Мы вернулись, и Тим ушел спать. А я ждал - Штохл должен прийти ко мне.
В три ночи дверь открылась. Штохл вошел. Хозяином сел в кресло.
Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:
- Недурно у нас? А? (Получилось так - "недувно".)
- Уютно, - сказал я. - Прохлада, воздух, чай. Хорошо!
- Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша... (и сморщился
брезгливо). Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой
стиль - быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?
- Есть немного, - согласился я.
- Понимаете, - он положил ногу на ногу, - у меня такой пунктик - мне
во всем определенности хочется, ясности. Во всем! Вас я могу включить в
свои расчеты, вы мне ясны. И каким бы вы себе ни казались ужасным, я и
алгоритм ваш найду, и движения вычислю. И, знаете, весьма точно. Но...
Он сидел откинувшись, обтянутый блестящим костюмом, словно кожей. Он
казался металлическим, ему это нравилось, то и дело он посматривал в
настенное зеркало.
- ...но все же каша. Я стрелял, а не арестован. Неясно! Ясность же
хороша. О, я бы и этот мир сделал таким, если бы стал богом. Понимаете - во
всем четкость и минимум протоплазмы. Я бы сотворил мир роботов или на худой
конец мир насекомых. Они сухие насквозь. Заметьте, чем больше слизи в
существе, тем оно для расчета непригоднее. Возьмите Люцифер. Слизь, глыбы
первобытной слизи. Из них через миллиард лет будут сделаны неизвестных
свойств звери. И на таком фундаменте решено строить цивилизацию... Смешно.
- Закон о невмешательстве, - напоминаю я.
- Он глуп! Я бы вместо этой слизи дал мир, четкий и работящий, как
станок. Мир-друг. Мир-робот. А вы срываете мою работу... Неопределенность,
слизистость, - сердито говорил он. - Ненавижу их! Я и с собой-то мирюсь
из-за ясной головы да отличной маскировки кожей моих потрохов. И хочу все
знать точно и ясно, потому и пришел к вам. Хочу знать, вы мой враг (это
понятно) или потенциальный друг (это возможно)? Молчите, взвешиваете?.. Я
бы и сам это установил, да времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду
городим? Хотите полюбоваться на мои штучки? Новые? А? Хехе, безопасные,
но... (он поднял палец). Но с определенной мыслью.
- Валяйте!
- Итак...
Штохл поднял палец и склонил голову, прислушиваясь.
И нижнюю губу закусил. Я услышал движение в коридоре.
Оно оборвалось у двери.
Дверь вошла в стену. В ее проеме стоял робот в бронеколпаке с
прорезями. Опять нарушение правил роботехники!
- Вижу, - заворковал Штохл, - вас смущает его вид. Это не броня, а
экранировка. Я весьма наслышан о вашей власти. Рискуют они там, в Совете, с
вами, рискуют. А если вы задумаете что-нибудь противозаконное? А? Или со
мной споетесь? Я ведь преступник. Хе-хе... преступил закон. Кстати,
преступление - это реакция человека на ненормальные для него условия.
Хороша формулировка?
- С гнильцой...
- Итак, о роботе. Вы арестованы, вас берет этот робот, я к вам и
пальцем не прикоснусь. Нет и нет!
Он сунул под мышки обе ладони. И глаза прикрыл: вот так, не
вмешиваюсь...
Но губы его вздернулись, подбородок остро выпер вперед.
Нос бросил на него четкую тень.
Робот был обычной многоножкой типа Ники, ростом с меня сидящего. Я
перешел из людского тягучего времени в аргусовское динамичное. И оттуда
смотрел на робота с юмором: паук шел, деля пространство между ним и мной
сверхмедленными шагами.
Отсветы полировки стекали на пол.
И Штохл застыл с разинутым в смешке ртом. Свирепая усмешка, все зубы
на виду.
Я встал и использовал разницу времени. В их времени (Штохла и робота)
был резкий бросок ко мне. В моем времени я подошел к роботу (руки его
начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.
Это всегда надо иметь в виду - аварийное окошечко робота.
Так можно остановить даже ополоумевшую машину, не губя ее ценную
механику. Если, конечно, успеешь.
И снова я во времени Штохла, снова сижу в кресле, снова разговор.
Штохл восхищен.
- Поздравляю, поздравляю! - трещит он. - Такая реакция! Ракета!
Молния!.. Любопытно, как они добились этого? Можно разобрать ваш...
