..
И вот наступил Черный день, предсказанный почти четверть века назад.
Мы сразу узнали его по звуку, по цвету, по освещению...
Долина, что за Синей Горой провалилась к самому центру земли, из
провала повалил дым, тень дыма упала на город. Все вокруг стало сумрачным:
яркие краски, казалось, были приглушены, и только шероховатая фактура
предметов бросалась в глаза - притягивала взор, заставляла забыть все и
погрузиться в транс. Весь город затих - жители боялись выходить из домов -
и только странные, неизвестно где рождающиеся, гулкие звуки прокатывались
от строения к строению, тревожа чахлое эхо. В народе начали говорить о
гигантской темной фигуре, которую якобы видели беженцы из сел, ближайших к
Синей Горе. Они бежали, побросав все, и теперь табором жили посреди
Дворцовой площади, ожидая помощи и покровительства. Тогда впервые
появилось название Темный Демон, так понравившееся певцам. Чуть позже
мыслители назвали его Воплощением Зла, впервые пришедшего в этот мир.
Как водится, во дворце собрался Совет Мудрецов; к ним вышел Король и
мы - семеро его детей.
Встал Великий Стратег и неспешно начал речь:
- Прошло ровно двадцать четыре года с того дня, как уважаемый всеми
нами Первый Маг предсказал нам Беду, а сам исчез. За это время не было от
него никаких вестей, и даже слух о нем не достигал наших границ. Однако
случилось все в точности так, как он предсказал, и вот пришло время и нам
исполнить предначертанное. Выросло шесть королевских детей: принцев и
принцесс, сильных и властных, владеющих тайным знанием и древней
мудростью. Лучшие маги и воители все эти годы готовили их к бою - и нам не
стыдно за своих учеников. Пора снаряжать их в поход...
- Постой, но у меня семь детей, - прервал Великого Стратега Король.
- Нет смысла беспокоить вашего старшего сына, - решительно возразил
Великий Стратег, - он не создан для военных действий. Ему лучше остаться в
городе...
Помедлив, он добавил:
- Не стоит отягощать отряд бесполезными людьми. Если помните, Первый
Маг ничего не говорил о численности отряда - он не уточнял, все ли дети
Короля должны войти в него. На мой взгляд, руководствоваться в этом
вопросе следует все-таки здравым смыслом...
Я молчал - я знал, что спорить бессмысленно. Я чувствовал (зная то,
что я знаю, это было не трудно), что Верховный Стратег выражал общее
мнение: мнение всех магов и мудрецов Совета, мнение всех моих братьев и
сестер. И только отец мой, движимый то ли ощущением высшей мудрости, ныне
почти забытой, то ли простой отеческой любовью к первенцу, пытался меня
защитить:
- Но ведь именно он получил из рук Первого Мага перстень, носящий имя
Сердце Мира, и хранил его все эти годы. Этот перстень должен освятить
предстоящий бой и помочь одержать победу...
- Мы все, - Великий Стратег картинно обвел рукою весь зал и чуть
наклонил голову, - премного благодарны ему за то, что он сохранил эту
реликвию, этот, так сказать, символ... Но теперь пришли другие времена, и
он должен передать перстень Эглю - младший брат подготовлен лучше всех. Он
умеет больше всех, он первый среди них - он должен стать в этом бою
главным...
Никто ему не возразил - да и мог ли кто возражать, да и было ли чем?
Действительно, трудно найти человека подходящего для боя лучше, чем Эгль.
За это Великий Стратег его так и любил - больше всех своих учеников.
Любовь эта была взаимной, и Стратег это знал. Великий Стратег... он
действительно был великим стратегом - уже тогда он думал о том, что будет,
когда отряд вернется из похода, когда умрет наш отец, и встанет вопрос о
престолонаследии... Я об этом не думал - не хотел. Потому и молчал. Я
чувствовал (зная, то что я знаю, это было не трудно), что и думать, и
говорить об этом не только рано, но вовсе бессмысленно. И все же нужно
было что-то сказать.
- Что скажешь ты, сын мой? - обратился ко мне отец. - Почему ты
молчишь?
- Мне кажется, я должен идти, - сказал я, хотя мог бы ничего не
говорить.
- Сейчас не время для личных амбиций, брат, - твердо возразил Эгль,
он думал, что перебил меня, но я и не собирался больше ничего говорить. -
Я понимаю: тебе, конечно, обидно, ты...
Эгль осекся, а хотел сказать: "Ты завидуешь", - я это почувствовал
(зная то, что я знаю, это было не трудно).
- Ты не прав, Эгль, - вмешалась сестра Камилла, - амбиции тут не при
чем - трудно найти человека менее амбициозного, чем наш старший брат. Ему
просто неловко от того, что нам предстоит рисковать жизнью, а он останется
дома... Пусть это тебя не смущает, брат, - она повернулась ко мне. - Так
будет лучше и для тебя, и для нас...
