– Через год – когда сочтут мёртвых и осознают истинную цену войны – задача Уилкинса станет простой донельзя.
– Через год Уилкинса не будет. Он умрёт от мочекаменной болезни, если не согласится удалить камень.
– Могу порекомендовать цирюльника, весьма ловко орудующего ножом…
– Он считает, что не вправе потратить несколько месяцев на выздоровление, когда всё висит на волоске и ставки столь высоки. Он как никогда близок к успеху, господин посол, и если бы вы отступились…
– Мы отступимся, когда отступятся французы, – сказал посол и махнул рукою Гомеру. Тот поднял полог. Англо-французские войска, возглавляемые Монмутом, снова брали люнет. «Д'Артаньян» лежал раненный в бреши. Джон Черчилль, уложив его голову себе на колени, поил старого мушкетёра из фляжки.
Полог оставался поднятым, и Даниель наконец понял, что ему указывают на дверь. Выходя, он поймал Гомера за локоть и потянул на грязную улицу.
– Брат Гомер, – сказал он, – голландцы обезумели. Их можно понять, тем не менее наша ситуация не настолько отчаянна.
– Напротив, – отвечал Гомер. – Я бы сказал, что ты в смертельной опасности, брат Даниель.
В устах другого человека это означало бы физическую опасность, однако Даниель довольно варился среди единоверцев Гомера (другими словами, собственных единоверцев), чтобы понять: Гомер говорит о духовной опасности.
– Надеюсь, не потому, что я недавно заглядывал хорошенькой девушке за декольте?
Гомеру шутка не понравилась. Более того, ещё не договорив, Даниель понял, что окончательно стал для Гомера если не погибшим, то быстро погибающим в грехах. Он решил испробовать другой подход.
– Твой отец – государственный секретарь!
– Так иди и поговори с моим отцом.
– Я о том, что не будет беды – или опасности , если тебе угодно, – в том, чтобы применить тактику. Кромвель применял тактику , чтобы выигрывать сражения, это ведь не значит, что ему недоставало веры? Напротив, не использовать богоданные мозги и бросать все силы в лобовую атаку – грех, ибо сказано: не искушай Господа Бога твоего!
– У Джона Уилкинса камень, – отчеканил Гомер. – От дьявола это или от Бога, пусть спорят иезуиты. Так или иначе, он умрёт, если ты и твои коллеги не придумаете, как обратить камень в жидкость, которая выйдет с мочой. В страхе за его жизнь ты вообразил, что коли я, Гомер Болструд, перестану распространять на лондонских улицах возмутительные памфлеты, потянется некая цепочка последствий, и в итоге Уилкинс ляжет под нож, переживёт операцию, будет жить долго и счастливо, оставаясь тебе добрым отцом, какого у тебя никогда не было. И ты говоришь, что голландцы сошли сума?
Даниель не мог ответить. Слова Гомера припечатали его с теми же силой, жаром и нестерпимой болью, что клеймо палача – самого Болструда.
– А коли ты воображаешь себя тактиком, подумай о паскудном балагане, который мы смотрим. – Гомер махнул рукой в сторону люнета.
На парапете Монмут вновь водружал английское и французское знамёна под оглушительный рёв зрителей, затянувших «Пики на плотинах». «Д'Артаньян» испустил последний вздох. Джон Черчилль на руках снёс его с крепостной стены и уложил на носилки, где героя тут же осыпали цветами.
– Узри мученика! – глумливо засмеялся Гомер. – Он отдал жизнь за идею и навсегда останется в сердцах знати!… Вот тебе и тактика. Мне жаль Уилкинса. Я не стал бы причинять ему вред, ибо он нам друг. Однако я не в силах отвратить смерть от его дверей. А когда смерть придёт, он станет мучеником – не столь романтическим, как д'Артаньян, но за более правое дело. Не обессудь, брат Даниель. – И Гомер пошёл прочь, сдирая обертку с пачки памфлетов.
«Д'Артаньяна» несла перед трибунами процессия живописно растрёпанных кавалеров, зрители покупали букетики у цветочниц и забрасывали цветами героев живых и «мёртвых». Лепестки еще ложились на лжемушкетёра, а в воздухе над трибунами уже закружили подхваченные ветром листки. Даниель поймал один и увидел карикатуру, на которой несколько французских кавалеров зверски насиловали голландскую молочницу. На другом мушкетёр в кружевном галстухе, силуэтом на фоне горящей протестантской церкви, ловил на острие шпаги подброшенного младенца. На трибунах вокруг Даниеля зрители передавали листовки из рук в руки; иные даже засовывали их в карманы или за обшлага.
Итак, всё было непросто. И сильно усложнилось десять минут спустя, когда при обстреле «Маастрихта» на виду у всех взорвалась пушка. Зрители подумали, что это сценический трюк, пока на них не посыпались окровавленные руки и ноги бомбардиров, мешаясь с непрекращающимся кружением памфлетов.
Даниель вернулся в Грешем-колледж и всю ночь работал с Гуком. Гук снизу смотрел на различные звёзды, а Даниель с крыши наблюдал новую, вспыхнувшую на восточном краю Лондона: чернь с факелами в руках бурлила на Сент-Джеймс-филдс, время от времени слышались мушкетные выстрелы. Позже он узнал, что толпа, разъярённая взрывом пушки, напала на дом Комстока.
Сам Джон Комсток заявился в Грешем-колледж на следующее утро. Даниель не с первой минуты его узнал: так изменили Комстока потрясение, возмущение и даже стыд. Он потребовал, чтобы Гук и остальные, бросив все дела, изучили обломки пушки, с которой, по его уверениям, что-то сделали «мои недруги».

