Самая большая ведёт в Ньютаун, где расположился Гарвардский колледж. Впрочем, внешне он представляется почти сплошным лесом, который дымится, но не горит. Оттуда долетает приглушённый стук топоров и молотков. Редкие мушкетные выстрелы эхом передаются от деревеньки к деревеньке – видимо, это местное средство связи. Енох гадает, как отыщет здесь Даниеля.
Он подходит к разговорчивой компании, которая собралась в центральной части парома, предоставив менее учёным пассажирам (ибо разговаривающие, очевидно, принадлежат к Гарвардскому колледжу) служить им заслоном от ветра. Это компания напыщенных пьяниц и шустроглазых живчиков, пересыпающая фразы плохой латынью. Одни одеты с пуританской строгостью, другие – по прошлогодней лондонской моде. Грушевидный красноносый господин в высоком сером парике, судя по всему, дон этого импровизированного колледжа. Енох ловит на себе его взгляд и ненароком распахивает плащ, показывая рапиру. Это не угроза, а демонстрация общественного положения.
– К нам пожаловал гость из дальних краёв! Рады приветствовать вас, сэр, в нашей скромной колонии!
Енох совершает все требуемые вежливые телодвижения и произносит все положенные слова. К нему проявляют заметный интерес – явный знак, что в Гарвардском колледже не происходит ничего нового и занимательного. Впрочем, этому заведению всего три четверти века – что здесь может происходить занимательного? Спрашивают, из германских ли он земель, Енох отвечает, что не совсем. Высказывается предположение, что он прибыл с каким-то делом алхимического свойства; догадка блестящая, но ошибочная. Выждав приличествующее время, Енох называет фамилию человека, к которому приехал.
Он никогда не слышал такого зубоскальства. Все как один безумно огорчены, что джентльмен счёл нужным пересечь Северную Атлантику и теперь реку Чарльз, чтобы испортить себе путешествие встречей с этим субъектом.
– Я с ним не знаком, – врёт Енох.
– Тогда позвольте подготовить вас, сэр! – говорит один из собеседников. – Даниель Уотерхауз – человек преклонных лет, но годы обошлись с ним суровее, нежели с вами.
– К нему пристало обращаться «доктор Уотерхауз», не так ли?
Тишину нарушают приглушённые смешки.
– Я не беру на себя смелость кого-либо поправлять, – говорит Енох, – лишь желаю не совершить промашки при личной встрече.
– И впрямь, он считается доктором, – говорит грушевидный дон, – хотя…
– …доктором чего? – спрашивает кто-то.
– Шестерён, – предполагает другой к бурной радости остальных.
– Нет, нет, – с притворным великодушием утихомиривает их дон, – ибо все шестерни бесполезны, пока отсутствует primum mobile , источник движущей силы…
– Франклинов мальчишка! – И все разом смотрят на Бена.
– Сегодня это может быть юный Бен, завтра, допустим, его сменит маленький Годфри Уотерхауз. Впоследствии, возможно, это будет мышь в ступальной мельнице. Но в любом случае vis viva Живая сила (лат.), она же – кинетическая энергия. (Прим. перев.)

сообщается шестерням доктора Уотерхауза посредством чего? Кто подскажет? – Дон сократовским жестом подносит ладонь к уху.
– Кривошипов? – предполагает один.
– Шатунов! – кричит другой.
– Отлично! В таком случае наш коллега Уотерхауз – доктор чего?
– Шатунов! – кричит весь колледж хором.
– И наш доктор шатунов до того предан своей работе, что буквально не щадит живота, – восхищённо продолжает дон. – Ходит с непокрытой головой…
– Вытряхивает графитовую смазку из рукавов, садясь преломить хлеб…
– Лучше перца!
– И дешевле!
– Так, возможно, вы приехали, чтобы вступить в его институт?
– Или закрыть его за долги? – Говорящий заходится от смеха.
– Я слышал про его институт, но ничего о нём не знаю, – говорит Енох Роот. Он смотрит на Бена, который покраснел до ушей и, отвернувшись, гладит лошади морду.
– Многие учёные мужи пребывают в таком же неведении, посему не стыдитесь.
– С самого приезда в Америку доктор Уотерхауз подхватил местную инфлюэнцу. Её главный симптом – стремление затевать новые прожекты и начинания вместо того, чтобы исправлять старые.
– Так он не вполне удовлетворен Гарвардским колледжем? – вопрошает Енох.
– О да! Он основал…
– …на собственные средства…
– …и самолично заложил краеугольный камень…
– …краеугольное бревно, если быть точным…
– …в фундамент… как он это называет?
– Институт технологических искусств Колонии Массачусетского залива.
– Где я могу найти институт доктора Уотерхауза? – спрашивает Енох.
– На полпути от Чарльстона к Гарварду. Идите на скрежет шестерён, покуда не увидите самую маленькую и продымлённую хибарку во всей Америке.
– Сэр, вы – образованный и трезвомыслящий джентльмен, – говорит дон. – Коль скоро вас влечёт философия, не лучше ли вам направить стопы в Гарвардский колледж?
