Уже слишком давно я вел себя как последний дурак и понимал, что с этим пора кончать. Мимо ехали набитые елками грузовики — до Рождества осталось всего шесть дней. И я с горечью подумал, что, окажись Эвелин ни в чем не повинной, сумей я найти и обезвредить ее недостойного супруга, мы могли бы провести вместе восхитительный праздник… «Восхитительный»! Я невесело усмехнулся. Взбредет же такое в голову! Как и все влюбленные, я не мог выражать свои чувства иначе как в самых глупых и напыщенных словах… А когда агент секретных служб позволяет себе дойти до подобных слабостей, это почти всегда конец. Но, по зрелом размышлении, так ли уж я дорожу своей работой? Смерть Бертрана Тривье, горе Кристиан, внезапно вспыхнувшая моя любовь к Эвелин — все вместе убеждало, что жизнь, во всяком случае настоящая, протекает в иной плоскости и несовместима с этим нечеловеческим ремеслом. А может, на такой лад меня настроило приближение Рождества? Вид закутанных людей, нагруженных всевозможными свертками и спешащих к домашнему очагу, где их ждут жены и детишки? Короче, во мне больше не было священного огня. Я всегда старался оставаться честным хотя бы с самим собой и признавать собственные ошибки, но сейчас вдруг впервые задумался, уж не составляют ли они, часом, истинную радость жизни? Иными словам, если уж говорить всю правду, Эвелин, будь она сто раз виновна, продолжала мне нравиться и в глубине души я хотел не преследовать ее, а защищать от преследований.
Но — к делу. Итак, инженер работает над изобретением, интересующим Министерство национальной безопасности и тем самым правительства других держав — как союзных, так и враждебных нашей стране. В один прекрасный день означенный господин ни с того ни с сего проваливается сквозь землю с практически готовой работой, бросив при этом жену, в которой, по общему мнению, души не чает. Направился ли он в государство, готовое заплатить за его работу гораздо дороже нас? Или его похитили? И какова роль супруги в том или ином случае? Жертва она или сообщница? Ясно только одно: Тривье убили, потому что он расследовал дело об исчезновении Гажана. Сюзанну Краст — за то, что она собиралась рассказать мне все, что знала сама. Лафрамбуаз пострадал за помощь мне. И это — не говоря о том, что я сам чуть не расстался с жизнью. Следовательно, либо Гажан все еще прячется в Бордо и располагает достаточно сильными помощниками, готовыми на что угодно, лишь бы помешать нам найти беглеца, либо он попал в руки людей, способных ради наживы пролить моря крови. Возможен, наконец, и еще один вариант: перед нами классическая история о том, как жена и ее любовник (в данном случае Эвелин и Сужаль) убивают докучливого мужа, а заодно проворачивают выгодное дельце, намереваясь продать изобретение жертвы.
По правде говоря, в свете последних происшествий третья гипотеза выглядит самой убедительной, а это, вполне естественно, отнюдь не внушает мне безумной радости. Странно, вместо того чтобы подумать, каким образом припереть Эвелин к стенке, если, конечно, ее вина будет доказана, я, боясь себе в том признаться, уже подсознательно искал способ спасти ее от расплаты.
Уже докуривая, я вдруг подумал, что, по сути дела, сражаюсь с призраком. Мне надо разыскать Гажана, а что я о нем знаю? Да ровно ничего! Видел только фотографию. Но что за человеком он был на самом деле? Мне казалось, что, сумей я составить хоть мало-мальски достоверный психологический портрет — и расследование сразу сильно продвинется. Ведь очень важно угадать, на что человек способен или не способен, узнать его вкусы и привычки, от которых не так-то легко избавиться. Короче, мне следовало познакомиться с Гажаном поближе.
Я снова завел мотор, решив ничего не предпринимать, пока не пойму до конца, кто такой Марк Гажан, а для этого в первую очередь следовало поговорить со всеми, кто его окружал.

Не стану лгать, будто при виде меня Турнон безумно обрадовался, ничего подобного.
— Думаю, после сегодняшнего ночного происшествия лишь вашему хладнокровию я обязан тем, что не стал убийцей… И самое меньшее, что я обязан сделать в знак если не симпатии, то по крайней мере благодарности, — это принять вас по первому требованию.
— Что ж, вы правы, Турнон. А что до вашей симпатии, честно говоря, мне на нее плевать. Если бы я хотел всем нравиться, уж наверное выбрал бы другую профессию.
— Не сомневаюсь.
— Вот и отлично. А теперь, когда мы разобрались с этим вопросом, ничто не мешает перейти к главному. Я полагаю, вы достаточно любите свою страну, чтобы не пойти на предательство?
— Безусловно.
— Стало быть, у вас есть все основания помочь мне справиться с Гажаном, задумавшим продать свои планы на сторону, иностранной державе. Кроме того, не забывайте, что, охраняя инженера и его бумаги, кто-то убил дорогого для вас человека.
