Знание — сила, Женька стал смотреть на меня с подозрением после того, как я растолковал ему его происхождение. Женька въехал к нам довольный. Потому что получил за убийство 4 года. Вначале у него была 105-я статья, потом 111-а и затем и вовсе 109-я. Женька мне этого не говорил, но мне сказал об этом на сборке армянин Гюльбекян, старший в хате, где Женька сидел до этого. Гюльбекян сказал, что Женька убил пьяного отца. Позднее я слышал вариацию, что он убил отчима, но в обоих случаях выходило, что убил, защищаясь. Но все равно тощий Женька с золотыми зубами был доволен. Он лег на нижнюю шконку подо мной и стал жить с нами, наслаждаясь нашим обществом. И взял на себя задачу разнимать враждующие стороны, когда у них накалялись страсти, — у Игоря против Антона.
Игорь, наверное, не мог не утверждать свою власть над молочно-белым Предыусом, власть отца. Думаю, ему нужно было таким образом ежедневно самоутверждаться. Выглядело все это так вот. Игорь просыпается днем, он спал еще после поверки. Игорь просыпается, ноги спустил на пол. «Рыжий! Рыжий!»
Рыжий в это время дрыхнет с полотенцем на скобленой голове. Поскольку он уже соскальзывал со шконки где-то в 5.30, сдал мусор, взял продукты, вымыл пол. Игорь, не получив ответа, позевал и встал.
— Ты чего дрыхнешь! — Он снимает полотенце и кладет руку на скобленую голову Рыжего. — Стал дрыхнуть. Я ебанусь! — К Рыжему: — Ты что, ебнулся?
Рыжий спит или делает вид, что спит.
— Рыжий, хули ты рот открыл?
Наконец Рыжий не выдерживает нажима:
— Какой еще рот?
— А я не знаю. Ты чего дрыхнуть стал?
Игорь тыкает Предыуса кулаком под бок.
— Че, проснулся?
Рыжий: «Чего надо?»
Игорь: «Не знаю чего…»
Рыжий: «А то подходит, рукой какой-то влажной по голове…»
Игорь: «Ты кому спишь, Рыжий?»
Рыжий: «Себе».
Рыжий сидит за отъем колбасы и бутылки шампанского у пожилого человека. В компании группы лиц. Поэтому его деяние называется «разбой». До нынешнего осуждения у Предыуса уже было одно или два, вот не помню точно, условное осуждение. За отъем шампанского и колбасы ему дали три года, а за то, что на суде он обещал убить опера (будучи под подпиской о невыезде, он пьяный пришел на суд) ему дали еще полгода. Недовольный приговором, Рыжий написал кассацию и теперь ждет нового решения суда. За это время он успел испугаться своей кассации. Он сидит на третьяке, потому что относится к категории опасных рецидивистов. Рыжий, смешно сказать, — разбойник. Он совершил разбой. Хотя достаточно взглянуть на его физиономию («заточка» — говорят в тюрьме), на его заточку, чтобы понять — это попутавшийся пацан, по пьяни втюрившийся в историю. За все его преступления ему хватило бы шести месяцев. Он и так напуган.
Игорь же сидел множество раз. Судя по тому, что он рассказывает о своей жизни, человек он яростный. Чуть-чуть утихомирил его возраст, ему 37. Он называет себя малограмотным, сказал, что моя книга «Охота на Быкова» была лишь только третьей книгой, которую он прочел в жизни. Но словарный запас у него обширный, если судить по сканвордам, которые он отгадывает. И он природно сметлив, у него широкий круг интересов. Я все смотрел на его круглую голову и пришел к выводу, что он напоминает лицом генералиссимуса Суворова. Кажется, он тоже мордвин, как и Суворов.
Его карьера зэка началась двадцать один год назад в 1981-м в специальном профессиональном техническом училище закрытого типа в поселке Шушталеп Кемеровской области, близ города Осинники. Это ПТУ закрытого типа достойно того, чтобы на нем остановиться подробнее. Я записал рассказ Игоря о Шушталепе. Выслушав его, понимаешь, что Игорь еще остался вполне достойным человеком после этого ПТУ. Мог бы быть куда хуже.
