— Нет… более того, сейчас я даже не очень уверен, что звонила именно она…
— Вам что, голос плохо знаком?
— Разумеется, я прекрасно знаю ее голос! Но звонок меня разбудил, и поскольку она назвалась, я не стал вслушиваться… а вот теперь думаю, что тембр вроде бы и похожий, но не совсем…
— Сужаль… Линда была вашей любовницей?
— Никогда в жизни!
— Покажите карманы!
— Но…
— Покажите карманы!
Не смея спорить, Фред дрожащими руками выложил перед нами на стол клочки разорванной фотографии. Как мы быстро убедились, своей собственной…
— Значит, у вас все-таки хватило времени вытащить ее из рамки?
— Да.
— Выходит, любовницей вашей мисс Дил не была, но карточку на пианино держала?
— Я ничего об этом не знал! Я тут вообще в первый раз!
— А зачем же вам понадобилось рвать фото?
— Как раз в надежде избежать того, что происходит сейчас!
— Сужаль, — вклинился в разговор я, — вы хоть не станете уверять, будто понятия не имели, что Линда вас любит!
— Нет, но сам я оставался к ней равнодушен, и вам, Лиссей, должно быть лучше других известно, что все мои помыслы устремлены в другую сторону!
— Ну, старина, не вы первый, не вы последний могли запросто кормиться в двух стойлах разом!
Не ухвати Сальваньяк Фреда за плечи, тот точно бы на меня бросился. А Иеремия по-прежнему невозмутимо подвел итог:
— Фред Сужаль, вы признаете себя виновным в убийстве Линды Дил?
— Нет.
Полицейский не стал настаивать. Он молча снял трубку и вызвал бригаду.

Мы втроем обедали в «Лагайярд». Против всех ожиданий, особого удовлетворения никто не испытывал. Общее недоумение наконец высказал Лафрамбуаз:
— Все как будто указывает, что Сужаль и есть убийца Марка Гажана, Тривье, Сюзанны Краст и Линды… Но если первое и последнее убийства можно объяснить сердечными делами — прикончив инженера, Фред освободил его жену, а влюбленная в него Линда, возможно, мешала осуществить давнюю мечту, угрожая разоблачениями… то при чем тут Сюзанна Краст и Тривье?
Не он один мучился подобными вопросами.
— А вдруг на самом деле Сужаль только симулировал безумную страсть к Эвелин Гажан? — предположил Сальваньяк. — Волей-неволей подумаешь, что парень всех обвел вокруг пальца. Он убил инженера только из-за досье, которое так интересует нас с Лиссеем.
— Значит, по-вашему, он отвез бумаги в Испанию?
— Честно говоря… не вижу другого объяснения.
Иеремия недоверчиво покачал головой:
— Странно… Может, я питаю кое-какие иллюзии и придерживаюсь слишком высокого мнения и о вас, агентах спецслужб, и о ваших противниках… но, положа руку на сердце, никак не могу поверить, что Сужаль — ловкий преступник международного класса, совершивший все эти преступления… Как бы это выразить поточнее?.. Ну, короче, по-моему, калибр не тот…
Я чувствовал примерно то же самое и возразил лишь для порядка:
— Знаете, Иеремия, вам все-таки не стоит давать волю фантазии! Самых ценных разведчиков вербуют среди горничных, домохозяек, мелких клерков да гостиничных служащих… Правда, Сальваньяк?
— Вне всяких сомнений… Впрочем, разве Изочес не описывал вам парня, которого он водил в Испанию через сарские Громы? Помнится, вы говорили, он смахивает на Сужаля…
— Это верно… Что ж, ладно! Оставим-ка Сужаля размышлять о превратностях судьбы в тюремной камере… по меньшей мере до утра. А уж потом идите и расспрашивайте его о знаменитом досье. Потом, независимо от того, добьетесь ли вы результата, я займусь им сам. Так что постарайтесь не затягивать. А на сем я с вами прощаюсь, господа, и желаю обоим счастливого Рождества. Вам, Тони, я отдаю свой ключ. Уходя, оставьте его, пожалуйста, консьержке — у меня еще полно дел в управлении…

Я подвез Сальваньяка до гаража, а сам вернулся к Лафрамбуазу в таком же подавленном настроении, как и у моих коллег. Я не отличаюсь излишней чувствительностью — иначе наверняка выбрал бы работу поспокойнее, но такое нагромождение дурацких, бессмысленных убийств даже меня невольно вышибало из колеи. А больше всего злило ощущение, что с самого начала я был отнюдь не на высоте. Те, кто доверился мне — Сюзанна Краст и Линда Дил, — погибли, да и Иеремия лишь чудом спасся от смерти. И особенно унижало, что решительно все вокруг видели, как бездарно я веду расследование. В первую очередь, конечно, Лафрамбуаз… и Сальваньяк тоже поглядывал на меня с откровенной жалостью, словно говоря, что в его времена агентов спецслужб кроили на другую стать. И наконец, Патрон без лишних проволочек поставил диагноз…
Ночью я так плохо выспался, что решил немного полежать, но в голове продолжали прокручиваться последние события. В конце концов я пришел к выводу, что Иеремия опять, бесспорно, прав, и, невзирая на все мои личные симпатии и антипатии, Фред Сужаль даже отдаленно не напоминает тех людей, с которыми мне приходилось бороться в последние десять лет. Но тогда, быть может, мы изначально сделали ошибку, сведя в одно два совершенно разных дела? Вероятно, нас ввело в заблуждение то, что в обоих замешаны те же лица… Кто знает, не перепуталось ли наше с Сальваньяком расследование с самой обычной сентиментальной драмой?
