ЛУННАЯ ЛЬДИНКА


Гидеон Эйлат

Когда смрадный и многоголосый вечер вступил в свои
права, затянув сумраком торговые шадизарские улочки, эту
девушку облюбовал Очаровашка. Она назвала его так, едва
заметив. Вовсе не в насмешку. Не за горб, которому
позавидовал бы дромадер пустыни, не за плоскостопные и
разные по длине ноги, не за идиотскую ухмылку и скошенный
крысиный подбородок. За величину кошелька, что чарующе
позвякивал в такт утиной походке.
Заметив в глазах стройной молодой девушки искорки
алчности, он, казалось, прибавил ростом. Природа обделила
его статью и красотой, но ему как-то ни разу не довелось об
это всерьез пожалеть. Говорят, не родись красивым, а
родись богатым. Слыша звон золота, шлюхи под фонарями
никогда не отвечали ему надменным "отстань, урод";
околдованные желтым блеском монет, в ласках они проявляли
чудеса изобретательности. И восклицали потом, сгребая
заработанные деньги слегка дрожащими от волнения руками:
"Вот это куш! Да ты просто очаровашка! Приходи еще,
красавчик, тут теперь все твое!"
Он оценивающе посмотрел на избранницу. Еще издали
зоркие глаза выхватили ее из полутора десятков гуляющих
девиц в красных платьях, которые группами и поодиночке
толклись у перекрестка и подзывали, а то и за руки хватали
хорошо одетых горожан. Она стояла в стороне от других -
высокая, с броской внешностью. Шлюхи зловеще косились на
нее, мужчины с головы до ног облизывали похотливыми
взглядами.
Очаровашка частенько заживал по этим улицам, но ни
разу ее не встречал. Иначе и быть не могло; она появилась
только сегодня. И сразу из-за нее вступили в схватку двое
сутенеров, которые прежде неплохо ладили друг с другом.
Побежденный ушел, скуля и баюкая сломанную челюсть,
победитель услышал томное: "Ладно, цыпленочек, будь
по-твоему" - и оставил ее в покое, уверенный, что завтра
утром получит свою долю выручки, а может быть, и ласки.
Она успела грубо отшить нескольких жуликоватых на вид
безденежных сластолюбцев, но при виде Очаровашки не
колебалась ни мгновения. Сразу кивнула с улыбкой и ушла с
ним в извилистый и мглистый переулок, а вслед полетело чуть
ли не хоровое: "Сука!" Золото в атласном кошельке волнующе
позвякивало, а сталь, греясь между красным шелком платья и
нежной кожей бедра, ждала своего мига.

* * *

В углу скрипнула половица - нет, не померещилось, в
третий-то раз никак не могло померещиться. Словно вторя ей,
скрипнули от отчаяния его зубы. В глубине дома прошуршал
тяжелый засов, лязгнула щеколда, клацнул замок - все,
обратный путь отрезан! А впереди и вокруг ждут в кромешном
мраке слуги ростовщика, и не с пустыми руками ждут - видел
он их дубинки и кинжалы вчера при свете дня, когда бродил
по огромному дому под видом заезжего краснодеревщика,
осматривая комнату за комнатой и чинно внушая хозяину:
"здесь бы ковер туранский в аккурат лег, ваша милость, есть
у меня один - дороговат, но до чего ж роскошен! Да и сносу
не знает. А вот ту мы, с вашего позволения, кроватку бы
поставили под балдахином, оно понятно, что кроватка в
спаленку нужна, да ведь они и в гостиной не помеха. А
жаровенку я б заменил, больно уж ваша невзрачная; только
пожелайте, мы вам из витой бронзы доставим, настоящей
аквилонской работы".
Вчера ему казалось, что годы проведенные в подмастерьях
у знаменитого умельца, не пропали втуне, - ростовщик
внимал, разинув рот, у его домочадцев блестели глаза, когда
молодой немедиец, прилично одетый и с располагающей
внешностью, со знание дела описывал то или иное чужеземное
мебельное чудо, которое он брался доставить через неделю. В
конце концов ударили по рукам, и лжекраснодеревщик получил
задаток - сумму, надо сказать, смехотворную. Зато уходя, он
знал главное: где в этом доме хранятся деньги.
Замок на входной двери уступил легко и беззвучно; с
отмычками лжеремесленник управлялся куда сноровистее, чем с
долотом и теслом. Впрочем, и долото сгодилось - оно
пролезло в замочную скважину и приподняло засов, а вскоре
петля на кончике бечевки, пропущенной между дверью и
притолокой, затянулась на конце засова. Дверь отворилась
без скрипа - не зря перед этим он, набрав полный рот
орехового масла, струйкой выпустил его в щель, за которой
находились литые чугунные петли. Ухмыляясь, он переступил
через порог и угодил в ловушку.
Снова заскрипела половица, и он, даже не напрягая слух,
уловил сопение. Кто-то таился во мраке... Возможно, ждал
сигнала...
Справа под дверью появилась желтая полоска. Вор
напрягся, выставил перед грудью долото - остро заточенное,
оно сойдет за кинжал, если придется защищать свою жизнь.
Дверь резко распахнулась. За ней стояли люди с факелами и
фонарями. Пламя ярко освещало равнодушные, нисколько не
удивленные лица.
Долото полетело на пол - сопевший во тьме человек с
дубиной давно рассчитал удар. В грудь вора уперся клинок.
Почти к самому лицу приблизился факел.
- Это он, - блеклым голосом сообщили хозяину дома.

