - возмутился Илья.
- А почему ты ее тогда не пьешь?
«Братья» зашлись от смеха и принялись в восторге колотить по столам кулаками. Илья угодил к князю в поруб по пьяному делу, а ведь говорили ему, что пора с меда перейти на холодную водичку.
- Да, - сказал Илья кротко. - Меду бы.
- Меду - потом, - раздалось сзади.
Храбры вскочили.
- Садитесь, княжи мужи, садитесь, - Добрыня прошел на главное место, отодвинул по пути Илью, покосился на топор и сказал:
- Убери со стола. Это не едят.
И под радостный стук кулаков по доскам сел, очень довольный собой.
- Все меня обижают, - буркнул Илья, чем вызвал новый приступ хохота. Забрал топор и полез через лавку.
Добрыня положил шапку на лавку, снял перчатки и взъерошил обеими руками светлую гриву, отчего стал еще моложе на вид.
- Други мои, - начал он. - Нынче затея предстоит трудная, люду она не под силу, младшим тоже, короче говоря, для вас затея. Для старых и опытных. Великий князь наш и благодетель назначил славного Илью Урманина главным на этот подвиг. В Девятидубье целая орава нечисти, и Илье нужна подмога. Кто вызовется, тот пойдет. Но я скажу вот что. Не рвитесь в драку очертя голову, если раньше не бились с нечистью. Это случай особый, тут нужен опыт. Бывает, видел йотуна только издали, а тебя по сию пору от одного воспоминания рвет. А есть и такие, кто уверяет, что голыми руками открутит йотуну ятра. Ни тех, ни других я на Девятидубье не зову. Мы уже посылали туда… Некоторых любителей побахвалиться. Они чудом принесли назад собственные ятра.
Воцарилось молчание.
- И еще надо понимать, - добавил воевода. - Челяди с собой берите сколько угодно, если она вам не дорога. Не разбежится, так погибнет. Самим придется драться. Только самим.
Все смотрели в стол, лишь Илья да воевода шарили глазами по лицам.
- А ведь Дрочило завалил волота, - вспомнил Самсон Колыбанович.
- В чем смысл затеи, - сказал Добрыня, будто не расслышав храбра. - Отогнать эту дрянь от дороги. В городе стоят обозы, и когда их накопится много, они пойдут вперед. Гости друг друга подзуживают, да и время их не терпит. Чем это кончится, я не ведаю, потому что охрана у обозов от людей да от волков. Против семьи йотунов, уже отведавших человечины, она устоит навряд ли. А нечисть с дороги не уйдет по доброй воле, человек для нее самая легкая добыча. И самая вкусная. Такое дело…
- Можно? - спросил Лука, из братьев Петровичей. И, получив утвердительный кивок, продолжил. - Сколько их там? Говорили, пять.
- Не меньше пяти. Один старый, при нем наверняка баба. Эти двое страшнее всего. И молодые. Готовьтесь к тому, что может оказаться больше пяти.
- Девятидубье стоит над Смородинным бродом, - встрял Колыбанович. - Это который раньше Смердяным звали. Потому что речка Смердянка, вонючая она, из болот вытекает. А позже ее Смородинкой назвали, ведь противно на Смердянке-то жить, даже если ты взаправду смерд, хе-хе… Я хорошо помню.
- Да ну? - буркнул воевода, поднимая глаза к потолку.
- Оттуда рукой подать до Карачева. Что Девятидубье, что Карачев - старые поселения вятичей…
- Были вятичи, стали русь, - перебил Добрыня. - Ты к чему клонишь?
- Вятичи лесовики, добытчики всякого зверя. Повадки волотов должны знать. Не сподручнее ли им разобраться?
Воевода от раздражения тихо зарычал.
- Ты когда был в Девятидубье последний раз, Самсон?.. Ты запамятовал, наверное. Там рядом священная роща - прости, Господи, - Добрыня перекрестился, за столом зашевелились, следуя его примеру. - В роще на поляне раньше стояли идолы. И рожи у них были страхолюдные на редкость, прямо удивлялись все проезжие, до чего гадкие рожи. Припоминаешь?
- Хм…
- Клыкастые такие, злые. Не только упыри да берегини, чтоб их черт побрал - все рожи до единой! А ничего удивительного. По памяти резали!
Раздались возгласы изумления.