Сужаль любил Эвелин, а та в свою очередь не питала особой привязанности к мужу, слишком занятому работой ученому. Тогда Фред мог убить Марка просто для того, чтобы избавиться от него. В таком случае можно предположить, что влюбленная в Сужаля Линда, узнав каким-то образом о преступлении, попыталась с помощью шантажа отбить его у прекрасной вдовы… Впрочем, возможно также, что, сообразив, как тщетны все ее усилия, певица задумала отомстить, выдав мне с головой убийцу Марка Гажана. Но так или этак, а подобные истории касаются исключительно Лафрамбуаза… Нас же, что самое паршивое, эта версия ни в коей мере не продвигает к заветному досье — судьба его по-прежнему туманна, не говоря уж о том, что убийства Тривье и Сюзанны остаются полной загадкой. Меж тем я нисколько не сомневался, что гибель обоих напрямую связана с изобретением Гажана. И внезапно в моей памяти всплыло еще одно имя: Турнон.
Я воображал, что маленький директор завода бесится от ревности, но на самом деле, возможно, он отчаянно боялся, как бы Сюзанна не рассказала мне о его роли в убийстве Тривье… А Бертрана Турнон мог застрелить, если тот нашел какую-то связь между ним и похищением досье… Кто лучше директора завода знал истинную цену бумагам инженера? Но тогда почему бы не допустить, что он же прикончил и Марка? В конце концов, Турнон наверняка слышал о загородных поездках Гажанов… Я помнил, с какой настойчивостью директор завода пытался внушить мне, что приличия ради перестал поддерживать с Гажанами дружеские отношения… Кроме того, от страха Турнон мог визжать фальцетом, и не исключено, что спросонок Сужаль действительно принял его голос за женский…
Само собой, в таком сценарии набиралось неправдоподобно много благоприятных для Турнона случайностей. И мне скрепя сердце пришлось признать, что выглядит куда убедительнее, если допустить, что Эвелин не разорвала связи с бывшим шефом, а вместе с ним подготовила убийство мужа, похищение досье и его продажу за кордон. Но кто же тогда ездил в Сар? Да кто угодно! Может, сюда приезжал тамошний агент, а может, они сами отправили посредника… От одной мысли, что Турнон ухитрился меня провести, а Эвелин бессовестно обманула, кровь застилала глаза. Ей я готов был простить решительно все, кроме тайных шашней с противным коротышкой. И это само по себе красноречиво свидетельствовало, что я больше не имею права оставаться агентом спецслужбы, ибо предал общее дело, как и своего друга Бертрана. В какую же первостатейную сволочь я превратился! Угрызения совести заставили меня позвонить Иеремии, чтобы поделиться с ним последними умозаключениями, но мне ответили, что инспектор Лафрамбуаз улетел на вертолете в неизвестном направлении. На вертолете? Вот странная мысль! Что это ему взбрело в голову? Я чуть не перезвонил Сальваньяку, но, представив, чего он еще наговорит об Эвелин (в конце концов, не Сальваньяк ли с самого начала настраивал меня против нее?), малодушно оставил телефон в покое.

Около восьми вечера, хорошенько отлежавшись, я полностью восстановил если не душевное равновесие, то хотя бы спортивную форму, и еще раз попробовал связаться с Иеремией, но мне снова сказали, что не знают, где он. Я выяснил лишь, что около семи Лафрамбуаз забегал к себе в кабинет, но всего на несколько минут. Впрочем, у инспектора могли быть свои дела и он имел полное право на какое-то время забыть обо мне, тем более он прекрасно знал, что я собираюсь праздновать Рождество с Эвелин. И все-таки мне очень хотелось изложить ему с таким трудом вымученную новую версию… Что ж, справлюсь сам, как большой… Полчаса спустя я вышел на улицу. Резко похолодало, но на прояснившемся небе мерцали звезды. Вскоре я добрался до почти опустевшей Интендантской аллеи. Закутанные в шубы и пальто мужчины и женщины спешили с подарками к друзьям. Именно в такие праздники, как Рождество, одиночество ощущаешь особенно остро. Можно сколько душе угодно хохотать над прописными истинами, но рано или поздно всем нам приходится на себе проверить их справедливость.

