Венеция.
Проблуждав некоторое время в хмурых водах зимней Венеции, мы предпочли пристроиться на канале делла Джудекка у набережной, застроенной складами и, как потом оказалось, еще и госпиталями. Мы убедились, что все же наш катер крупноват и слишком по-плебейски, по-рабочему выглядит возле дворцов и роскошных отелей на Гранд-канале. А у складов мы были уместны. Здесь и там у набережной стояли баржи, и мы тихо прилепились между ними. У остановки плавучего трамвая вапоретто мы узнали, что набережная называется Дзаттере. Так же называлась и остановка вапоретто. Мы по очереди привели себя в порядок в каюте у зеркала. Умылись. Поулыбались друг другу, пытаясь делать это, как делают мирные люди в великом городе-музее. Проверили карманы. Я взял свой французский паспорт. У парня из военной полиции имелся паспорт Словении, той, где столица Любляна. Остальные предпочли не брать с собой свои югославские паспорта. Над оружием долго раздумывали, и наконец взяли с собой только два пистолета. На случай безвыходной ситуации. Перепрыгнув с носа катера на набережную над черной водой, мы пошли, как пошла бы сошедшая на берег команда небольшого судна, молодые люди, смеясь и подталкивая друг друга, забегая вперед, свободно трещали на незнакомом языке. Мало ли иностранцев бродит по Венеции.
Оказалось, что не так уж много. По крайней мере, в этой части города мы встречали людей, удивленно оглядывающихся на нашу речь, потому мы перешли на «broken English», чтобы не привлекать к себе внимания. Мы вышли к мелкому каналу. Канал был обложен по краю бордюрным камнем как тротуар, и повсюду к длинным двойным шестам, торчащим из воды, были пришвартованы лодки, большая часть лодок окрашена в синий цвет. Канал этот безошибочно привел нас туда, куда мы первоначально намеревались пристать, — мы вышли вдоль этой узкой полоски воды к Гранд-каналу и пересекли его, дружно топоча по деревянному мосту Академии. Дело в том, что я и словенский гражданин уже бывали в Венеции, я за десять лет до этого, «словен» из военной полиции — неизвестно когда. Пошел снег, разноцветные дворцы на Гранд-Канале, выполненные в византийском, ренессансном и барочном стилях между XIII и XVIII веками, нас мало интересовали, но мы признали, что это красиво. Мы, впрочем, тоже явились не из хижины дровосеков, «тигры» занимали несколько богатых вилл на самом берегу Адриатики, да и военная полиция квартировала в захваченной вилле какого-то бывшего хорватского министра в три этажа. Там был паркет, камины, огромные окна. Как солдат, равно как и матросов небольшого судна, нас интересовали траттория и девки. У нас были «марки» — своим солдатам командир Аркан неплохо платил в немецких марках. У меня было несколько тысяч французских франков. Мы намеревались поесть, выпить вина, поймать, если возможно, девок, либо одну девку, и сделать с ними, ну вы знаете что… Отбыть мы собирались после того, как наступит католическое Рождество, ночью… Глубокой ночью.
Я так тщательно перечислил все эти пункты, словно у нас был план. На самом деле мы шли, притворяясь матросами, останавливались выпить из фляжек сливовицы, то галдели шумно, то вспомнив, кто мы, затихали, пытались заглядывать сквозь стекла в рестораны, которые явно были нам не по карману. Но на самом деле мы наслаждались жизнью. Так мы добрались до самой церкви Santo-Stefano, пока до нас не дошло, что мы находимся в центре самого центрального района Венеции San-Marco, и что если обед мы еще сможем здесь оплатить совместно на марки Аркана и французские франки моих французских издателей, то уж на девок нам точно денег не хватит. Потому мы повернули обратно, там в окрестностях Академии и музея Пеги Гуггенхайм мы видели несколько заведений, которые показались нам скромнее.
Как обычно бывает на похмельный день, у нас внезапно началась коллективная депрессия, мы помрачнели, хотелось выпить много алкоголя, чтобы взбодриться, хотелось есть, фляжки опустели, стало очень холодно. Потому мы решительно вошли — «словен» (на самом деле серб со словенским паспортом) и я впереди, а «тигры» мрачные за нами — в заведение под названием «Trattoria d'Oro». Мы выбрали эту «золотую тратторию», потому что оттуда вышли, покачиваясь, два типа, очень похожие на нас: в бушлатах, шарфах. Впрочем, у нас все было завязано и застегнуто, а у них развязано и расстегнуто.
Внутри нас окатило горячим воздухом, пахнущим распаренными моллюсками и вином. Толстый человек с усами и замашками хозяина, в слишком узком для него черном пиджаке и черном галстуке поверх рубашки, улыбнулся нам радушно и спросил, парляре ли мы итальяно? Я улыбнулся и сообщил ему, что мы французы и можем говорить еще по-английски, а вот парляре итальяно не можем.