ГЛАВА 10
Итак, рассказ Игоря.
«Кого туда направляли, в это ПТУ? От рук отбившихся подростков до 18 лет. Отправляли на неопределенный срок. И на три, и на четыре года. Решала комиссия по делам несовершеннолетних в РАЙОНО или в ГОРОНО. Решали и инспектора при милиции. В основном отправляли детей из необеспеченных семей, тех, кто нарушил дисциплину, кто курил, водку пил.
Прежде чем попасть в спецПТУ, нужно было попасть в спецприемник. В Саратове он огорожен большим забором, колючка, конечно. Сидишь в спецприемнике не более 45 дней, ждешь путевку в жизнь. Я сидел 45 суток, путевки не было, меня отпустили, и я прогулял уже неделю дома, думал: все, сорвался. Но меня вдруг «сластали», отправили в приемник и следующей же ночью повезли на поезде Кисловодск—Новокузнецк. Повезли нас из Саратова двоих. Четверо суток ехали с конвоем: женщина-воспитательница и два воспитателя-мента. Помню, одного мента звали Юра, женщину — Тамара, с прокуренным голосом. Нам родичи нагрузили баулы, и они всю дорогу жрали наши продукты. Ну едем. Сосны. Ели. Скалы. Горы. Холмогоры…Приехали в Новокузнецк, добрались на электричке до Осинников и еще раз на электричке до Шушталепа.
Мне было 14 лет. Мы шли туда по такой заебанной дороге, и вдруг впереди что-то хмурое, мрачное, как кирпичный завод перед нами с колючей проволокой. И слышно было оттуда песню. Слышно, там ходят. Отряд человек в сто. И стараются сильнее стукнуть ногой чтоб. Бугор шагает рядом с отрядом и орет «Шаг!» и стучит. Сто с лишним человек в отряде. Грохот стоит такой, что мурашки по коже.
Заходим туда. Там собрали головорезов с Урала, с Сибири. С Магадана, с Воркуты. Шкафы такие стоят. «Откуда?» — нас спрашивают. «С Саратова». Ага, Саратов, волгари? Они разговаривают быстро, а мы тянем, они нас передразнивали. Колония окружена крупными сопками. Рядом — река. В поселке — буржуазные дачи. Наши, кто съебывался, бомбили эти дачи.
Один только двухэтажный барак был. Всего два отряда по сотне или по 150 человек. Еще трехэтажное административное здание. Остальные здания как сараи одноэтажные. Столовая. В столовой два длиннейших стола. Встали. И по шеренгам заходят. Первыми блоть, бугры. Они уже жрут минут десять, а ты только заходишь. И когда они кончают есть: «Отряд, встать! На выход!» Чего съел или не съел — выкатывайся. Пайку хлеба схватишь — и вон. Ну а если скажешь «Я еще не поел» — и что? Если ты пацан, ты должен терпеть. Будешь сидеть жрать, подойдут, горячее, не горячее — на голову! Хрясь! Я видел такое. Один выбежал и в снег головой.
Сначала нас бросили в карантин, квадратов шестнадцать. Там уже были человек десять и нас четверо. Дали форму х/б, брюки и куртка серые или черные, сапоги кирзовые, фуфайка, шапка, как солдатская, только крашеная, черная и портянки. Все вольное белье уничтожалось. Дней десять на карантине. Сидели, никуда не выходили, только на завтрак, обед и ужин в общую столовую. Потом из карантина я попал в изолятор за связь — подошел земляк к решке, кричит: «Откуда этап?» — «С Саратова!» — «Земляки!» Земляк с Саратова загнал две пачки «Беломора». Подходит дубак: «Кому курить загоняли?» Я сознался. И в изолятор.
Изолятор — короткая камера, как КПЗ, одна на всех. Вместо двери решетка. Если курить или воды попросил, то вызывают хозяина. А хозяин брал парашу и выливал на нары.