Я видел, что губы у него дрогнули, как у готового расплакаться ребенка, и поспешил развить мысль:
— Я думаю, вы очень не прочь узнать имя мерзавца, прикончившего Сюзанну Краст?
Турнон сжал кулаки.
— Да, мне хотелось бы узнать его имя, месье Лиссей, — проговорил он со всей энергией, на какую только был способен. — Даже чертовски хотелось бы… И боюсь, да простит меня Бог, что в тот день все-таки совершу убийство!
— Этот же преступник убил и моего лучшего друга, Турнон, друга, у которого остались жена и маленький ребенок. А потому, хоть мы с вами и не принадлежим к одному кругу, обоими движет одно и то же чувство. Так почему бы нам не объединить усилия, раз успех одного автоматически принесет победу другому?
Директор немного поколебался, потом, видимо решив, что предложение разумно, протянул руку.
— Хорошо, я согласен, Лиссей. С этой минуты вы можете полностью рассчитывать на меня, а я буду полагаться на вас.
Я объяснил, как мне важно получше узнать Марка Гажана, но Турнон с сомнением покачал головой.
— Это очень непросто… Гажан относился к той категории людей, рядом с которыми хоть сто лет проживи — все равно почти не заметишь их исчезновения… Пожалуй, если вдуматься, в том, что человек способен годами жить настолько незаметно, есть что-то поистине пугающее.
— Вы только что набросали портрет идеального шпиона, Турнон. Во всяком случае, оставаться невидимкой — мечта любого агента спецслужб.
Он посмотрел на меня с искренним удивлением.
— Надеюсь, вы не хотели намекнуть, что Гажан…
— Пока трудно сказать об этом что-либо определенное. Просто я рассматриваю все возможные варианты. Инженер исчез вместе со своими бумагами, следовательно, либо он мертв, либо кинулся в бега, никакого третьего решения я не вижу. Поэтому, если бы мне удалось составить о Гажане точное представление, в конце концов я разобрался бы, какая из двух версий верна — смерть или измена. Расскажите мне о нем, Турнон, но только с большей искренностью, чем в прошлый раз, когда мы с вами говорили на эту тему.
— Марк Гажан пришел к нам семь или восемь лет назад. До этого работал где-то на севере Франции. Насколько я помню, его не особенно устраивал тамошний климат. Разумеется, Гажан представил нам свои дипломы и характеристики. Прежнее начальство не скупилось на похвалы, отмечая его компетентность, добросовестность, искреннее увлечение работой, и так далее, и тому подобное. Однако мой завод практически не приносит прибылей в том, что касается реализации, а потому я не могу платить служащим такого жалованья, как на многих других, более крупных производствах. Поэтому меня несколько смутило, что Гажан решился оставить гигантский индустриальный комплекс на севере и просить места на моем скромном заводе. Марк вовсе не страдал никаким серьезным заболеванием, и ссылки на климат выглядели не слишком убедительно. Во всяком случае, вряд ли это могло послужить основной причиной его переезда. Я не стал скрывать удивления, и Гажан наконец признался, что хочет целиком погрузиться в особенно интересное для него исследование и, зная, что я всячески приветствую разработку такого рода проблем, предпочитает перейти под мое начало. Внимательно изучив его досье, я пришел к выводу, что разработки Гажана могут оказаться весьма перспективными. Это меня и соблазнило. Мы довольно быстро сговорились об условиях и о том, что, если его исследования увенчаются успехом, я получу определенный процент. Короче, по условиям договора Гажану надлежало добросовестно работать, а мне — предоставить ему необходимые на это средства. По сути дела, все основывалось на доверии.
Судя по всему, Турнон говорил правду.
— Но почему вы не рассказали об этом при нашей первой встрече?
— Да просто я терпеть не могу, когда посторонние суют нос в мои дела.
— Если только вы не опасались, как бы я не заподозрил вас в убийстве Гажана.
— Меня?
— Давайте вообразим, что инженер и в самом деле довел работу до конца… и честно предупредил вас об этом… Мы с вами прекрасно знаем, что его изобретение стоит бешеных денег, особенно если обратиться к иностранным покупателям… Возможно, в сравнении процент показался вам мизерным, а искушение присвоить всю сумму было слишком велико? Ну, что вы об этом скажете?
Турнон прикрыл глаза, и, глядя, как он нервно стиснул челюсти, я понял, насколько предположение его потрясло.
— Что бы вы ни подумали вчера вечером, месье Лиссей, я вовсе не склонен к насилию… и все же за такие слова с удовольствием разбил бы вам физиономию! По-моему, вы так привыкли иметь дело со всякого рода подонками, что напрочь разучились отличать их от порядочных людей.
