Отрекся от престола 7.09.1886 г. Закончил жизнь частным лицом.

, родной племянник императрицы Марии Александровны, получил приглашение отправиться на театр военных действий, где, к слову, проявил незаурядную храбрость. Как показало время, одного этого качества оказалось недостаточно, чтобы управлять государством. Не подозревая, что он совершает великую ошибку, Александр II на протяжении всего своего пребывания в действующей армии оказывал молодому человеку внимание, достойное правителя государства. Тем самым другие претенденты на болгарский престол вскоре ушли в тень, а их имена перестали звучать.
...В начале марта 1877 года Скобелев приехал в Петербург. Столица встретила его густым и серым туманом, пронизывающим ветром и огромными лужами, через которые опасливо прыгали пешеходы.
На привокзальной площади лихие петербургские извозчики наперебой предлагали свои услуги. Разносчики газет стаями сновали в толпе и звонкими мальчишескими голосами выкрикивали последние новости.
Скобелев подозвал извозчика.
– Куда изволите ехать, ваше-ство?
– На Моховую, – ответил Скобелев и сел в коляску.
Возница занес для удара хлыст и уже приготовился выдохнуть традиционное: «Эх, прокачу!», но генерал остановил его жестом: поезжай помедленнее. Бородач с некоторым удивлением посмотрел на Скобелева, и коляска как-то нерешительно тронулась с места. Скобелев распахнул шинель, откинулся на сиденье, достал из кармана письмо и в который уже раз за долгий путь от Ферганы до Петербурга пробежал глазами текст: «Генералу Скобелеву высочайше поведено немедленно прибыть в Петербург для направления в действующую армию».
До того как отправиться в Зимний дворец, Скобелев зашел в книжный магазин М. О. Вольфа. Сохранились воспоминания об этом визите.
– Михаил Дмитриевич, вы в Петербурге? – изумился Маврикий Осипович, сразу узнав в молодом генерале своего давнишнего клиента, когда-то бравого кавалергарда.
– Да, я сегодня утром приехал, и вот уже у вас. Надеюсь, найду у вас то, что мне нужно.
– Конечно, вы имеете в виду литературу о Балканах, о Турции? – догадался Вольф.
– Да... все равно на каком языке.
Пока Скобелев просматривал книги, Вольф заметил:
– Вы, Михаил Дмитриевич, конечно, едете в действующую армию?
– Да, еду, если только пустят. Но пока не знаю, какой ветер подует оттуда... – И он сделал жест рукой. Вольф понял этот жест. Для него, как для всего общества того времени, не было тайной, что на Скобелева косились в высших сферах, завидовали его успехам и победам в Средней Азии, и чтобы не дать молодому генералу случая показать свои способности в «серьезной войне», нарочито злословили, что его боевая слава дутая, и создавали вокруг его имени много сплетен и небылиц.
На представлении вновь зачисленных офицеров в свитские Александр II, не подав ему руки, резким тоном сказал:
– Благодарю тебя за молодецкую твою службу, к сожалению, не могу сказать того же об остальном... Я помню, я знал твоего деда, и я краснею за его славное имя... – Далее слова императора долетали до Скобелева словно издалека: – Я осыпал тебя милостями... Я надеюсь, что на новом назначении, которое я тебе дам, ты покажешь себя молодцом...
Скобелев недоумевал. Кому и зачем понадобилось очернить его? Вспомнились буквы латинского алфавита, которыми были обозначены недоброжелатели в известном письме к К. П. Кауфману. Теперь же, в столице, он без особого труда распознал, кто скрывался за этими символами. Видимо, эти люди и распустили слух о том, что он сбежал из Туркестана. На самом же деле генерал испросил, как и полагалось, разрешения у Кауфмана. Однако это обстоятельство не принималось в расчет, и свет стал пережевывать очередную порцию лжи. Поговаривали, будто за столь самовольный поступок государь решил разжаловать Скобелева в солдаты. Слухи плодились и множились, создавая ему репутацию генерала-сорвиголовы. Она еще более утвердилась, когда Скобелев прилюдно дал отповедь одному из царедворцев, который посмел высказать в разговоре с ним сумасбродную чушь, дескать, «война портит войска». Известно ли было этому высокопоставленному клеврету, что война в Средней Азии заставляла жить офицера солдатской жизнью? Трудности были общими, и зачастую Скобелеву, как и другим командирам, приходилось делиться последним глотком воды, уступать свою лошадь больному, идти пешком в общем строю, а на привале спать рядом с солдатами у одного костра. И когда о каком-либо офицере говорили «туркестанец», то в это слово вкладывали глубокий смысл: значит, этот человек не трус, не дрогнет в любых обстоятельствах, всегда придет на помощь в трудную минуту, он любим и уважаем солдатами, то есть близок им, что, по дворцовым меркам, было более чем предосудительно. И уж совсем верхом неприличия считалось, когда подчиненные обращались к начальнику по имени-отчеству. Вот как вспоминает об этом капитан Михайлов: с первого знакомства Скобелев попросил «пореже козырять ему и называть просто Михаилом Дмитриевичем, а не господином полковником». А ведь это являлось полнейшим нарушением субординации. Но Скобелев сознательно пренебрегал ею, стремясь установить столь необходимое в бою взаимопонимание до того момента, когда загремят выстрелы.
