«Бобка»: ПанЪинтер; 2000
ISBN 5-89884-020-6
Сергей Чилингарян
Бобка
Повесть о собаке
Предисловие
Год написания «Бобки» 1982-й. То, что в течение пятнадцати лет эта удивительная повесть о собаке оставалась невостребованной, красноречиво свидетельствует об особенностях нашего литературного процесса, зацикливающегося то на идеологии и злободневности, то на безыдейности и штукарстве. Не дождавшись нормальной литературной ситуации и естественной встречи с читателем, автор на свои средства издал «Бобку» мизерным тиражом и разослал — раздарил знакомым. Отклик не заставил себя ждать: у «Бобки» появились почитатели, в том числе такие квалифицированные, как Фазиль Искандер, Евгений Сидоров, Станислав Рассадин; а Андрей Битов увидел в анималистической прозе Чилингаряна «открытие, которого не встречал прежде».
Полностью солидаризируясь с названными литераторами, мы предлагаем «Бобку» нашим читателям и сожалеем только о том, что сегодня число подписчиков «Дружбы народов» меньше, чем в былые годы.
Александр Эбаноидзе
Бобка
Одно горе делает сердце человеку.
А. Платонов
Служба шла незаметно. Единственной отвлекающей заботой были блохи. В жаркие дни Бобка их ненавидел. Он тихо рычал и скалился, щуря глаза, но ленясь утомительной ловли, лишь прислушиваясь к их возне и безотчетно надеясь, что напугает их — и те сами отстанут. Но от прямого солнца, когда злодейство блох достигало предела, Бобка срывался с оскала, впивался в шерсть и часто-часто прочесывал ее резцами.
Щелкнул шпингалет на калитке, и Бобка радостно вскочил: Хозяин! Шел нетвердо, его заносило на обочину дорожки и даже на грядки. Бобке не нравился хмельной дух, но главное, что Хозяин наконец пришел.
Хозяин угрюмо взглянул на пса. Бобка просительно заскулил. Нижнюю губу защекотало от слюны, и он стал подбирать языком в обе стороны, хотя знал, что Хозяин сердится, когда выпрашивают еду. Хозяин прошел к крыльцу. Бобка не огорчился, он ждал, чего будет ему из дома, приятно волнуясь от неизвестности еды. Но Хозяин долго возился с висячим замком.
Вдруг голова Хозяина дернулась, и Бобка услышал утробный звук. Звук повторился еще раз и еще, и оба раза Хозяин плотно сжимал губы. Бобка подал вперед свои мягкие уши, а кожа между ними от недоумения напряглась: что ли, в рот Хозяину залетело насекомое? А Хозяин оставил замок, неловко повернувшись, осмотрел двор: летний очаг под навесом, угловую будку отхожего места, курятник, ближе к дому — длинный сарай, а вплотную к боковой стене сарая — Бобкину конуру. Мутный, как будто высохший, взгляд Хозяина пошарил вокруг и утвердился на Бобке. Бобка обмяк ушами и поизвивался туловищем, смущаясь: вдруг Хозяину захотелось его погладить? Наконец не выдержал и отвел морду от тяжелых глаз — в ту сторону, где давно осохла под солнцем миска. При виде миски он робко заскулил. Тут Хозяина как-то непонятно повело; пошел было к дальней будке, а может, к курятнику, потом повернул к двери сарая, где жили свиньи; и опять его бросило, теперь к Бобке. Тот отпрыгнул вбок. Хозяин потоптался на Бобкиной территории, хватаясь за крышу конуры, пока не наступил на край миски. Миска вскинулась на дыбы и тукнула по костяшке ноги. Тут Хозяина согнуло; раскорячившись над миской, он надул щеки. Видно, сидевшая в нем тварь все сильнее его терзала. Вдруг еще наклонился — и жидкая пища полилась в миску. Сам он надрывно рыгал, будто в горле застряла кость.