- Ты прав, Самсон, вятичи знали повадки йотунов, - сказал Добрыня. - Лучше всех знали. Мне тут Илья напомнил: тамошний волхв угрожал нам, кричал, пока его не прибили, что Перун злопамятный бог…
Озадаченные храбры переглядывались, бормотали, кто-то сдавленно хохотнул, иные схватились за головы. Только Илья спокойно глядел на воеводу, да братья Петровичи шепотом совещались.
- …Конечно злопамятный! Вятичи под теми девятью дубами приносили в жертву холопов, а когда и своих, какие похуже.
- Ты хочешь сказать… - пробормотал смущенный Колыбанович.
- Научили своего Перуна жрать человечину - а нам теперь разбираться! Вот что я хочу сказать! Думаешь, я не пробовал двинуть на Девятидубье ополчение из Карачева? Ха! Гонец вернулся третьего дня с синяками во всю морду. Отважные вятичи скорее поссорятся с Киевом, чем пойдут на йотунов.
Колыбанович зычно крякнул, расчесал пятерней бороду, одернул ворот кафтана и глубокомысленно молвил:
- Да уж!
- Не о том говорим сейчас, - Добрыня ударил по столу ладонью, глухо звякнув тяжелыми перстнями. - Кто где жил и чего натворил в прошлом, не важно. Нынче великий князь наш и благодетель - хозяин той земли. Мы проторили торговый путь напрямую через нее. Теперь это земля Киева и забота Киева. Русь за все в ответе, что случится там.
- Ну… Тогда наших бы поспрошать звероловов да добытчиков.
- Бесполезно, - отмахнулся Добрыня. - Кто лесом кормится, тот боится нечисти как огня. Это же не горные йотуны, а лесные. Мы для них природные враги. Такой как увидит человека, сразу прет на него, чтобы выгнать со своих угодий. Ну и бежит человечек, если жизнь дорога. Все, что добытчики знают о йотунах - как страшно те умеют свистеть.
- А Дрочило? - предложил Колыбанович.
- Самсон! Чего ты пристал ко мне?! - загремел воевода. - Задрочили уже со своим Дрочилой! Кто он тебе, этот Дрочило? Родственник?! Нашли тоже храбра, бестолочь да нищебродину! Нахапал золота - и поминай как звали! Храбр дерется в любое время дня и ночи за князя, за Киев, за Русь! За братьев своих дерется! Не бывает такого витязя, чтобы выходил на сечу только когда ему охота прибить кого! Ну, придавил ваш Дрочило печенега-поединщика, а кто после гнал их рать от Киева? Вы гнали! Забыли?!
- Да я хотел сказать, что он же волота…
- Дрочило завалил молодого, - прогудел Илья. - Одного. Летом.
Все посмотрели на Урманина.
- Одного молодого любой из нас может завалить, - сказал Илья. - Молодые, они вроде тех мелких, что зимой по хуторам запечными живут. Вороватые, однако безвредные. И летом они сытые, а значит, не злые. Труднее со старыми. Намного труднее. Но если не в одиночку, то справиться можно. Вон, Петровичи берегиню поймали же. Коли не врут.
- Кто врет? - Василий Петрович слегка приподнялся на лавке.
- Извини, присказка такая, - объяснил Илья.
- Помощникам по пять гривен за голову нечисти, - объявил Добрыня. - С Ильей расчет особый, а помощникам - так. Если не добудете голов, тогда на всех десятая доля с каждого воза, что пересечет Смородинный брод до весны. Но и вам придется там стоять, оборонять дорогу и переправу. И доля только с непотравленных возов. Если хоть один человек в обозе пострадает, доли никакой вообще.
- …Те молодые, которые у Девятидубья, - продолжил думать вслух Илья, - эти, конечно, смелые. Полакомились человечинкой, обнаглели. А раз они грабили обозы, значит, научились стаей нападать, по-волчьи. Это очень худо. Да…
И замолчал.
Дружинники сопели и украдкой переглядывались. Добрыня во главе стола рассматривал свои перстни.
- Стая - очень худо, - повторил Илья.
- Ты мне дружину не запугивай! - Колыбанович громко хлопнул в ладоши. - А давайте все туда двинем! Цепью - и вдоль дороги.
- Без толку, - сказал Добрыня. - Это все уже было сто лет назад далеко отсюда. Йотуны хитрые, отбегут в глушь, переждут облаву, потом вернутся. Их вызывать надо на себя, нечисть такую. Как медведя, выманивать - и на рожон. Ну, кто пойдет?
Дружина молчала. Тут мало кто сталкивался с лесными чудищами.
1 2 3 4 5