Пешая прогулка меня здорово взбодрила. Похоже, физические усилия вообще помогают поставить нервы на место. И я уже без прежней горечи думал о безнадежности всех моих попыток найти себе место под солнцем. Да, конечно, с материальной точки зрения мне жаловаться не на что… Ну а завтра? У нас не накопишь денег на обеспеченную жизнь в отставке, меж тем ее срок обычно наступает рано, слишком рано… И при этом ты крайне редко способен на что-либо путное. Правда, идя на работу в спецслужбу, человек никогда не задумывается, чем все это кончится. Так оно лучше.
Я вышел на площадь Комеди, свернул в Аллеи Турни и двинулся по бесконечной улице Фондодеж. Счастье еще, что мне удалось поймать таксиста, возвращавшегося в Кодран и не утратившего надежды кого-нибудь подвезти по дороге.
Около десяти часов я уже звонил в дверь Эвелин. Молодая вдова встретила меня очень мило, и ее нежность так согрела мне сердце, что я устыдился черных мыслей, не дававших покоя весь день.
— Тони… как бы мне хотелось, чтобы мы праздновали этот день в других обстоятельствах…
— Но когда б не они, Эвелин, мы бы никогда не познакомились!
Она проводила меня в гостиную. Нас страшно тянуло друг к другу, но, словно сговорившись продлить удовольствие, мы долго наслаждались разговорами, вспоминая разные эпизоды прежней жизни. Разумеется, моя отличалась куда большей пикантностью, чем размеренное существование Эвелин. Но так или иначе, описывая то некогда любимые места, то погибшего друга, то делясь сокровенными мыслями, мы как будто возводили фундамент будущего счастья и почти не заметили, как стрелки подошли к полуночи.
С последним ударом часов Эвелин, повинуясь внезапному порыву, упала в мои объятия, и мы обменялись первым поцелуем.
— Тони… Узнай об этом кто-нибудь, меня бы, наверное, осудили… но Марк был только верным другом… братом… А я хочу жить!
Я еще крепче прижал ее к себе.
— И я тоже! Довольно с меня прежнего существования… и вечной неуверенности в завтрашнем дне… Надоело болтаться в чужих городах, которые так навсегда и остаются враждебными… И вечно — смерть, страдания, боль, насилие, преступления… Нет, любовь моя, я тоже мечтаю совсем о другом!
Мы сели друг напротив друга за маленький столик в стиле Второй империи. Эвелин составила весьма изысканное меню: паштет в желе, холодный цыпленок, вычищенный внутри и залитый ароматным соком с мякостью ананас и шампанское. Оба и без слов чувствовали себя упоительно счастливыми. Я так опьянел от восторга, что из головы напрочь вылетели все мрачные подозрения, вернее, они просто перестали меня волновать. На свете больше не существовало ничего, кроме нас двоих. Возможно, где-то далеко, очень далеко и существует «земля людей», но нас она нисколько не интересовала. Мы тихонько включили радио.
— Тони, время летит так быстро… ужасающе быстро… Как подумаю, что прошло только три недели с тех пор, как Марк покинул меня навсегда… а теперь и вся моя жизнь вот-вот совершенно изменится… Кажется, я так и вижу: Марк берет у меня ключ от гаража, потом издали машет рукой… Да, Тони, этот черный с белым рукав, наверное, в какой-то мере был символом, знаком судьбы… и указывал он полный поворот…
Ледяное покрывало внезапно опустилось мне на плечи, сдавило грудь, мешая дышать. Куртка Гажана… как я мог о ней забыть? Эвелин сразу почувствовала происшедшую во мне перемену.
— Что с вами, Тони?
— Пустяки, дорогая Эвелин, почти ничего… Просто вы дали мне неоспоримое доказательство того, что с первой встречи лгали мне!
— Вы с ума сошли?
Причудливая смесь печали и ярости, как ни странно, вернула мне утраченную ясность мысли.
— Не пытайтесь оправдываться, Эвелин… Избавьте меня от унизительного зрелища… Я сам нашел тело вашего мужа, дорогая, и на нем было что-то вроде блузона… Зачем убийца стал бы переодевать жертву?
— Я… я, наверное, ошиблась… Память подвела… Марк всегда надевал ту яркую куртку, когда мы уезжали на выходные… Теперь я действительно припоминаю, что в тот день на нем был блузон… Но я так привыкла к этой крупной черно-белой клетке, что она невольно застряла в памяти…
— Тогда… Принесите мне эту куртку, Эвелин!
Она тут же сникла. На красивом личике ясно читались страх и злоба. И все-таки она еще пробовала разыграть оскорбленную добродетель:
— Значит, вы мне не верите?
— Нет.
Эвелин попыталась пустить в ход другое оружие.
— Тони, неужели вы готовы все испортить из-за какой-то дурацкой истории с курткой?
— Не такой уж дурацкой, Эвелин, поскольку этот пустячок, мелочь запросто может обернуться для вас пожизненным тюремным заключением…
— Вы уже сами не знаете, что говорите!
— Да то-то и оно, что знаю… если угодно, могу объяснить, почему вы не в состоянии принести сюда черную с белым клетчатую куртку своего мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19