Но принцип «своя шкура ближе к телу» перевесил. Самым достойным из них оказался «азер». Мне пришлось еще раз признать моральное превосходство «чурок». Я, впрочем, радостно улегся к батарее. Я и в мирной жизни любил спать на полу, и в военной. Единственное неудобство сна на полу в тюрьме состоит в том, что долго особенно не разоспишься, в хате все квадратные сантиметры на счету. Вставая, сокамерники ходят по краю твоей постели.
30 декабря я съездил по прихоти судьи в областной суд. На самом деле накануне Нового года делать там было нечего, и в разбирательстве мы не продвинулись. Но все равно было разумно прокатиться в люди накануне Нового года. Как бы с визитом. Следующее заседание было назначено только на 9 января.
31 декабря утром я сдал на поверке майору с киянкой заявление на имя начальника изолятора полковника Орлова, где просил матрас и одеяло. Дело в том, что поступил я 27 декабря после обеда, а 28 и 29 декабря были выходными днями. 30-го же, как я упоминал, я выезжал в свет, в суд. А то бы я попросил матрас еще раньше. Реакция на просьбу Железной Маски, особо опасного Савенко, о матрасе была мгновенной. Уже 31-го после обеда вдруг заказали с вещами Дениса. Рослый и развитый парень этот целыми днями был занят тем, что читал и выписывал сразу из двух кодексов, из моего УК с комментариями и из УПК. У него была 228-я статья, наркотики, часть, кажется, первая. Получив за свое преступление предусмотренные 228-й статьей 2 года и 8 месяцев, Денис сумел так составить кассацию, что добился отмены приговора, и на новом процессе получил 2 года и 3 месяца. Вдохновленный успехом, он явно пытался теперь повторить свой трюк и отщипнуть от своего срока еще кусок. В разговорах Дениса звучала определенная неприязнь к инородцам, а в бане я выяснил, что у него на предплечье татуировка-свастика в круге. Между тем в хате с нами ведь находился Раушан — наполовину азербайджанец — высокий лысоватый парень возраста Дениса. Тонкий, как стебель. Сидел он за то, что сжег жену. Она сгорела в пожаре, за что Раушан получил 4 года поселка. Косясь на Раушана, Денис свою неприязнь держал при себе. Она лишь изредка выплескивалась в его комментариях к некоторым новостям по телевизору. Я отмечал здесь и там его расизм. Как-то я рассказал ему в нескольких эпизодах (выяснилось, что он не знает этого) историю германского национал-социализма. Денис был высокий, европейского вида пацан. Я имею в виду, что лицо у него не было плоское. Его вызвали с вещами, и это был последний день старого года. Он сделался грустным. Однако собрался сразу. Получил от министра «дяди Юры» пару банок консервов, чай, короче, вполне нормальный новогодний пакет. Мне не было его жаль, впрочем, нисколько, что вот он за несколько часов до Нового года пойдет в чужую хату. Из него просвечивала неприятная индивидуальность. Он угрюмо и высокомерно читал и перечитывал кодексы, много ел и спал, плотно и много. Наши продукты, ибо самому ему не поступило ни единой дачки. Он высокомерно и пальцем не шевелил, позволяя себя кормить. Еду готовил дружелюбный и заботливый Аскеров. Денис погрустнел, думая, куда-то его загонят. Возможно, в хату, где голодно и бедно. Таких хат на централе немало. Повторю, мне не было жаль, что он уходит. Азербайджанец Раушан давал мне на ночь свой матрас. А этот белый говнюк сопел в две дырки, даже не предложил. Я бы отказался, но все же пусть бы он предложил.
Он ушел в дверь, этот молодой, высокомерный и наглый индивидуалист, а я застелился на его шконку. Размышляя о том, что по психологии администрация изолятора заслуживает отметки пять с плюсом. Матрас оказался таким трухлявым, что было небезопасно шевелить его. Каждый раз из дыр сыпалась труха. Я подстелил под матрас пару мешков (в них нам носят дачки) и улегся. Было очень хорошо. Так что Новый год я встретил на своей шконке. Вот в этом коротком периоде в четверо суток жизни без своей шконки заключалось дополнительное неудобство перевода из одной тюрьмы в другую. Приходишь в хату последним, а там уже полно людей, и все шконки разобраны. Но в очереди я простоял, как мы видим, недолго. Быстро получил место.
Матрас… О, это был шедевр тюремного имущества. Желтый, он просто прогнил от напряжения. Ведь на нем тяжело ворочались несколько поколений зэка, он впитал их сны и испарения. Он был изъеден снами и испарениями. Желт до невозможности. Дыры его махрились краями. На матрасе слоями лежали три грязные простыни, и я присоединился — постелил свою относительно чистую грязную простыню на эти грязные простыни.