* * *

- Ну так вот, выехали, значица, мы за ворота,
добрались до лесочка - его отсюда видать, с южной башни, -
рассказывал мечник, баюкая на коленях правую руку; рану под
грязной повязкой жгла подозрительная мазь, второпях
наложенная пьяным коновалом. - Добрались, значица, а
навстречу - шасть из-за деревьев! Здоровенные лбы, такими
хоть заместо таранов ворота крепостные просаживай. У
каждого топор, что твой жернов, на башке шлеп с прорезями
для глаз, а на щите трое таких, как ты, влежку уместятся,
провалиться на этом месте, ежели вру! Бегут на нас и ревут,
с деревьев аж листья сыплются. Ну, тут мы им и задали перцу!
- Ага, задали, - ухмыльнулся Конан и повел рукой вокруг
себя - на площади у ворот вповалку лежало около двух
десятков мертвых охранников, которых перевезли в Шадизар с
лесной опушки, где неизвестная шайка подстерегла караван
Халима Баши. Самого Халима, угодившего под разбойничьих
топор, его родственники забрали еще утром.
- Так я ж тебе об чем толкую, - не обиделся раненный, -
этакие бугаи и без топоров накинутся - цел не будешь! Да ты
и сам погляди, вон они валяются.
Конан покосился туда, где лежали бандиты. Он уже видел
их, сам помогал грузить на телеги изрубленные тела. Да,
парни как на подбор, и рожи у всех зверские, встретишь
такого в темном переулке - еще неизвестно, уйдешь ли живым.
Он поражался их храбрости - всемером, да против доброй
полусотни! И зачем? Ну, отбили бы караван, так куда после
деваться с "горячим" товаром? В лесочке не спрячешь - уж
больно мал лесочек-то. А кругом - голая степь, и сотник
городской стражи вмиг отрядит погоню на быстрых конях, и с
солдатами обязательно поедут родичи Халима Баши - не
допустят, чтобы разбойники откупились от блюстителей закона.
- Стало быть, вся шайка полегла?
В глазах раненного мелькнула настороженность. И сразу
исчезла, но Конан уже понял, что сейчас услышит ложь.
- Ага, всех кончили. Шакалам шакалья смерть.
- И не пропало ничего? - с улыбкой поинтересовался
Конан.
- В смысле? - Настороженность вернулась.
- Ну, из товаров?
- Все цело. - Раненый насупился и отвернулся.
- Я слыхал, у Халима камешек был, - сказал киммериец
нарочитой беспечностью.
- Мало ли кто чего слыхал, - угрюмо вымолвил страж
каравана.
Конан подступился к нему почти вплотную, заглянув в
глаза и дружелюбно произнес:
- Кром! Да брось ты темнить, приятель! Я ж чего
спрашиваю - меня сам Халим звал к себе в охрану, да тут, -
он с горечью усмехнулся, будто вспомнил что-то
малоприятное, - работенка одна подвернулась, сулили большие
деньги, а вышел собачий хвост без шерсти... Халим прямо так
и говорил: надо камешек один в Аренджун отвезти, помимо
прочего товара. Больно ценный камешек, много лихих людей на
него зарится.
Раненный отстранился, раздраженно зыркнул на киммерийца
и сказал:
- Вот что, мил человек. Я тебя знать не знаю, может, ты
и правду говоришь, да только нам Халим ни про какие камешки
не рассказывал. В Аренджун мы ехали, это верно, а что везли
- меня не касается. И тебя тоже, если хочешь знать.
Ступай-ка ты с миром, а то шепну халимовой родне, что ходят
тут всякие, вопросы задают...
- Да к чему их задавать, коли у тебя и так все на роже
написано, - рассмеялся Конан. - Не хвастай, приятель: не
всю вы банду положили. Баши камешек за пазухой держал, кто
ему черепушку развалил, тот и ушел с добычей. Караван-то им
без надобности был, драку они только ради Лунной Льдинки
затеяли.
Мрачная неразговорчивость охранника была красноречивее
любых словесных подтверждений. Но Конану этого показалось
мало. Он с печальным вздохом снял с пояса тощий кошелек,
развязал, вытряхнул на ладонь три монеты. Посмотрел на
раненного и ничуть не удивился перемене в его лице.
Впрочем, любезная улыбка сразу сгинула, как только две