Потом он утер длинную слюну, слабыми шагами ушел под навес, где были широкие нары, и улегся.
У Бобки заволновалось в пустом желудке. Еще не подойдя, он учуял прокисшую смесь водки и всякой еды, а приблизившись, ощутил внутри себя возмущение, червем извивающееся наружу. Бобка отошел и сел, смятенно глядя на миску и не зная, что делать. Помимо отвращения он еще боялся нарушить запрет: а вдруг не ему? Хозяева не разбрасывают еду как попало, а собирают в тарелки и кастрюли, а что перепадает в миску — это его, Бобкина, положенная пища. Но то, что в миске сейчас, вышло из самого Хозяина. Значит, он съел это раньше, но ему не понравилось, и Хозяин решил, что ли, сохранить на потом? Тогда почему в его миске? Бобка опять озадачился: вдруг это могло предназначаться и ему, Бобке… Он нерешительно подошел к миске, осмотрелся, потом поглядел в сторону навеса — но Хозяин уже затих на нарах — и принялся хлебать. Червь снова запросился наружу, но Бобка утопил его с первыми же глотками.
Было даже вкусно и сытно, но плохо, что без костей — зубы томились по грызне — и мешала прокисшая водка. Выхлебав до дна, Бобка ушел в тень сарая и лег.
Голову притулил к дощатой стене. Перетерпел неприятные напоминания о еде — отрыжки; раньше они являлись как продолжение едового удовольствия. Но вскоре пища вжилась в него и забылась.
Незаметно пришло и приятное продолжение — но совершенно иное. В голове набух тугой ком, а другой, теплый — в желудке; оба, увеличиваясь, наползли на туловище, плавно полились в лапы. И с утробной лаской объявилась энергия игры и неуемного движения. Бобка вскочил, беспорядочно пробежался. В голове легко закружилось. Нет, все же надо полежать после еды, вот что. Он снова лег, вытянул морду на лапы. В животе скапливалось приятное тепло, поплыла алая темень в приспущенных веках. Бобка выпустил язык и часто задышал, чтобы освежиться. Но вместе с дыханием часто и гулко забилось сердце, зовя к лихим удовольствиям. И Бобка понял: не надо отдыха! Вскочил, бренча цепью, забегал, наконец погавкал, требуя к себе участия.
Никто не отозвался, и Бобка суматошно полаял еще и еще раз, пока Хозяин не прикрикнул с лежанки. В прежние дни этого бы хватило, чтобы замолкнуть, но сейчас в Бобку вселилась отчаянная дерзость. Он помолчал секунду, но ласковый тугой ком все распирал изнутри, и Бобка залаял громче, уже нарочно, чтобы Хозяин вспомнил о нем и отпустил гулять.
Опять послышались ворчливая возня и сердитый окрик. Бобка веселее, громче облаял и новый окрик, а от самой оглушительности безудержного лая уже чувствовал удовольствие. Тогда Хозяин, ругаясь, прошел до Бобки и хотел дать пинка. Но Бобка ловко вертелся на цепи, а Хозяин со сна был медлителен. Он крикнул «На место!», и Бобка по привычке послушания забежал в конуру. Там сразу стало тесно для неимоверной резвости. Он хотел выскочить, но Хозяин загородил вход. Взяв Бобку за ошейник, он стал расстегивать его, а Бобка на миг озадачился: почему от Хозяина больше не пахнет водкой? Но, ощутив шеей легкую прохладу вольности, все забыл.
Бежать! А ну, бежать! Всполошить поселок! Раздразнить псов на привязи, что он — праздный и спешит на станцию к бродячим приятелям, к новым запахам, а может, и соблазнительным встречам, восторгам! Скорее бежать!
Бобка вырвался из рук Хозяина — тот его придерживал, вставая, и неуклюже целился пнуть на дорогу — и припустил к калитке. От радости забыл о пределе натянутой цепи: ведь, даже будучи отвязанный, он всегда неприятно ощущал его шеей, когда прорывался наружу.