После такого более чем холодного приема Скобелев чуть не решил подать в отставку. И лишь только сознание необходимости принять участие в войне заставило его согласиться с назначением на должность начальника штаба в дивизию, которой командовал отец. Когда он узнал у Милютина, кто назначен главнокомандующим Дунайской армией, у него невольно вырвалось: «Не может быть!» С чувством глубокого разочарования покинул Скобелев Петербург и, прежде чем отправиться в Кишинев, где располагался штаб Дунайской армии, заехал в Спасское.
...Скобелев хорошо помнил эту комнату. Еще ребенком он спал здесь и, приезжая, каждый раз останавливался в ней. Ему казалось, что не было ни грохота сражений, ни времени, ушедшего безвозвратно, а были лишь светлые юношеские мечты о будущем. Утром, когда он проснулся, широкие полосы солнечного света пробивались в окна. Он долго стоял у окна. Там, за расстилавшимся в долине туманом, виделась ему другая земля.
Несколько дней в Спасском пролетели быстро. И вот уже резвая тройка мчит Скобелева на станцию. Позади остались сотни верст пути – и он уже в Кишиневе. Сразу бросилось в глаза: для такого небольшого города на улицах много военных. Ну что ж, значит, война близка. Представившись главнокомандующему, Скобелев сразу почувствовал, что петербургский дух неприязни к нему и здесь. Скобелев оказался в обстановке, отличной от среднеазиатской. Его, боевого генерала, участника многих сражений, окрестили победителем «халатников». Среди приближенных великого князя нашлись даже такие, что высказывали прямо в лицо: мол, ему «следует позаботиться заслужить отличия, украшавшие его грудь». И Скобелеву часто вспоминался разговор с Кауфманом, происшедший незадолго до его отъезда.
– Из тебя может выйти великий полководец, только...
– Только что? – перебил Кауфмана Скобелев.
– А то, что не дадут тебе, душа моя, ходу. Слишком ты талантлив и слишком прямо ко всему приступаешь. У нас ты до седых волос должен исполнять чужие глупости, а потом уже получить право приводить в исполнение свои. У нас не хотят понять одного, что Наполеоны как подчиненные никуда не годятся. Им надо давать простор и ответственность.
Чиновные штабисты Дунайской армии прекрасно сознавали, что назначение Скобелева-2, как теперь стали именовать Михаила Дмитриевича, в дивизию к отцу, явно не вызовет удовольствия ни у того, ни у другого. В штабе армии демонстративно дистанцировались от генерала и любые его деловые предложения отметались с порога. Обширные военные знания, многолетний боевой опыт остались невостребованными. И если Скобелев, натура живая, клокочущая энергией, проявлял инициативу, высказывал свое мнение, Непокойчицкий тут же осаживал его: «Ступайте и сидите у своей палатки, пока я не позову вас». «Этому мальчишке нельзя доверить и роты солдат», – ядовито шипели генералы, окружавшие главнокомандующего.
Скобелев глубоко переживал обстановку, сложившуюся вокруг него.
В «мозге армии», каким во все времена считался штаб, распространился слух, что Скобелеву вскоре предложат отправиться назад, в Азию. Такой исход, учитывая прямоту суждений «белого генерала», был весьма вероятен.
Здесь, в штабе Дунайской армии, известный русский художник-баталист В. В. Верещагин был представлен, к своему большому удивлению (как пишет он в своих воспоминаниях), «молодому генералу Скобелеву». – «Я знал в Туркестане Скобелева» – говорю ему... – «Это я и есть!» – «Вы?! Может ли быть, как вы постарели; мы ведь старые знакомые». Скобелев порядочно изменился, возмужал, принял генеральскую осанку и отчасти генеральскую речь, которую, впрочем, скоро переменил в разговоре со мной на искренний дружеский тон.