Новогодний стол наш из колченогих дощечек стоял под телевизором. Главным праздничным блюдом у нас была копченая курица, присланная министру культуры дочерьми. Копченая курица — прямо как в романах Дюма! Поскольку наш пятый, Денис, ушел с мешком, понурый (у него почему-то не было даже сумки), то курицу мы разделили на четверых. Баба с возу — кобыле легче — так, возможно, думал каждый из нас. Больше всех и торопливей всех ели министр и Леха Савченко. Нам приходилось с Раушаном поспевать за ними. С Лехой мне пришлось просидеть всего девять дней. Маленький, мускулистый, пять или шесть судимостей, он все больше лежал. От него едко несло потом.
После Нового года к нам внезапно пришел генерал. Произошло это неожиданно. Явился он аккуратно в день моих именин. Именины мои, надо сказать, отмечены лишь в католических святцах — пятого января. В православных святцах имя Эдуард не присутствует. В переводе со староанглийского «Эдвард» означает богатый охранитель, богатый покровитель. Богатым я никогда не был. Однако ношу имя восьми английских королей и бессчетного количества аристократов.
Так вот, 5 января вдруг неожиданно, без предупреждения в камеру вошел начальник режима, мощный Саныч Немцов, бывший омоновец. За ним вошел начальник изолятора полковник Орлов. Дежурный затянул уже: «Гражданин начальник, в камере…»
— Погоди, все войдут, — остановил его пузатый, лысый и дородный полковник. И тут нашу зеленую нору заполнили люди. Большинство из них воняли армейскими одеколонами.
— Вот, генерал к нам пришел, — сказал Орлов. Как бы извиняясь.
— Есть вопросы? — спросил генерал, совсем маленький человек в кожаной куртке с меховыми отворотами и такого же меха кепке с ушами.
— Писем вот нет, — сказал я.
— Давно? — вопросил генерал.
— С ноября, — сказал я. Хотя на самом деле писем не было с сентября. Я внезапно почувствовал, что скрываю в себе сумасшедшую взрывную силу нескольких тонн тринитротолуола. И они стоят рядом со мной с опаской.
— Воздух у вас тут хороший… — сказал генерал.
— Двое не курят, — объяснил я.
— А почему нельзя сделать камеры для некурящих? — поинтересовался генерал у Орлова. Задрав для этого на него голову.
Орлов повернулся к еще более крупному, чем он сам, просто лопающемуся от спелого здоровья под униформой Немцову:
— Разберись, что мы можем сделать!
— Да не разберитесь, а сделайте! — разозлился маленький генерал.
Зрелище это надо было видеть. В зеленой хате, на зеленом полу, в убогом помещении стояли четыре зэка в ряд, руки за спиной. А носами к их носам стояли начальник по режиму, начальник тюрьмы (оба высокие и животастые), далее маленький генерал, а за ним в дверь уходила цепь soldaten. Столпотворение. Генерал стоял спиной к дальняку. На нем была блестящая новая кожанка на меху и шапка с козырьком, как я уже объяснял. Самый маленький среди нас (даже наш старший Леха Савченко был выше ростом) генерал командовал нашим парадом.
Выдержав паузу, генерал ушел. Судя по шуму, который они производили, генерал дальше нашей хаты никуда не пошел. А может быть, он и приходил только к нам. Леха, у которого седьмая отсидка на носу, он ждал суда, зэчьим чутьем почувствовал опасность, мрачно предрек: «Нас раскидают. Не надо было ему о некурящих…» И мы занялись своими зэковскими делами. Но только ненадолго. Подошел невидимый продольный к нашей двери и сказал, не открывая кормушки: «Кто некурящий, фамилии?»
Мы назвались некурящими все: Савенко, дядя Юра, Савченко, Аскеров. Через 15 минут за дверью рыкнул другой голос и вытребовал Савченко на продол. Хрустя ключами нас вскрыли. Леха ушел в щель. За Лехой закрылась дверь, и мы услышали пролог: «Еб твою мать!», предваряющий фразу, которую мы не услышали. После чего Савченко нам вернули. «Эх, бля, надо было сказать, что мы все курящие!» — сказал Леха с досадой. И мы опять вернулись к своим зэковским примитивным делам. Дяде Юре пришла дачка. Там была колбаса, и колбаса отвлекла наше внимание от генерала.
Мы уселись ужинать. Маленький Леха ест много, как профессиональный зэк. Мы старались не отставать от него. Когда мы заканчивали есть, по кормушке застучали, и голос продольного сказал: «Савченко! Аскеров! После ужина будьте готовы с вещами!»