Простите сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в ваших
вещичках. Я всегда мечтал стать таким вот неуязвимым, мне глубоко неприятно
принадлежать к породе слишком рыхлой и слизистой. Во мне воды восемьдесят
процентов. Во мне-то! Смех! Хотите должность моего главнокомандующего? Нет?
Тогда поделим шарик пополам? Ни с кем, кроме вас, делиться бы не стал,
самому тесно. А вам - пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах
да, вы же законник! Но задумались ли вы о личной мощи? Что может человек
один, если он не Аргус? Без роботов? Без себе подобных? Знаете, трагедия
правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе)
приятнее все делать самому. Да, да, все мы царьки сновидений. А если я
мечтаю о планете, которую я целиком сделал сам? О мире, где действует
только мой мозг, лишенный дурацких эмоций. О вечной жизни, чтобы всему
научиться и все уметь? Если здесь (он ударил себя по груди) что-то жжет и
требует: делай, делай, делай...
- Сильно, - говорил я. - Колонисты, эти поставщики фактов, конечно,
наговооили обо мне много нелестных вещей, - толковал Штохл. - Я же хочу
одного - полной самоотдачи! Что мне делать, если мой калибр соответствует
только всему шарику? Если мне тесно в обыденных отношениях? Если мозг
требует грандиозного?
Он говорит, сам усмехается. Тело его маленькое, горячее.
В движениях рук и гримасах лица повышенная четкость. Он не сидит
спокойно, не может, у него сильно повышен обмен, он даже в разговоре
вынимал из кармана питательные шарики и кидал их себе в рот.
- Я прав не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического и
технического - в отличии случая от закономерности. К чему мне случаи? Зачем
мне люди? Их настроение, эмоции? Проклятые случайности проклятых дураков! А
вот роботов я люблю, они помогают мне выпустить на волю призрачный мир,
заключенный в этой коробке (он постучал себя пальцем по шлему). Кто породил
его? Подземелья Виргуса? Возможно. Там я убедился - человек может быть
творцом Мира. Дайте мне время, и я сотворю этот мир. И мне нужны не
миллионы лет, как Глену. Через десять лет вы найдете здесь идеальную для
жизни планету. Без слизи, без природных глупостей! Договорились?.. Нет?
Тогда как это вам понравится, мой Судья?
Штохл вынул из кармана руку и раскрыл ладонь - вспорхнула тучка
серебристых капель-пузырьков. Он подул, отгоняя их от себя. Э-э, да он их и
сам боится! Ишь как страх сжимает его тело.
- Что это?
- Ха-арошая штука, - сказал он. - У меня их, разных интересных штук,
тысячи. Я пошел.
Дверь громыхнула, закрываясь за ним. Решительно щелкнул замок.
Я же следил за кружением капель. Они - словно дождь, повисший в
воздухе.
И все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки
летят, будто медузы. Сначала стаей. Но выстроились в ряд и летают по
спирали. Теперь разбились по пять-семь штук и начали крестить комнату на
разной высоте. Гм-гм, а они управляемы на расстоянии.
Один пузырек коснулся стола. Взрыв! Дымок поднялся в воздух. Я
сощурился: эге, да это эмиссия синильной кислоты, смесь ее с газообразным
антигравом.
Я отступил, задержал дыхание. А пузырьки идут на меня.
Я отступил к дверям. Они идут. Я вжимаюсь в двери - и с грохотом упал
в коридор.
Я поднялся и стоял, видел лежащую дверь с надписью "Для гостей",
видел - Штохл, как летающих варавусов, брал в воздухе ядовитые пузырьки и
прятал их в коробочку.
Ее засунул в карман. Повернулся.
- Вы и в огне не сгораете... - говорил. В его глазах, прилипших ко
мне, был банальный страх. Он же боялся меня, боялся до чертиков, до спазма
в кишках.
Я же был ошеломлен пузырьками. Злости на Штохла во мне не было. Он сам
был Злом, я не мог ждать иного.
Но его страх...
Передо мной человек. Он принес Зло в это место, погубил Глена, убил
"Алешку", трех наших милых пушистых собак. Он хотел убить меня, но это не
так важно.
- Гляди! - крикнул я ему. - Погляди мне в глаза.
Штохл напрягся, он хотел глаза отвести в сторону и не мог.
Ко мне же пришло странное ощущение: я здесь не один, нас двенадцать
человек. Мы все глядели в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков, в
сетку глазных сосудов. Я увидел бьющую из меня силу в виде горячего острого
луча. Я сшибу его с ног.