После изолятора начали разводить по отрядам. Попал я во 2-й отряд. Завели нас в бытовку. «Вот твои воспитатели. Теперь будешь жить здесь». Сколько жить, неизвестно. Пять групп в отряде. Я был в четвертой группе. Подошел к нам бугор, здоровый жлоб, у него и погоняло Жлоб. Дали мне закрепа Кочана. Ну, закреп — это человек, который объясняет, как надо жить. Кто дал закрепа? Бугор отряда. Кочан — блатной из Новосибирска, стал объяснять мне и еще одному из Татищева приколы различные. За малейшую оплошность выхватывали пиздюлей. Мне это спецПТУ казалось жутким местом, хотелось сбежать. Подъем когда? Пока ты приехал, ты мог всю ночь не спать, мог блатным подносить кружку воды. Но пока ты не прописан, ты ничего не делал. После двух недель нас начали прописывать.
Как это выглядит? Садилась толпа блатных: старики, бугры, и начинались приколы. Ты обязан был отвечать. «Если кину хуй в корзину, за грибами в лес пойдешь?» (Игорь задумывается). Вот что нужно было отвечать, не помню. Вот другой прикол: «Если кину хуй на спину, будешь лебедем летать?» Надо отвечать: «Хуй — не крылья, я — не лебедь, я — не птица, и летать мне не годится». Или тебя спрашивают: «Что, или хуй за щеку, или сопля на щеку?» Следует отвечать: «Хуй — не конфетка, сопля — не салфетка». Если хоть на одном приколе ошибся — ты получаешь пизды, и твой закреп получает пизды, а потом твой закреп пиздит тебя. Если у тебя идет все ровно, правильно, нормально, переходят к следующей церемонии.
Ты встаешь меж шконарей в проходе, руками за шконари держишься, а сзади тебя держит закреп. Бугор сворачивает простыню, наматывает ее на руку, получается сиська такая, и говорит: «Не дай бог ты сшалавишь (то есть уклонишься, наклонишь голову, тогда как лицо надо держать прямо) — тебя убьют на хуй». Бугор разбегается, кричит: «Челюсть держи!» и бьет рукой в простыне в челюсть. Выключаешься сразу, ни один не устоит. Чапа меня прописывал из Свердловска. Выдержал я испытание. «Ништяк», — бугор сказал. Минут пять я отключенный был. Оклемался. Дали закурить папиросину. Тем временем начали землячка моего допрашивать по приколам. Он колется, забуксовал, его выводят, дают ему в фанеру, бьют, дают закрепу пизды, закреп дает ему пизды. Губищи у него были как у русалки. И дают отсрочку в три дня. Меня еще во время приколов спрашивали: «Кем хочешь жить?» — «Пока пацаном». Меня, после того как дали пизды землячку, прописали, сказали: «Живи пацаном!» Удачно я прошел прописку.
Три дня проходят. Начали опять прописывать Страуса — моего землячка. Опять приколы, опять он заваливается. Ему дают пизды, но решаются его прописать. Его прописывал Малыш. Наматывает простынь (закреп в это время сзади встал), разбегается, орет: «Держи челюсть!»
Страус отвернул челюсть. «Что шалавишь, держи челюсть!» — кричит Малыш и второй раз разбегается.
Страус отклонился, попал ему в ухо Малыш. Ухо-пельмень, тот в бессознательном состоянии. «Ты что, сука, шалавишь??!» — Закрепу дали пизды. — Подымай его, закреп! Сука, вставай! — вынимают из-под шконаря, ставят раком и дужкой от кровати лупят. Тот орет. «Ах ты!» Бьют, сняв сапог, сапогом. Человек пять сразу стали его пиздить. Зашел Жлоб и оттянул бугров. Они были бугры пяти групп, а Жлоб — бугор отряда. «Че он сделал?» — «Сшалавил».
Водой отлили. «Ну что, сученок, живи мразью!»
Мразь — это по-другому грязный пацан, моет толчки. При этом ты не должен, если тебя пиздят, ответить.