– Мистер Роот – видный натурфилософ, сэр! – выпаливает Бен, чтобы не разреветься. По тону ясно, что он считает Гарвард прибежищем неестественного знания. – Член Королевского общества!
Вот нелёгкая!
Дон делает шаг вперёд и, заговорщицки ссутулившись, произносит:
– Простите великодушно, сэр. Не знал.
– Пустяки.
– Доктор Уотерхауз, должен вас предостеречь, подпал под влияние герра Лейбница…
– Который украл дифференциальное исчисление у сэра Исаака, – добавляет кто-то в качестве примечания.
– Да, и подобно Лейбницу заражён метафизическими предрассудками…
– …которые суть пережитки схоластики, сэр, несостоятельность коей сэр Исаак продемонстрировал со всей убедительностью…
– …и сейчас трудится как одержимый над созданием машины – построенной по принципам Лейбница! – которая, он мнит, будет открывать новые истины путём вычислений!
– Может быть, наш гость прибыл сюда, чтобы изгнать из него лейбницевых бесов! – предполагает кто-то очень пьяный.
Енох раздражённо прочищает горло, отхаркивая желчь – гумор гнева и сварливого нрава. Он говорит:
– Несправедливо по отношению к Лейбницу называть его просто метафизиком.
Наступает недолгая тишина, затем – общее веселье. Дон криво улыбается и пытается разрядить обстановку.
– Я знаю одну таверну в Гарварде, где смогу развеять ваши прискорбные заблуждения…
Мысль посидеть за кружечкой пива и просветить этих остряков до опасного соблазнительна. Чарльстонская пристань всё ближе, невольники уже гребут не так широко, «Минерва» натягивает якорные канаты, спеша отплыть, а дело ещё не сделано. Лучше было бы обойтись без лишнего шума, но после слов Бена это невозможно. Ладно, сейчас главное – действовать без промедления.
Кроме того, Енох вне себя.
Он вытаскивает из нагрудного кармана сложенное запечатанное письмо и, за неимением лучших доводов, потрясает им в воздухе.
Письмо берут, изучают – на одной стороне написано «герру доктору Уотерхаузу, Ньютаун, Массачусетс» – и переворачивают. Из обшитых бархатом кармашков извлекаются монокли, и начинается изучение печати – красной, восковой, размером с Бенов кулак. Губы движутся, из охрипших глоток вырывается странное бормотание – попытки читать по-немецки.
До всех профессоров разом доходит. Они пятятся, словно это образчик белого фосфора, внезапно занявшийся огнём. Конверт остается в руках у дона. Тот с мольбой во взоре протягивает его Еноху Красному. Енох в отместку не спешит избавить дона от бремени.
– Битте, майн герр…
– Английский вполне уместен, – говорит Енох, – и даже предпочтителен.
По краям одетой в мантии толпы некоторые близорукие профессора исходят досадой от того, что не могут прочесть печать. Коллеги шепчут им что-то вроде «Ганновер» и «Ансбах».
Кто-то снимает шляпу и кланяется Еноху. Другие следуют их примеру.
Они ещё не успевают ступить на чарльстонский берег, как ученые мужи разводят невероятную суматоху. Носильщики и будущие пассажиры недоумённо таращатся на паром, с которого несутся крики: «Расступись! Дорогу!» Палуба превращается в плавучую сцену, наполненную плохими актёрами. Енох гадает, неужто эти люди и впрямь рассчитывают, что весть об их усердии достигнет ганноверского двора и слуха их будущей королевы? Возмутительно – они ведут себя так, будто королева Анна уже мертва и в могиле, а Ганноверы заняли престол.
– Сэр, если бы вы только сказали мне , что ищете Даниеля Уотерхауза, я бы отвел вас к нему без промедления и без всей этой суматохи.
– Я был не прав, что не открылся тебе, Бен, – говорит Енох.
Задним умом он понимает, что в маленьком городке Даниель должен был заметить такого паренька, как Бен, или Бена бы потянуло к Даниелю, или то и другое вместе.
– Так ты знаешь дорогу?
– Конечно.
– Прыгай в седло, – велит Енох.
Бена не приходится просить дважды. Он взбирается на лошадь, как паук, Енох за ним – с той скоростью, какую дозволяют инерция и достоинство. Они вместе устраиваются в седле, Бен – впереди; его ноги зажаты между коленями Еноха и лошадиными рёбрами. Конь, не одобривший и паром, и профессуру, направляется к сходням, как только их опускают. Самые проворные доктора бегут за наездниками по улицам Чарльстона. К счастью, в Чарльстоне не так много улиц, и преследователи скоро отстают.
Зловонные прибрежные испарения вызывают в памяти Еноха другой болотистый, грязный, наполненный грамотеями и миазмами городок: Кембридж в Англии.


* * *

– В заросли, потом через ручей вброд, – предлагает Бен. – Так мы отвяжемся от профессоров и, может быть, найдем Годфри. С парома я видел, как он шёл сюда с ведром.