Собью, собью...
- Не свалишь, - прохрипел Штохл. - Не-е с-свалишь. - Он упал на колени
и прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча: - Проклятый,
жжешь... Проклятый, жжешь...
Я подошел, я схватил и оторвал его руки: на кожу лба и щек набегали
мелкие водяные пузыри.
- Проклятое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое
тело... - бормотал Штохл.
Я снял с головы его шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем
завертелся и покатился - белый круглый шар.
Затем я приказал Штохлу спать до утра, спать, спать...
И ушел.
Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу.
Над нею уже клохтал дежурный робот. Он сначала ворочал Штохла, затем
подхватил его и поволок по коридору. Растворился в голубом сиянии стен.
Штохл крепко спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов: мой мир, мой
ребенок...

УТРО
Колонисты спят, они испуганы. Вопрос - отчего я не арестую Штохла -
тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.
Я предвижу - они скоро пойдут ко мне один за другим и станут
оправдываться. В чем? Да в жизни своей.
Первой пришла Мод Глен. Одета просто. Выглядела она предельно уютной -
полненькая, завитушки волос на затылке.
И волосы словно у моей жены. Она больше часа обвиняла себя в
черствости и в бездушии. Плакала. Я убедился еще раз, что Глен (тот,
которого она знала), будет жить в ней до самой ее смерти. Это тяжело. Я
убрал из ее памяти Глена, и тогда она стала кричать, что до разговора была
другая, другая, другая!
И хочет ею остаться, а меня ненавидит, ненавидит, ненавидит!
Механик рассказал еще кое-что о Глене и Штохле.
Он принялся рассказывать о склоках. Он сидел и нудил, я рассматривал
те кадрики, что мелькали в его памяти.
Пришел Шарги. Какую исступленную зависть к Штохлу я увидел в нем!
Шарги (искренне!) спел хвалу Глену как работнику, целиком преданному
науке. Рассказал: "Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной
хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным
темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лабораторию, с
ним вливалась сила. Мне стало ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил
меня, что пора переносить его опыты на целую планету.
Нас было много, одержимых. Где они? Погибли здесь в первые месяцы. Я
же остался, я старался остаться жить. Да, за первые месяцы у нас выбыло до
трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Глену.
До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака,
эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.
Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической тотальной
селекции.
Глен рассвирепел. Он сказал: "Острые селекционные подходы устарели.
Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи
огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным к
разрушающим силам. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это
служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции. Нам нужна игра на
точнейшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание
новых".
Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял: это работа
на тысячу лет или на миллион. А у меня их только сто пятьдесят.
И я, все мы его подвели ради спасения своей сущности человека. Это
диалектика, Звездный.
Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем
спокойно. Нет!
- Еще бы! - сказал я. - Еще бы. У тебя бывает изжога.
...Я побывал у Штохла. Он спал в саркофаге из толстого освинцованного
стекла. Прятал мысль от меня.
Свистел механизм, качал воздух, лицо его было покойно и насмешливо.
Завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.
Полчаса назад Штохл экранировал голову и исчез. Я ищу его. Я хожу и
стучусь в комнаты. Вот четверо - опять карты и грибы. Они едят их с
хрустом,, запивая апельсиновым синтетсоком.
Я приказываю им смотреть на меня. Смотрят. Глаза сонные.
Веки - красные ободки.
- Как Штохл, - спрашиваю я, - относился к колонистам? К вам?
Я наклоняюсь к ним.
- Он говорит, мы изучатели и поставщики кирпичей для его, именно его,
мира (Прохазка).
Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
- Он нас презирает, - сообщает мне Курт. - Он презирает меня. Смеет
презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Глене я
был человеком, а сейчас?
- Всех! - уверяет Шарги. - О, я его знаю. Он такой, он всех презирает.
А попробовал бы расшифровать ген. Он дурак рядом со мной.
- Он сволочь, - говорит третий грибоед. - Изобретатель, практик,
дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
- Он убил Глена, - рыдает четвертый. - Этим он убил меня. Глен был
гений и умер, а я живу. Зачем?..
Ненависть... Теперь, если сюда заглянет Штохл, я определю это по ним.
Теперь мне нужен эскулап.
Врач был в кабинете. Человекоробот в половину моего роста лежит на
кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, шло
испытание какого-то наркотического токсина.
Об этом и заговорили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10