Он повел нас к столу, круглому, за которым не было стульев. Стол стоял в углу, а рядом горел вполне скромный, но все же камин. Стулья нам немедленно принесли, и тотчас стали приносить приборы официанты, такие же, как и хозяин, все кроме одного, с усами. Мы уселись и только тогда оглянулись вокруг… Зал был полон женщин, пьющих чай и кофе… Их было так много, что неудивительно, что стол нам отдали тот, который предназначался для служебных нужд официантов. Не выставлять же клиентов за дверь. Ей Богу, там были одни женщины. Молодые и старые, но все довольно чопорного вида, и нас осенило: «Это же вечер перед Рождеством. Они собрались здесь, должно быть, это их традиция, конгрегаций одной из близлежащих церквей, перед Рождеством зайти и откушать здесь сладостей, и чай, и кофею».
— Да! — сказали мы все почти одновременно. Точнее, мы промычали. Мы попали не к девкам, но к небесным каким-то ханжам.
— Может, у них и вина нет? — сказал старший из сербов, Славко Зорич.
— Но у них пахнет спагетти с моллюсками, это точно, — отметил я и втянул носом воздух.
— Однако они все пьют чай! — сказал Мома Милютинович, «тигр», который читал все мои статьи в газете «Борба».
— Среди них есть симпатичные девочки, — сказал другой Мома, Момчило Зеленич, самый молодой из нас «тигр».
Когда мы попросили у толстого литр граппы, он не изменился в лице. Два трехлитровых кувшина «вино росса» оживили цвет его щек. Мы начали ему нравиться. Они, да, сделают нам столько спагетти с моллюсками, сколько мы сможем съесть, и, да, они принесут для двух «мсье» осьминога с сельдереем.
Когда нам принесли бутылку и кувшины, итальянские дамы заулыбались. Когда они заулыбались, мы поняли, что это либо не совсем итальянские женщины, либо совсем нет, не итальянские. Когда мы выпили граппу и стали пить вино, жадно поедая и спагетти, и осьминогов, и потребовав после «моллюсков Саванарола» и телятины, женщины перестали разговаривать и смотрели уже только на нас.
Потом Момчило Зеленич, самый молодой из нас, встал и пошел к ним. Сербы — это американцы Балкан, они рослые и могучие ребята; встав, Зеленич выглядел как молодой, чуть опьяневший богатырь в темном свитере. Волосы у него были русые. Он нашел с ними общий язык — английский. И через некоторое время вернулся с одной из них.
— Это Сандра, — сказал он, — она янки. В Венеции проходит международный конгресс анестезиологов. Собрались на рождественскую трапезу.
— А где же анестезиологи-мужчины? — спросил кто-то из нас.
— У нас есть там трое мужчин, — сказала Сандра. — Они вдалеке сидят. А двое уже ушли.
— Мы думали, у вас тут антиалкогольный конгресс, — сказал Мома Милютинович. И подвинул назвавшейся Сандрой бокал. И она выпила. Тут уж заулыбались мы.
Дальнейшие события в «Trattoria d'Oro» можно было охарактеризовать либо как шумную вечеринку, либо как шумную попойку. Потому что хозяин включил свою музыкальную установку и те женщины, которые устояли против нашего, точнее, местного вина, не устояли против музыкальных ритмов Италии. Вино называлось «просето», и в нем были пузырьки, как в шампанском, но вот как называлась музыка, то есть имена исполнителей, я не помню, по-видимому, это была народная музыка Северной Италии, так как никаких знакомых мне ритмов, я теперь вспоминаю, я не слышал. И все эти анестезиологи, молодые и старые женщины, сломав свою чопорность, лихо танцевали с нами. А католическое Рождество приближалось. Сандра целовалась с Зеленичем.
Хозяева ресторана вели себя сдержаннее, все-таки Венеция — это Северная Италия, а не Неаполитанский залив. Хозяин и официанты стояли вдоль танцующего ряда анестезиологов и сербских солдат (разумеется, не зная, кто мы) и хлопали в ладоши. Может быть, искренне радуясь веселью мужчин и женщин, а может быть, радуясь прибыли. Мне в тот год было 49 лет, я был старше любого из сербов, и хотя я не был их командир, я все же чувствовал себя обязанным следить за обстановкой. Когда в ритме итальянского рок-н-ролла, похожего на кавказскую лезгинку, у Мирослава Глушевича грохнулся на пол пистолет, я похолодел. Однако ненадолго, потому что окружающие Глушевича и его партнершу танцоры одарили этот объект недолгим вниманием. Может быть, в странах, откуда они приехали, не было проблем с ношением оружия? К тому же сам Глушевич довольно грациозно для пьяного большого серба подхватил свое вооружение и поспешно сунул за пояс. И пляски продолжились.