«Еб твою мать!» — грустно отреагировал Леха. Становилось ясно, что подчиненные исполнительно претворяют идею генерала Шостака (а его фамилия была Шостак) в тюремную жизнь. Ну что же, судьба зэка такая. Ты находишься в чей-то воле. Скажут: «С вещами!» и увезут тебя на двойку или за Полярный круг, не дай бог! Леха получил от дяди Юры консервы, а от меня сахар, картошку, анчоусы из общака, вытащил из дяди Юры пачку масла и сел, собранный, на матрас. Надо сказать, что старший на третьем корпусе — это обыкновенно опытный зэк со множеством ходок. Какую роль он играет для администрации красной тюрьмы, остается тайной между ним и администрацией тюрьмы. Должен играть роль осведомителя. Для сокамерников старший должен выполнять ряд благих обязанностей: следить за благоустройством хаты. Если, скажем, нет в хате электроплитки или телевизора — затянуть в хату плитку или телевизор. Наиважнейшая обязанность старшего есть обеспечение хаты продуктами питания. Он должен по возможности затянуть «кабанчика», то есть зэка, которому регулярно закидывают полновесные дачки, «подогревают» его. Обыкновенно подогревают первоходов. Таких, как Леха, уже не подогревает никто. Близкие, в конце концов, бросают рецидивистов. Надо сказать, что в четырехместных хатах роль старшего уменьшается. Чаще всего это ленивый груз на обитателях хаты. Паразит в известном смысле. В лучшем случае хороший старший товарищ, в худшем — злейший враг.
Прежде чем даже забрать Савченко и Аскерова, нам кинули нового пацана — Саню Быкова. До этого он сидел в 217-й на четвертом этаже. «Тебя как зовут?» — спросил я. «Санек», — отрекомендовался он. И мы стали бедовать втроем. Так была создана первая в Саратовском централе некурящая хата. Может быть четвертого некурящего в Саратовском централе не нашлось. До самого 9 марта, когда к нам кинули Олега, изнасиловавшего с братом двух шлюх. Леха же ушел 5 января вечером, недовольный. С нами ему было хорошо. Дяде Юре дочери привозили по две дачки в неделю. Буржуй и в тюрьме буржуй.
В тюрьме мало происшествий, и решительно все выглядит подозрительно. Почему меня перевели в тюрьму строгого режима на двойку, неужели не знали, что через две недели тюрьму расформируют? Вопрос. А почему сразу после перевода явился генерал ГУИНа и одарил меня некурящей хатой? Может быть, на генерала Шостака некто наехал сверху в мою пользу? Такое возможно. Ведь когда по жуткому морозу в День Конституции меня одного в воронке в сопровождении машин с мигалками отвезли на двойку, то капитан Шальнов сообщил, что меня перевели «по приказу из Управления», то есть из ГУИН. Кто дал тогда приказ самому Управлению перевести меня, может быть саратовское УФСБ — генерал-майор Трегуб? Но он генерал другого ведомства! Он мог лишь рекомендовать! Вопросы размышляющего заключенного. Но то, что генерал Шостак заявился к нам в новогодние праздники, в season of Greetings, просто крошечный, в кожаном пальто на меху, было делом необычным.
Ну что, я только русский мужичок в пугачевском тулупчике. Несомый гнилыми ветрами ГУИНа.
ГЛАВА 22
В тюрьме есть туберкулезники, есть больные AIDS, в России их называют ВИЧ-инфицированными. Есть и инвалиды. Один уже появлялся в моем поле зрения не раз в связи с Цыганком. Это его подельник — маленький, щуплый, но неизменно добрый Анисимов с палочкой. Целых два обезноживших насчитывается в группе «Врубелей», состоящей из трех подсудимых: собственно Врубелей — правнуков художника Михаила Врубеля — Сергея и Яна и Владимира Петрова. С Петровым и с одним из братьев мне случилось путешествовать в областной суд в милицейском автобусе в общем боксе. Так что я немного разговаривал с потомком творца «Демона». Потомок был в очках, увеличивающих глаза, и с костылями.
Судятся Врубеля уже четыре года. Причины, по которым у них случились у двоих повреждения ног, мне никто из них не раскрыл. Полагаю, инвалидность их связана с преступлением или задержанием. Знаю только, что у Врубеля — того, что с костылями, в ноге — металлическая пластина, соединяющая кость. Пластину давным-давно надлежит вырезать, но в тюремных условиях сделать это невозможно. Потому бедный парень таскает свою пластину уже столь долго, что произошли некие необратимые изменения в тканях и костях ног. Нога практически угроблена. Зэки и здоровыми представляют собой невеселое зрелище, а зэки на костылях и вовсе иллюстрация: плачевная жестокость.
Об их деле мне известно следующее. Известно, что 17 августа 1998 года на семью Андрян якобы было совершено разбойное нападение. Правосудие считает, что его совершили братья Врубеля и Петров. В вину им ставится попытка убийства Людмилы Андрян, избиение ее беременной дочери с мужем и «исчезновение» (так определила газета «Саратов СП»), именно «исчезновение» двух тысяч рублей из дамской сумочки. Первый раз за это малопочтенное преступление, похожее внешне на бытовую ссору, в сентябре 2000 года судья Рубанов наградил Петрова 14 годами, а Врубелям дал по 12 лет. То есть за бытовую драку, по сути дела (Ян Врубель утверждает, что потерпевшие били его мясорубкой по голове и вонзили нож в ягодицу), даны были дикие срока. Да еще инвалидам. Саратовская Фемида отличается, надо сказать, крайней свирепостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25