За забором Бобка обегал столбики своей территории и суетно окропил их. Через минуту на тихой улочке вдоль озера поднялся перебрех. Псы ополчились на Бобку за то, что ему повезло: как же, вот, вот-вот-вот, отпустили с цепи…
Особенно ярились те, до которых донесло водочный дух.
Но Бобка уже спешил по извилистой дороге к станции. Завидев трухлявый пень, он привычно сократил петлю: побежал тропкой и по камням через ручей. По пути он встретил одинокого пса. Увидел издали — и сразу острое любопытство.
Припустил навстречу, за несколько шагов осадил, принюхался: может, давний недруг? Настороженно подошел ближе, и они ознакомились как следует. Да, незнакомый кобель, такой же дворняга-простопсин, как и он сам. Бобка разочаровался: не сука… Скорее на станцию, к знакомым приятелям! Он побежал дальше, но вдруг оглянулся. Запах встречного пса быстро смешался в памяти. Бобка вскинул голову и стал вспоминать: неужели не сука? Нет, кажется, не сука… Но перенюхивать не стал; на станции полно разных псов, не стоит задерживаться.
Вскоре лес, по которому пролегала дорожка, помельчал и отступил. Солнце прогрело Бобкину спину, стало жарче. На станции он пробежался по длинной гравийной площадке, у которой останавливался неторопливый поезд с людьми, глядящими из окошек. К поезду приходили женщины в передниках и белых косынках; они выставляли на столы разную снедь: помидоры, горячую картошку с грибами, но без мяса, огурцы в банках, — их нет-нет да поливали сверху ложкой, будто оживляли. К столам спускались из поезда голые по пояс едущие.
Иные же хозяйки, те, что приносили ягоду в ведрах, сами бегали вдоль поезда, раздавая у входов кульки.
Теперь было пусто, жирная бумага в кустах уже обнюхана, да Бобка и не хотел есть. Он прислушался и огляделся: где же постоянные псы? Запахов полно, есть и чужие; все свежо, но беспорядочно обегано. Бобка зашел за вокзальное здание, где в тени и зелени низкой оградки иногда отдыхали они, — но и там никого. Бобка пронзительно гавкнул — до того захотелось общения. Побежал между рельсами к морщеному шлангу, который свисал сверху, и под ним скапливалась лужица. Похлебал теплой воды, потом перебежал на ту сторону станции. Там, на крайнем пути, был товарный поезд. Прошмыгнув по уводящему под ним густому следу, Бобка различил в низинке шевеление высокой травы.
Мелькали озабоченные спины. Они! Бобка бросился с невысокой насыпи, и сухие стебли хлестнули его за прыть.
Подбежав, он пуще возбудился, что ощутил всех сразу — разнопёсица; целая свора! Бегло внюхался. Отвечали ему брезгливо, воротя морду и сдержанно рыча. Он сразу и учуял — сука! — всю округу собрала… Были тут все: и чумазый Бич, ночующий при котельной, и Рыжий, вожак-заводила, и Понурый — старый, крупный, но осторожный бродяга, и кобели средних дворняжьих размеров, а поодаль — прочая шавкотня, с самым малым из них — кудлатым Шматком. А один был местный, убежавший со двора с обрывком цепи на шее.
Кобели дозволили Бобке обнюх, стерпели его короткую струйку тут же в сторонке. Глухо рыча, заявили о себе главные. Было их несколько, сука еще сама не разохотилась и избранника не выделяла — может, и совсем ей никто не пришелся. Кобелям же одинаково ударило в нюх, примиряться они не хотели, что любой из них, отдельно, — не избранник. Каждый надеялся, в том числе и Понурый; от долгой бродячей жизни спина у него прогнулась, хвост уныло висел, — устал махать без толку всем подряд. Он держался особо, на суку не покушался, но и не отставал.