Тут снова нашелся Эгль.
- Ты, и вправду, не создан для боя, - собравшись с мыслями и сделав
свой голос по возможности мягким, он повторил слова своего любимого
учителя. - Такой человек в походе не просто бесполезен - он вреден. Ты
должен отдать мне перстень, носящий имя Сердце Мира, а сам остаться в
городе, с отцом и матерью. Так, действительно, будет лучше.
Он был по-юношески тверд и уверен - как он был красив, мой брат, в
своей вере и твердости. Я невольно им залюбовался...
- Пусть будет так, как решит совет, - сказал я.
И тогда все, кроме отца, молча подняли руки, и было ясно, за что они
и против чего.
- Как угодно, - покорно сказал я и коснулся перстня, чтобы его снять.
Только перстень, всегда так свободно сидевший на моем пальце, вдруг словно
впился в сустав. Я замешкался в тщетных попытках его стащить. В зале
поднялся шум, ропот - они все думали, что я хитрю.
Только вдруг цокот конских копыт за дверями заглушил этот шум
недовольства. Дверь распахнулась, и с лошади, остановившейся прямо в
проеме, сошел Первый Маг. Вернее не сошел, а прямо упал, и только узда
помогла ему удержаться на ногах.
Удивительно, как я сразу не догадался, что в этот день он не мог не
прийти. Зная все то, что я знаю, это можно было понять - наверное, и на
меня повлияло общее настроение, и чужая враждебность притупила мои, прежде
тонкие, чувства.
Однако ни у кого, кроме меня, приезд Мага радости не вызвал. Уж
это-то я почувствовал - насколько он не ко двору.
Еще меня огорчило то, что учитель мой был едва жив: одежда его была
изорвана в клочья и окровавлена, лицо потемнело и осунулось, щеки
ввалились, и лишь глаза горели судорожным огнем. Я так и не узнал, кто его
ранил, сколько дней он провел в седле и скольких коней загнал. Никто не
сделал ни шагу ему навстречу, не помог, не поддержал - и он, шатаясь, с
большим трудом пошел через тронный зал. В полной тишине, один на один с
эхом, дробились, множились и затихали шарканья его стоптанных сапог. Он
шел прямо ко мне, не глядя ни на кого больше.
- Я узнал... - прошелестел Первый Маг сухими, беззубыми деснами. - Я
узнал, что прежде я ошибался - знак врага мы приняли за предупреждение
друга... Мы сами себе готовили гибель...
Сказал - мне.
Казалось, в целом мире не было никого, кроме него и меня, или все
были неважны. Он с трудом стоял на ногах. Он тяжело дышал, опершись о
подлокотник моего кресла.
- Я понял... - сказал он мне, облизав треснувшие губы. - И ты это
тоже поймешь... Только ты... Но там - на склоне Синей Горы... Этот
перстень поможет тебе. Только ничего не бойся, иди смело - никто тебя не
остановит. Ты справишься, ты победишь... Только ты можешь хоть что-то
поправить...
Он изо всех сил сжал мою руку вместе с перстнем, носящим имя Сердце
Мира, на указательном пальце и, склонив голову, затих.
Раньше такого не было - Первый Маг при всех признался в своей ошибке.
Только никто не понял, в какой. Зал, затаив дыхание, слушал, что же он
скажет еще. Но он больше ничего не сказал. Вообще ничего. Он умер, сжимая
мою руку, склонив голову к моим коленям.
Потом было много шума.
Первого Мага хоронили со всеми почестями. За гробом, обшитым черным
бархатом, украшенным гирляндами черных роз, шел весь королевский двор,
весь Совет Мудрецов с Главным Стратегом во главе. Словно в замедленном
механическом балете, воины отдавали умершему честь. Стреляли пушки, под
колеса катафалка дети бросали цветы. Главный Стратег произнес речь, какой
еще не слышали в Королевстве Юм - весь двор восхищался его красноречием.
Вот только никто не плакал - все было сурово, торжественно и молчаливо.
Похоже, Первого Мага похоронили уже давно, и весь этот величественный
ритуал был только запоздалой формальностью, как расстановка точек над "i"
в давно написанном и уже изрядно подзабытом тексте.
В поход мы вышли всемером - отец сказал решительно, что предсмертная
воля Первого Мага должна быть исполнена, и, пока он король, последнее
слово останется за ним; возразить никто не посмел. Шли молча, говорить
было не о чем, да и не было привычки. На привале мои братья и сестры
продолжали тренироваться, совершенствоваться в своих искусствах, повышать
мастерство... Я же без особой цели бродил по безлюдной лесной округе.