Дрочили все. Вечер наступает. Блатные дрочат за занавесками. В руку же не будешь дрочить. Блатной кричит: «Агрегат!» Агрегат — это кусок ваты. Мразь бежит, несет из матраса кусок ваты. Блатной вытерся, выбрасывает на продол. Пацан грязный, его опускают за какие-то косяки тоже, а не только вначале таким прописывают. «Спичку мне!» — кричит блатной. Видит, ты не несешь спичку, он: «Иди сюда!» Если второй раз накосячил, подводят к бугру. «Так, сколько раз?» Два, три — «живи грязным пацаном!» И он моет полы, чистит ботинки, убирает. Когда тебя опустили до грязных пацанов, ты можешь подняться до чистых пацанов, но уже не будешь бугром.
После того как ты получил звание пацана, дальше на усмотрение бугра. Он может поднять тебя до стариков, блатных, сынков (с€ынок); дальше — простой бугор, бугор второй, бугор первый, бугор группы и бугор отряда (следует отметить, что всем этим старикам и буграм от 14 до 18 лет!).
Подчиняться дубаку или воспитателю было западло. Дубак — это конвойный. Тем более реагировать на их замечания. Раз или два в неделю производилась «раскумовка» отряда. В каждой группе — человек 15 блатных (старики, сынки, бугры), а остальные: пацаны, грязные пацаны и мразь. Загоняли в сушилку весь отряд и пиздили. К каждому блатному ты должен подойти, и он должен был тебя пиздить. Раз, два, ударить, сколько хочет. Некоторые не били. Подходишь сам к блатным, подходишь к одному, к другому и вот так ко всем. В один прекрасный день земляку моему (в спортзале было дело, отряд подрубали) — он сшалавил, дали перекладиной от штанги. Что-то случилось у него с позвоночником, его потом больного домой отослали.
А тогда администрация собрала десять человек (в том числе и его, Страуса, моего земляка) и решила нас отвезти в дурдом за то, что не сознаемся ни мы, ни он, кто его отпиздил, в город Колтан. Мы приехали расчувствованные, нас там положили в вольную палату. А мы начали по карманам лазить, в побег хотели уйти. Чтобы уйти в побег, нужно было спросить бугра. Как правило, он давал разрешение.
Днем мы до обеда учились в школе. И после обеда учились по профессии. Школа помещалась в здании администрации. Вольные учителя приходили»…
Вторую часть повествования Игоря о спецпрофтехучилище в поселке Шушталеп я записал позднее, через полтора месяца. Когда почувствовал, что скоро нас разведут и так и останется его рассказ неоконченным. Возобновили мы наше занятие уже в ноябре. И начали там, где закончили.
«Вольные учителя приходили. По имени-отчеству мы их не называли. „Воспет“ и „воспетка“ называли. Еще по месту жительства. Воспетку из Колтана звали „Колтанская“, из Осинников — „Осина“.
Жизнь протекала так вот. Сидим на лавочках, слушаем воспитателя на плацу. Бугор высовывается в окошко: «Малолетки, кто ваш отец?» Мы все, как один: «Адольф Гитлер!» «Кто ваша мать?» — «Ева Браун!» Воспетка, повизгивая, отмахивается рукой: «Ой, ой, нечистая сила, скройся!» А Колтан — небольшой городок. Там был дурдом, я уже упоминал.
Но это с воспитателями так. С хозяином и с дубаками по-другому. На плацу, помню, замполит стоял на крыльце у административного здания. Ходили для себя, отрабатывали дух. С песней ходили, шаг держали.
Какие песни? «Родительский дом / Начало начал…» Или: «На заре команда подъем / Нас будят при любой погоде / Напишу отдельно потом / О каждом парне в нашем взводе…»
Строевые в выходные. К вечеру. Когда тишина. И вдруг такой топот. Грохот просто. Станция километрах в пятнадцати, топот был на станции слышен. 150 человек — отряд. Всего человек 350—400 было.
Какая цель? Перевоспитать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25