монеты из трех вернулись в кошелек.
- Ладно, язви тебя Кром. - Конан снова тяжко вздохнул,
вынул монету из кошелька, протянул охраннику. - А третью
не получишь! - грозно заявил он. И тут же смягчился слегка:
- Да имей же ты совесть, приятель! По миру меня пустить
хочешь?
- Угадал ты, мил человек, восемь их было, - признался
раненый, запихивая деньги под кровавую повязку. - Восьмой
убег с камешком. А куда убег - не пытай, ей-ей, не знаю.
- Что ж вы восьмого-то упустили, а? - осуждающе спросил
киммериец. - Догнать не смогли?
Его слова задели охранника за живое.
- Был бы ты тогда с нами - понял бы, почему упустили, -
процедил он сквозь зубы. - Это не люди - кабаны бешеные,
как начали нашего брата кромсать, только брызги кровавые
полетели! Когда последний, самый лютый, деру дал, мы
своему счастью не поверили! И рассудили: на кой его
догонять, когда Халим Баши на дороге мертвый валяется,
товары целехоньки, а бандюга в город мчится? Ну, схоронится
в каком-нибудь притоне, так ведь камешек-то, Лунная Льдинка,
все равно себя выдаст! Мало что сам он дорогущий,
пол-Шадизара можно купить, на нем еще и заклятие против
воров. Большущие деньги Халим чернокнижнику отвалил, зато
теперь Лунную Льдинку нигде не спрячешь. Из-под земли до
хозяев докричится.
- Да ну? - Последние слова охранника только подогрели
любопытство Конана. - А чего ж тогда родня Халима
озолотить сулит того, кто Лунную льдинку найдет?
- Врешь! - раненный резко выпрямился, вскинул
нечесаную голову. - Кому они сулили? Когда?
- Своими ушами слышал - командиру стражи сулили, -
честно ответил Конан, не договорив, что разговор тот,
из-за угла подслушанный, вовсе не предназначался для его
ушей. - Сгинула, говорят, Лунная Льдинка, точно в омут
канула. Кто найдет, тому золота отвалят, сколько на горбу
своем утащит.
- Ух ты! - возбудился охранник. - А что сотник стражи?
Согласился помочь?
- Понятное дело, согласился, да только велел халимовым
родичам лишнее не болтать, а то, говорит, весь город
всполошится, на поиски кинется.
- Эх, рана, паскуда! - Охранник досадливо взглянул на
окровавленную руку. - Кабы не она, проклятая, я б сейчас
первым всполошился.
- А ты хоть видел ее, Льдинку Лунную? Знаешь, как
выглядит? - Конан не дослушал до конца тот разговор с
сотником стражи - помешал какой-то зевака, зашедший за
угол, где стоял киммериец.
Охранник отрицательно помотал головой.
- Баши, земля ему пухом, никому не показывал, пуще
глаза берег. Говорят, плоский камень, желтый и прозрачный.
И блестит красиво, глаз не оторвать. Может, врут, может,
нет... И куда ж он кануть-то мог, а? Заклятье-то
дорогущее...
- На любые чары найдутся чары покруче, - уверенно
заявил Конан.

* * *
- Про Льдинку ничего не слышали, а работенка для тебя,
может, и найдется, - сказали ему в тот вечер на Южном
базаре. Торговцы уже разъехались по домам и постоялым
дворам, и за высоким забором, сплетенным из виноградных
лоз, толпа оборванцев устроила привычную дележку отбросов.
Заглянул туда и Конан, но вовсе не за своей долей
подгнивших фруктов и овощей (каковой ему не причиталось), а
для разговора с вожаком местного отребья. Вожак был радушен
- предложил гостю ломоть осклизлой дыни и пригоршню черной
шелковицы, собранной его приятелями на грязной земле. И то
и другое было вежливо, но непреклонно отвергнуто. Тогда
вожак сказал:
- Знаешь Паквида Губара?
- Горбуна колченогого, что ли? - Конану живо
вспомнился странный ростовщик, любитель разгуливать по
ночным улицам с толстым кошельком на поясе и стайкой
невидимых, как духи, телохранителей с кинжалами да
удавками. Даже не будь телохранителей, местное жулье
боялось бы Паквида Губара пуще проказы.
- Его самого. - Вожак не подал виду, что его задел
брезгливый тон собеседника.
1 2 3 4 5