В ожидании войны

9 апреля в Кишинев прибыл царь. Все со дня на день ждали объявления войны. И вот наконец этот день настал. 12 апреля на скаковом поле были собраны для парада войска, расположенные в городе и поблизости от него. Царь приехал со свитой. Преосвященный архиепископ Хотинский и Кишиневский Павел зачитал манифест об объявлении войны Турции В этот же день в Петербурге канцлер А. М. Горчаков вызвал к себе турецкого поверенного и вручил ноту с объявлением войны.

. Беженцы-болгары горячими возгласами встретили последние слова документа, а царь, сидевший верхом, настолько был взволнован, что едва сдерживал слезы. После чтения манифеста состоялся торжественный молебен, а затем полки прошли церемониальным маршем. Александр II в сопровождении адъютантов стал объезжать войска.
Закончив объезд, император, оглядев плотные ряды воинов, взволнованно воскликнул: «Прощайте! – но, почувствовав неуместность обмолвки, поправился: – До свидания. Возвращайтесь со славой. Да хранит вас Бог!» На следующий день об объявлении войны Турции знала вся страна. Манифест гласил: «Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое Мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделяет с Нами и весь Русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова. Кровь и достояние наших верноподданных были всегда Нам дороги; все царствование Наше свидетельствует о постоянной заботливости Нашей сохранять России благословения мира. Эта заботливость оставалась Нам присуща ввиду печальных событий, совершившихся в Герцеговине, Боснии и Болгарии. Мы первоначально поставили Себе целью достигнуть улучшений в положение восточных христиан путем мирных переговоров и соглашения с союзными дружественными Нам великими европейскими державами. Мы не переставали стремиться в продолжение двух лет к тому, чтобы склонить Порту к преобразованиям, которые могли бы оградить христиан Боснии, Герцеговины и Болгарии от произвола местных властей. Совершение этих преобразований всецело вытекало из прежних обязательств, торжественно принятых Портой перед лицом всей Европы. Усилия Наши, поддержанные совокупными дипломатическими настояниями других правительств, не привели, однако, к желаемой цели. Порта осталась непреклонною в своем решительном отказе от всякого действительного обеспечения своих христианских подданных и отвергла постановления Константинопольской конференции. Желая испытать для убеждения Порты всевозможные способы соглашения, Мы предложили... особый протокол... Порта не вняла единодушному желанию христианской Европы и не присоединилась к изложенным в протоколе заключениям.
Исчерпав до конца миролюбие Наше, Мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувство справедливости, и чувство собственного Нашего достоинства. Турция отказом своим поставляет Нас в необходимость обратиться к силе оружия... Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска Наши, Мы повелели им вступить в пределы Турции».
Как видно, манифест полностью отражал и настроение русского народа, и дипломатические усилия правительства в решении мирным путем восточного кризиса, и поэтому он был восторженно встречен всеми слоями русского общества. Европа же настороженно встретила известие о начале русско-турецкой войны.
Для правильной оценки хода военных действий взглянем на вооруженные силы России и Турции, на Балканский театр военных действий и планы сторон.
Реформа военно-учебных заведений, о которой было уже сказано, являлась лишь частью коренных преобразований, неразрывно связанных с именем военного министра Дмитрия Алексеевича Милютина. Именно он, реалистично оценивая изменения, происшедшие в вооружении, в военной стратегии и тактике, в подготовке войск, выдвинул задачу создания армии массовой, способной вести боевые действия как в полном составе, так и отдельными группировками, сосредоточенными на важнейших стратегических направлениях. Новизна воззрений главного реформатора российских вооруженных сил не оставляла сомнений.
Происходил Д. А. Милютин из небогатых дворян. По окончании Благородного пансиона при Московском университете в 1833 году поступил на военную службу. В 1836 году окончил Военную академию. Служил в Генеральном штабе, в 1839– 1845 годах – в войсках Кавказской линии и Черноморья. В 1845-1856 годах – профессор Военной академии. В 1856 году был назначен членом комиссии «для улучшений по военной части», в которую представил записку о коренной реорганизации армии. В 1860 году – товарищ (заместитель) военного министра. С 1861 года он возглавил военное министерство.
К чести Дмитрия Алексеевича, он не обособлял реорганизацию армии от плана обустройства России и, как здравомыслящий политик, понимал, что реформы не только изменят облик Отечества, но и вдохнут новые силы в русский народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41