Коллегия Святой и Нераздельной Троицы, Кембридж


1672 г.

Имеются некоторые вещи, которые не могут быть представляемы на основе фикции.
Гоббс, «Левиафан»



СНОВА В ПОРТАХ


комедия


Действующие лица

Мужчины:
г-н ВАН УНДЕРДЕВАТЕР, голландец , основатель коммерческой империи по торговле свиными ушами и картофельными глазками .
НЗИНГА, негр-каннибал, бывший король Конго, ныне раб г-на УНДЕРДЕВАТЕРА.
ИОСАФАТ КУНШТЮК, граф ЖУПЕЛ, энтузиаст .
ТОМ БЕГГЛ, бывший солдат, бродяга.
Преподобный ИЕГОВА ТРЯСОГУЗ, пуританский святоша .
ЮДЖИН КУНШТЮК, сын лорда ЖУПЕЛА, капитан пехотного полка.
ФРАНСИС АНДРОФИЛ, граф де ГЛУХОМАНЬ, придворный вертопрах .
ХВАТ и СТЫРЬ, подручные ТОМА БЕГГЛА.
Женщины:
мисс ЛИДИЯ ВАН УНДЕРДЕВАТЕР, дочь и единственная наследница г-на ВАН УНДЕРДЕВАТЕРА, недавно из венецианского пансиона.
Леди ЖУПЕЛ, супруга ИОСАФАТА КУНШТЮКА.
Мисс НОЖКИВРОЗЬ, сообщница ТОМА БЕГГЛА.
Место действия:
ГЛУХОМАНЬ, сельское поместье в Кенте.


Действие I. Сцена I


Каюта на корабле в море. Гремит гром, сверкают молнии.


Входит г-н ван Ундердеватер в халате и с фонарём.

ВАН УНД: Боцман!


Входит Нзинга, мокрый, с мешком.

НЗИНГА: Я здесь, господин!
ВАН УНД: Лопни мои глаза! Вы что, искупались в чане со смолой, боцман?
НЗИНГА: Это я, господин, ваш раб, моё королевское величество, милостью древесного бога, горного бога, речного бога и других богов, которых я не упомню, король Конго.
ВАН УНД: А что у тебя в мешке?
НЗИНГА: Яйца.
ВАН УНД: Яйца! Чтоб тебе ни дна ни покрышки! Ты забыл уроки цивилизации!
НЗИНГА: Ледяные.
ВАН УНД: Благодарение небесам.
НЗИНГА: Я собрал их с палубы, когда шёл град с куриное яйцо, – вы за это благодарите небеса?
ВАН УНД: Да, ибо это означает, что у боцмана всё на месте. Боцман!