— Что делать, они так похожи!
— Тем не менее, хотите верьте, хотите нет, я честный человек и имею обыкновение соблюдать взятые на себя обязательства. Так что если Гажан удрал, то в первую очередь обвел вокруг пальца меня!
— И вы намерены жаловаться в полицию?
— В такого рода делах, хотя бы из-за их крайней секретности, мы не имеем права прибегать к защите закона.
— А кроме того, существует еще и Эвелин Гажан!
— Что вы имеете в виду?
— А то, что в память о более чем дружеских отношениях с этой особой вам, вероятно, не хотелось бы причинять ей боль, преследуя человека, ставшего вашим преемником?
— В моей работе, месье Лиссей, романтизм совершенно неуместен. Мои прежние отношения с мадам Гажан не имеют ничего общего с изысканиями ее мужа. Наш роман, к тому же довольно непродолжительный, закончился давным-давно и, я бы сказал, окончательно канул в забвение, после того как Эвелин вышла замуж. Как я вам уже говорил, мы были не созданы друг для друга. Я вовсе не любитель искать приключений на свою голову, месье Лиссей!
— Но и Гажан, судя по вашему описанию, — тоже!
— Несомненно.
— Тогда почему Эвелин выбрала именно его?
— Спросите у нее!
— Но разве у вас нет никаких соображений на сей счет?
— Нет, но, даже будь у меня кое-какие догадки, я бы вам о них не сказал. Я не испытываю ни малейшего желания создавать какие бы то ни было осложнения мадам Гажан. Может, вам это и неизвестно, но на свете еще существует такое понятие, как деликатность.
— Благодарю за урок. А теперь я попросил бы вас отказаться от роли преподавателя хороших манер и добросовестно припомнить все, что вам известно о Гажане.
Турнон снова прикрыл глаза. Похоже, у него это что-то вроде нервного тика. Во всяком случае, именно так милейший директор поступал каждый раз, когда его что-нибудь раздражало.
— Марк Гажан значительно выше среднего роста… Волосы — светло-каштановые. Он никогда не улыбался и приходил в крайнее замешательство, как только разговор преступал рамки математических вычислений и его экспериментов. Насколько я знаю, за ним не замечено никаких, даже самых невинных, пороков или особых увлечений. Гажан ни с кем не откровенничал и вообще говорил очень мало. Коллеги не испытывали к нему особой симпатии, но весьма ценили его глубокие познания. Тем не менее после женитьбы на Эвелин Марк, похоже, оттаял. В то время в нем как будто появилось что-то человеческое. Гажану хотелось элегантно выглядеть, и не раз он, оставив в покое науку, снисходил до обычных разговоров, более того, начал ходить в театры. А потом мало-помалу огонь угас. Гажан опять стал тем человеком, которого мы знали. По нашему общему мнению, работа взяла верх над любовью к жене. В понедельник утром, когда Гажан вдруг не явился на завод, никто этого сначала не заметил — коллеги слишком редко заглядывали к нему в лабораторию.
— Насколько я помню, в прошлый раз вы уверяли, что Гажан практически не общался ни с кем из коллег, верно?
— С тех пор я навел кое-какие справки… О дружбе говорить было бы преувеличением, но все-таки с двумя инженерами он держался не так замкнуто, как с прочими. Это химик Варанже и специалист по электронике Ордэн. Вероятно, вам стоило бы побеседовать с обоими.
— Можете не сомневаться — не премину.
— Если не хотите разговаривать с ними здесь, то вот домашние адреса… Да так оно и лучше — нечего возбуждать излишнее любопытство у прочих коллег.
Я сунул бумажку в карман и распрощался с Турноном, поблагодарив за то, что на сей раз он проявил большую готовность к сотрудничеству.

До встречи с Сальваньяком оставался еще час. Не без труда отыскав свободное место на площади Кэнконс и оставив там «воксхолл», я поднял воротник пальто, сунул руки в карманы и быстрым шагом пошел вперед, надеясь хоть ненадолго избавиться от навязчивых мыслей и влиться в поток сограждан, — приятно чувствовать себя таким же обывателем, как и все прочие честные бордосцы.
Миновав мост Людовика XVIII, несмотря на то что холодный ветер пощипывал уши, я по-прежнему пешком добрался до площади Жана Жореса, свернул вправо на аллею Шапо-Руж и спортивным шагом вышел на площадь Комеди. Какое наслаждение смешаться с толпой прохожих, деловито снующих по обе стороны аллеи Интепанданс, и от души полюбоваться витринами! Чисто инстинктивно я охотнее останавливался у магазинов игрушек и с удовольствием смотрел на восторженные мордочки малышей, а заодно и на их мам, словно помолодевших от радости за своих детишек. Казалось, они вновь переживают счастливые минуты прошлого, когда сами получали от родителей рождественские подарки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19