Около полуночи хозяин попросил нас оставить его с Рождеством. «Синьориты» и «мсье» должны понимать, что сегодня семейный праздник, ему пора домой к «бамбини», а по пути он еще должен зайти в церковь. Это же он рекомендует сделать и нам. Все-таки Рождество, и даже безбожники должны бы поприветствовать рождение Бога. К тому же рестораны в Венеции традиционно закрываются рано. Но есть некоторые, где обслуживают до двух ночи. А церквей вокруг много, он рекомендует самую близкую — Святой Агнессы. Десять минут хода, а чуть дальше на восток — Святой Марии дела Салюте, очень большая и очень красивая, очень…
Мы вывалились из траттории. Толпа наша сразу уменьшилась на треть, ибо самые почтенные анестезиологи отправились в эту рождественскую ночь либо в отель, либо к своим венецианским знакомым. С нами остались молодые и пьяные. Вместе (женщины — кучкой прильнув к богатырским плечам сербов, я отстал от них и подсмотрел) мы быстро нашли церковь Святой Агнессы и вошли туда, перекрестившись каждый на свой лад. По-моему, никто не заметил, что сербы крестились троеперстием, а я постарался перекреститься непонятным образом, да простит меня Господь, если Его раздражают все эти человечьи тонкости. В церкви было мало людей, поскольку Венеция мало обитаема, обслуживающий персонал этого огромного музея в море живет на материке; потому в Святой Агнессе были в основном туристы.
Нам, солдатам сепаратистской Республики Книнская Краiна, очень понравилось в католической церкви. Конечно, для сербов это была чужая религия, враждебная им, так они ее воспринимают, но это скорее был музей — эта Святая Агнесса, где тепло горели свечи, где не было войны. Каждый вспомнил о суровом плоскогорье над Адриатикой, царстве камней и первых христиан, и вздохнул. И я вздохнул.
Мы быстро ушли. Мы их торопили, Славко Зорич и я, самые ответственные, поскольку старше их. У Славко в старой югославской армии был чин полковника. «Пора, пора, — говорили мы. — Мы должны пройти границу ночью. Иначе попадем в тюрьму. Все. Может быть, на несколько лет». Пятеро молодых прилипли каждый к своей подружке и о чем-то вполголоса беседовали. Часто прерываясь на хохот. Неохотно, но вся наша группа, человек эдак двадцать-двадцать-пять, все-таки двигалась к набережной Дзаттере, где мы оставили наш катер. Как позднее выяснилось, уже тогда Мома Зеленич сказал Сандре, что он офицер из отряда «тигров» из армии сепаратистской Сербской Республики Книнская Краiна.
Когда мы вышли к складам, то ясно увидели, что рядом с нашим катером стоит полицейский катер… Мы мигом отрезвели все. Во всяком случае, я отрезвел. Что было делать? Тут Сандра сказала умную вещь, о которой мы, люди, прибывшие в мирный город с войны, и не догадывались. Она сказала:
— Вам, ребята («boys» она сказала), придется заплатить штраф, потому что в Венецию частным моторным судам въезд запрещен, так как вибрация волн опасна для мрамора дворцов. Вы что, с луны свалились?
Я сказал, что почти с луны, и спросил Сандру, знает ли она хоть чуть-чуть по-итальянски. Да, сказала она, чуть-чуть знает. Тогда я поделился своей идеей с Зоричем. Пойдем все вместе, как пьяная компания. Но разговаривать с полицией будут Сандра и я, у нее американский паспорт, у меня — французский. Главное — представиться очень пьяными, чтобы они не обыскивали катер и не проверили документы у всей толпы. Зорич сказал, что маловероятно, что полиция займется проверкой документов у 20–25 пьяных субъектов, большинство из которых женщины. Если же они попытаются обыскать катер, тогда придется стрелять. Он сказал эти слова с таким чувством, что было ясно: ему хочется пострелять здесь, в Венеции. И конечно, «тигры», воюющие три года, без труда перестреляют с таким своим опытом ленивых «карабинери».
Женщины снимают напряжение между вооруженными мужчинами. Когда наша толпа, галдя и шумя, бросилась на троих «карабинери», стоящих возле их катера, причаленного у нашего катера, они сразу были деморализованы. Наши женщины на нескольких языках поздравляли, перебивая друг друга, «синьёри карабинери» с Мэри Кристмас и хватали их за руки. Сандра пробилась к старшему (у него был такой «старший» вид и больше всего пуговиц, лычек и полосок знаков отличия) и спросила:
— В чем дело, в чем провинилась наша толпа американцев и французов, приехавшая на праздник в Венецию?
Несколько ошалевший старший «карабинери» сказал то же, что уже сообщила нам Сандра: что нельзя, мрамор разрушается, нельзя моторам, только грузовые баржи и «вапорино», а еще «вапоретти», «мотоскафи». Сандра сообщила, что мы не знали этого, что в Торчелло, откуда мы появились, ходят свободно даже двухпалубные «мотонаве» и там мы арендовали наш кораблик, правда, милый синьор, настоящий морской трудящийся катерок?!
— То в Торчелло, — возразил старший «карабинери» важно. — В Торчелло ничего такого, хрупкого искусства нет, а здесь Венеция, сокровища искусства, ЮНЕСКО, мировое значение…
Мы с Сандрой дружно сказали, что мы «understand», «understand», мы не знали, нас не предупредили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25