Входит Лидия, в халате, растрёпанная.

ЛИДИЯ: Папенька, почему вы так громко требуете боцмана?
ВАН УНД: Моя дорогая Лидия, я хочу попросить, чтобы он прекратил этот ужасный шторм.
ЛИДИЯ: Но, папенька, боцман не может укротить бурю.
НЗИНГА: Я знаю одного гвинейского божка, который заведует погодой и берёт по-божески – думаю, за несколько бочонков рома он согласится её укротить.
ВАН УНД: Рома!… Я тебе что, дурной? Если твой божок в трезвом виде устраивает такую погоду, то что он учинит в пьяном?
НЗИНГА: Можно расплатиться с ним раковинами каури. Если хозяин отрядит моё величество в ближайшей шлюпке на юг, моё величество с удовольствием выступит посредником…
ВАН УНД: Вижу, ты ловкий коммерсант. Мне вспомнилось, как я обменял миллион каннибальских ушей на миллион картофельных глазков и остался в приличном барыше.


Новый раскат грома.

ВАН УНД: Эй! Боцман!


Входит лорд Жупел.

ЛОРД ЖУПЕЛ: Что тут за крики?
ЛИДИЯ: Лорд Жупел, рада вас видеть.
ВАН УНД: Плата за окончание грозы слишком велика, рынок языческих божеств слишком далёк…
ЛОРД Ж.: Тогда зачем, сударь, вы зовёте боцмана?
ВАН УНД: Скажу ему, чтобы сохранял стойкость перед лицом опасности.
ЛИДИЯ: Поздно, отец!
ВАН УНД: О чём ты, дитя?
ЛИДИЯ: Услышав тебя, боцман утратил всякую стойкость и бежал в страхе.
ВАН УНД: Откуда ты знаешь?
ЛИДИЯ: Он опрокинул гамак и уронил меня на пол!
ВАН УНД: Лидия, Лидия, я издержал состояние, чтобы отправить тебя в венецианский пансион, где бы ты научилась быть добродетельной девицей…
ЛИДИЯ: Я старалась, отец, но это так трудно!
ВАН УНД: Так что, мои деньги пошли псу под хвост?
ЛИДИЯ: Ах нет, отец. От нашего учителя танцев, сеньора Дефлорацио, я научилась чудесным песенкам.

Поёт. Тут многие зрители (в основном кембриджские студенты) встали (если не стояли раньше) и захлопали. Надо признать, они бы бурно приветствовали практически любую особу женского пола на территории колледжа, но эту – особенно, поскольку Лидию играла Элеонора (Нелл) Гвин – любовница короля



ВАН УНД: Довольно! Боцман!


Входит леди Жупел.

ЛЕДИ ЖУПЕЛ: Милорд, вы узнали, кто так ужасно шумит?
ЛОРД Ж.: Миледи, вот этот голландец .
ЛЕДИ Ж.: Ну хорошо, а какие меры вы приняли, милорд?
ЛОРД Ж.: Никаких, миледи. Говорят, единственный способ заткнуть глотку голландцу – его утопить.
ЛЕДИ Ж.: Утопить… но, милорд, вы же не думаете бросить его за борт?
ЛОРД Ж.: Все на корабле только об этом и думают, миледи. Однако в случае с голландцами задача куда проще, ибо они изначально живут ниже уровня моря. Надо лишь вернуть море туда, где ему определил быть Господь Бог.
ЛЕДИ Ж.: И как же вы предлагаете это сделать, милорд?
ЛОРД Ж.: Я ставлю эксперименты с новыми машинами, которые заставят мельницы вращаться в обратную сторону и качать воду вниз…
ЛЕДИ Ж.: Эксперименты! Машины! А я скажу: топить голландцев надо при помощи французского пороха и английской отваги!