– Годфри – сын доктора Уотерхауза?
– Да, сэр. На два года младше меня.
– Его второе имя, часом, не Вильям?
– Откуда вы знаете, мистер Роот?
– Он, весьма вероятно, наречён в честь Готфрида Вильгельма Лейбница.
– Это друг ваш и сэра Исаака?
– Мой – да, сэра Исаака – нет. Но история сия слишком длинна, чтобы рассказывать её сейчас.
– Хватило бы на книгу?
– Даже на несколько – и она до сих пор не завершена.
– Когда же она завершится?
– Порой я страшусь, что никогда. Однако сегодня мы с тобой, Бен, должны приблизить её развязку. Сколько ещё ехать до Института технологических искусств Колонии Массачусетского залива?
Бен пожимает плечами.
– Он на полпути между Чарльстоном и Гарвардом. Ближе к реке. Больше мили, но, наверное, менее двух.
Лошадь не хочет входить в подлесок, поэтому Бен спрыгивает и на своих двоих отправляется выслеживать юного Годфри. Енох находит место для переправы через ручей и, обогнув лесок с другой стороны, видит Бена, который затеял перестрелку яблоками с более бледным и маленьким пареньком.
Енох спешивается и в роли миротворца предлагает мальчикам поехать верхом. Сам он идёт впереди, ведя лошадь под уздцы, но вскоре ту осеняет, что их цель – бревенчатое строение вдалеке, поскольку это единственное строение, и к нему ведёт более или менее протоптанная тропа. Теперь лошадь уже не надо вести, достаточно идти рядом и время от времени подкармливать её яблоками.
– Двое мальчишек, затеявших потасовку из-за яблок в унылом, населённом пуританами краю, напомнили мне примечательное событие, свидетелем коею довелось быть давным-давно.
– Где? – спрашивает Годфри.
– В Грантеме, Линкольншир. Это часть Англии.
– Когда, если быть точным? – в эмпирическом запале вопрошает Бен.
– Легче спросить, чем ответить, ибо эти события перемешались в моей памяти.
– А зачем вы отправились в тот унылый край?
– Чтобы мне перестали докучать. В Грантеме жил аптекарь, именем Кларк, человек исключительно назойливый.
– Тогда почему вы поехали к нему?
– Он докучал мне письмами, прося доставить нечто потребное для его ремесла, и делал это в течение долгих лет – с тех пор, как вновь стало возможным отправлять письма.
– Почему это стало возможным?
– В наших палестинах – ибо я обретался в Саксонии, в городе под названием Лейпциг – благодаря Вестфальскому миру.
– В 1648 году! – менторским тоном сообщает Бен к сведению Годфри. – Конец Тридцатилетней войны.
– А в его краях, – продолжает Енох, – благодаря тому, что королевскую голову отделили от остального короля, каковое событие положило конец Гражданской войне и принесло в Англию некое подобие мира.
– В 1649-м, – торопится сказать Годфри, пока не встрял Бен.
Енох удивлен: неужто Даниель забивает ребенку голову россказнями о цареубийстве?
– Если мистер Кларк докучал вам письмами долгие годы, вы должны были отправиться в Грантем не раньше середины пятидесятых, – говорит Бен.
– Как ему может быть столько лет? – спрашивает Годфри.
– Спроси своего отца, – отвечает Енох. – Я лишь пытаюсь ответить на вопрос «когда». Бен прав. Я не рискнул бы отправиться в путь до, скажем, 1652 года, ибо даже после цареубийства Гражданская война продолжалась ещё пару лет. Кромвель разгромил роялистов – надцатый и последний раз в Вустере. Карл II вместе с недобитыми сторонниками еле унес ноги. К слову, я видел его по пути в Париж.
– Почему в Париж? Это огромный крюк по дороге из Лейпцига в Линкольншир.
– В географии ты сильнее, чем в истории. Как, по-твоему, мне следовало добираться?
– Через Голландскую республику, разумеется.
– И впрямь, я завернул туда, чтобы навестить господина Гюйгенса в Гааге. Но я не стал отплывать из Голландии.
– Почему? Голландцы – куда лучшие мореходы, чем французы!
– Что сделал Кромвель, как только победил в Гражданской войне?
– Даровал всем, включая евреев, право исповедовать любую религию! – шпарит Годфри будто по катехизису.
– Да, естественно, ради этого и затеяли весь сыр-бор, А что ещё?
– Перебил кучу ирландцев, – предполагает Бен.
– Правда твоя, но я спрашивал о другом. Ответ – Навигационный акт и морская война с Голландией. Так что, как видишь, Бен, путь через Париж пусть окольный , но куда более безопасный . К тому же люди, жившие в Париже, тоже мне докучали, а денег у них было больше, нежели у Кларка. Так что мистеру Кларку пришлось обождать , как говорят в Нью-Йорке.
– Почему столько людей вам докучали? – спрашивает Годфри.
– Столько богатых ториев! – добавляет Бен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51