Оказавшись в своре, Бобка с суматохи не учел, что вожаки терпеливо стерегли удачу. Его объяло ласковым жаром, словно он лег животом на горячую золу.
Одуряющий ком в голове окреп, стучался из ушей — и согласно с ним билось в горле. Близость суки оттеснила охоту играть. Суетясь подле суки, Бобка семенил лапами, от томительного жара грудь его вздымалась, он вскидывался, но сука, оборачиваясь, с визгом цапала его за шкуру. Бобка смущался, отдергивал голову, но не отступал и, чуть помедлив, вновь загребал ее лапами.
Вожаки вначале притихли. Озадачась Бобкиной решимостью и мало ли каким его неизвестным преимуществом, они чуть слышно рычали. Но вскоре донюхали, что это все тот же Бобка, ни с чего обнаглевший; и никакое это не преимущество — а смердный дух, как от пьяных людей.
Первым ожесточился Рыжий, за ним — Бич и Цепной. От брезгливой злости у них вздернулись губы, и все трое накинулись на Бобку. Хотели цапнуть свое и средние кобели, но им не нашлось вокруг Бобки места. Под шум грызни сука выбралась из низинки и устремилась к кустам, за которыми начинался лес.
Свара так же быстро распалась, и псы побежали вслед. Гремел обрывок цепи на шее Цепного, как бубенец, дыхание псов отзывалось шелестом стеблей; высокие травы подхлестывали головками, полными зрелого семени. Разбрызгивались врасплох кузнечики. Кобели поднимали головы, уточняя бег. Бежал и Бобка, встряхивая покусанным ухом.
Сука посмотрела в глубь леса: там было прохладно, тихо — и захотела бежать туда. Но сразу же вдруг повернула обратно, в сторону станции, — может, решила, что все равно надо постоянно уходить от кобелей — тогда уж лучше заодно рыскать пищу.
Она повлекла за собой свору на насыпь, пробежала под товарным поездом и остановилась у лужи под резиновым шлангом. Поспешно похлебала воды. Кобели, столпившиеся возле, не мешали ей. Один лишь Бобка с разозленного отчаяния хотел сразу достичь ее, но его остановили оскаленные морды.
Сука пошла рыскать по растоптанной траве вдоль платформы. Оберточные бумаги уже прогоркли под солнцем, а свежего населенного поезда еще не было.
Из вокзального здания вышел человек в черной форме со строгой фуражкой. Он посмотрел в сторону головы товарного и махнул туда рукой. Потом увидел замершую свору, не спеша разглядел ее и, узнав знакомца, крикнул:
— Бич! Поди сюда!
Бич дрогнул и вильнул хвостом, посомневался на месте, а сука решила, что дежурный человек может покормить ее, и подалась было к нему. Но кобели не дали. Они заподозрились, увидев, как Понурый опустил голову и обвис ушами, показывая, что он не интересуется человеком, даже не прислушивается к нему — вот даже уши не насторожил, а бежит своей дорогой. И он действительно потрусил от здания, будто в ту сторону и направлялся. Кобели и сами догадались: «Уходим отсюда — человек смотрит».
Рыжий заворотил плечом голову суки, и она вновь побежала вдоль платформы, мимо запертых будок, отхожих и мусорных мест, мимо длинного сарая с эстакадой под низким козырьком крыши, — но ничего путного не нашла. Дальше начинались домики среди жухлых садов, там помойки скудные — там в каждом дворе свой законный пес.
И суку опять потянуло в лесную прохладу. Прыгая поперек путей, свора устремилась за ней. Цепной враскорячку расставлял передние лапы. Шматок оскользнулся на рельсе, испуганно взвизгнул и оглянулся. Под присмотром Рыжего и Бича сука забежала под один из вагонов в хвосте поезда. Бобка обогнал всех стороной и ухнул вниз по насыпи, чтобы первым встретить суку.
1 2 3 4 5 6 7 8