Всё, что говорит актёр, играющий лорда Жупела, тонуло, словно плевки в реке Амазонке. Ибо истинной сценой этих событий был Невиллс-корт Прямоугольная лужайка между зданиями Тринити-колледжа

весенним вечером, а на полный список действующих лиц ушло бы много ярдов бумаги и не одна драхма чернил. Сценарий представлял собой мастерское хитросплетение университетских и придворных интриг, в которой более или менее остроумные реплики произносятся по преимуществу шёпотом. Общий эффект был чрезвычайно сложен и недоступен для молодого Даниеля Уотерхауза. Он прежде гадал, зачем вообще эти люди ходят в театр, если каждый день в Уайт-холле – сам по себе спектакль, однако теперь понял истинную причину: истории, разыгрываемые на сцене, – просты и приходят к определённой развязке в течение часа-двух.
Главным актёром сегодняшнего спектакля был король Карл II Английский, сидящий на верхнем этаже жалкой библиотеки колледжа. Несколько окон распахнули, так что получились временные ложи. Королева, Екатерина Браганца, португальская принцесса, знаменитая своим бесплодием, сидела рядом с королём и, как всегда, притворялась, будто понимает английский. Почётный гость, герцог Монмутский (сын Карла от Люси Уолтер), сидел по другую руку. Окна, соседние с королевским, занимали придворные дамы и кавалеры. В одном центральной фигурой была Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмутская, любовница короля. В другом – Барбара Вилльерс, она же леди Каслмейн, она же герцогиня Кливлендская, бывшая любовница Джона Черчилля, а ныне любовница короля.
Через окно от короля восседали Англси: Томас Мор Англси, его ничем не примечательный сын Филипп, двадцати семи лет от роду, и Луи, двадцати четырех, но выглядящий куда моложе. Протокол требовал, чтобы граф Апнорский при посещении альма-матер облачался в академическую мантию. Хотя он нанял эскадрон французских портных, чтобы несколько её оживить, она осталась академической мантией, а в уродливой нахлобучке на его парике узнавалась квадратная университетская шапочка.
Окно, занимаемое Англси, уравновешивалось окном, в котором сидели Комстоки, конкретно – представители Серебряной ветви рода: Джон и его сыновья Ричард и Чарльз, все трое в мантиях и академических шапочках. В отличие от Апнора они нимало не тяготились своим нарядом, во всяком случае, пока не началась пьеса и не вышел Иосафат Кунштюк, граф Жупел, одетый в точности как они.
Королевские комедианты на временной сцене, возведённой посреди Невиллс-корта, вынуждены были продолжать спектакль, хотя никто не мог разобрать ни слова. Граф Жупел за что-то выговаривал жене: вероятно, за то, что она поставила французский порох выше английского. На другой планете это сошло бы за фигуру речи, но здесь сильно смахивало на камешек в огород Джона Комстока. Тем временем остальные зрители (которые, если им посчастливилось сесть, сидели на скамейках и стульях под королевскими окнами) попытались затянуть первые строки «Пик на плотинах», развесёлых куплетов, объяснявших, какая это отличная мысль – вторгнуться в Голландию. Однако король остановил их движением руки. Не то чтобы он не разделял их воинственности, просто на сцене Лидия ван Ундердеватер произносила реплику, которая обещала оказаться смешной, а король не любил, когда гул интриг заглушает его любовницу.
Все комедианты внезапно попадали на сцену, впрочем, очень живописно и театрально, в особенности Нелл Гвин, которая распростёрлась на скамье, изящно откинув руку и явив взорам квадратный ярд безупречных белых подмышек и бюста. Зрители были сражены наповал. Боцман, до которого столько времени пытались докричаться, выбежал наконец на сцену и объявил, что корабль сел на мель возле замка Глухомань. Лорд Жупел велел Нзинге принести его сундук, что тот и выполнил с быстротой, возможной только в театре. Владелец принялся рыться в сундуке, вытаскивая поочередно старую одежду и странные предметы, как то:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51