Я наблюдал сцены из жизни растений и животных, прислушивался к звукам
растущей травы и текущей воды, прикидывал пути облаков на небе, пробовал
упругие и мягкие струи ветра, разглядывал солнечные блики на камнях и
листьях. Не знаю, что уж думали обо мне. Мне это было давно безразлично -
зная то, что я знал, легко быть спокойным. Вскоре мне стало казаться, что
прогулки эти не так уж случайны и бессмысленны, что кто-то все время
подталкивает меня - ведет, едва заметно подсказывает, что делать. Я
перестал просто созерцать. Если было светло, я расставлял мольберт - я
растирал краски на палитре, смешивал цвета, наносил на холст, подбирая
оттенки в тон теплу солнечного света и прохладе глубокой заводи. Если уже
смеркалось, я доставал флейту - я извлекал из нее тихие звуки и
прислушивался к ним, стремясь передать тональность луны и коронованных ею
облаков, стараясь не помешать идиллии сверчков и ночных птиц. Я сидел
часами. Иногда мне казалось, что от меня к окружающим предметам -
вылизанным ли светом или упрятанным темнотой - тянутся невидимые нити, и я
нахожусь среди них, в центре их переплетения, словно, пошевелись я, и это
движенье отзовется где-нибудь в непостижимой дали падением камня или
всплеском морской волны, а дуновение ветра или крик испуганной невесть кем
птицы способны изменить мое состояние, пустить сердце биться сильнее или,
наоборот, заставить замереть, заставить неожиданно загрустить или
обрадоваться... Моменты такие случались все чаще. Я научился приводить
себя в подобное состояние по желанию. Гораздо позже, уже здесь, в хижине
на склоне Синей Горы, я понял, что именно это состояние и называется
мудростью...
Тихо и не спеша, без приключений и других странных событий наш отряд
добрался до Синей Горы. Так же спокойно мы поднялись по ее отлогому
склону, минуя деревья и камни. Необычайное предстало нашему взору, лишь
только мы преодолели перевал. Вся долина, такая красивая некогда,
открывавшаяся прежде всякому, смотрящему вниз с хребта Синей Горы, ныне
была сокрыта от глаз. Вся она была заполнена темной, почти непрозрачной
субстанцией: не то дымом, не то какой-то мутью, не то еще чем-то
непонятным, чему нет ни названия, ни объяснения. Шагов около шестисот не
доставала она до вершины хребта. Наши кони вошли в эту муть по колено и
стали, как вкопанные. Никакие силы не могли заставить их двинуться дальше.
Поняв это, мы спешились, побродили вокруг испуганных коней и вернулись
назад на хребет. Там - прямо на перевале - мы и разбили свой лагерь.
Поставили кругом семь шатров, а в центре устроили коновязь и развели
костер.
И тут же лесные духи разнесли по округе весть, что наш отряд прибыл
на место.
Ночь была нервной; несмотря на строго соблюдаемую очередность дозора,
никто не спал. Все ждали нападения, но никто так и не отметил вниманием
наш лагерь. Словно бы все в мире было спокойно, словно и не растеклось в
шестистах шагах от нас море темной мути; как прежде, перекликались ночные
птицы и звенели цикады, как прежде лили с небес свой неяркий свет звезды.
И только мы беспокойно искали подвоха в каждой минуте тишины.
Так же, без неожиданностей, прошел и следующий день. По устоявшемуся
обычаю, мои братья и сестры посвятили его тренировкам. Самая старшая из
сестер - Камилла - работала с огнем: высекала пальцами пламя, разжигала и
гасила его. Напряженным жаром веяло от нее. Огонь следовал за нею повсюду,
как верный пес, вьющийся у ног; сотнями языков он лизал ее руки не
причиняя вреда. А стоило ей того захотеть, и он взвивался к небу столбом.
Недаром ей был присвоен титул Повелительницы Огня.
Мой брат Нум управлял водой. Он привлекал к себе небесную влагу и
подземные струи. Прямо на склоне горы он создавал волны и потоки, замедлял
и ускорял их течение, а сам при этом оставался сухим. От него веяло
сыростью и прохладой и, казалось, что вода клокочет у его ног. Это и не
удивительно, ведь он носил титул Властелина Вод.
Близнецы Инга и Елга упражнялись во владении живой и неживой
природой.
Инга властвовала над животными и растениями. Она поднимала руку, и из
бурой чащи выходили волки; барсы, неуловимые, как тени камней, спускались
с отвесных круч; из глубоких берлог, грузные и неотвратимые, как темные
годы, поднимались невыспавшиеся медведи; туры, лоси и буйволы, опустив
венценосные головы, спешили к ней по горному склону. По ее знаку дуб,
росший на склоне, опускал свои могучие ветви, лесной орешник хлестал
упругими прутьями, а тростник подставлял острые края листьев.
Елга, сестра Инги, управляла погодой: ветры, смерчи и молнии
просыпались в ее волосах.
1 2 3 4