Да, хороший человек был
Отфрид, хоть и невеликого ума, но добрый, щедрый и начисто лишенный
злобы. Пировал он и так каждый день, а уж по случаю приезда знатных
гостей закатывал такие празднества, что потом долго вспоминались. И,
притом, хотя пил и гулял на славу, не пропил свой лен, как граф
Герман, исправно платил все налоги в казну и крестьян своих податями
не мордовал. И в городе и в окрестностях его любили. У кого бы
спросить, куда делся сейчас толстый веселый рыцарь, и почему в донжоне
не видно ни одного огонька в окнах, даже маленькой свечи. В темноте,
что-ли, эти гады видят, как совы? Да нет, челядь их ходит с факелами.
Вон и сейчас мимо донжона проследовала целая процессия и скрылась за
углом того самого дома-реста. Пора, значит.
Быстро и бесшумно, словно тень, Дэниел пересек двор и прижался к
холодному камню стены. Ну, вот, теперь цель еще ближе, остались только
две короткие перебежки.
Выждав немного, он так же бесшумно перебрался от сложенной из
крупных каменных блоков стены донжона к одному из концов креста. Это
хорошо, что в донжоне не горят окна. Барон любил пировать во втором
этаже, и пламя факелов сейчас бы его, Дэна, хорошо освещало, прямо,
как днем. Только слепой не заметил бы.
Снова застучали шаги, и Дэниел вжался в стену. Никак, караульный
офицер пошел, крепостные посты проверять. Вот невезение! Сейчас будет
хай на всю цитадель. А если и его тоже... Дэниел плавно шагнул за
угол, извлекая из ножен меч, и узнал в офицере того самого
рыжебородого сотника, остановившего отряд на дороге. Жалко, лучше бы
был кто-то незнакомый. На секунду в груди поднялось знакомое,
рыцарское: подло ударить врага в спину... Ну, что ж, каков враг, таков
и удар. Нет, не свистят мечи в воздухе, падая на добычу. Это все
выдумки поэтов. Только стрелы свистят, и то, скорее, свистяще шипят. А
меч тихо шелестит, как падающий с дерева железный листок. Хорошо упал,
точно, ровно промеж лопаток, даже крикнуть рыжебородый сотник не
успел. Ну, что ж, родной, посиди вот здесь, у стеночки, в темноте и в
тишине, утром тебя всяко найдут, а вот раньше не надо.
Впервые в жизни убийство воспринималось как работа. Именно
убийство, а не бой. И если рыцарская гордость пыталась брыкаться и
шевелиться, вставали в памяти бледное лицо Гельмунда с голубыми
бликами вместо глаз, и серьезная мордашка Альты, ральфовой приемной
дочери, которую старый капитан любил, как родную, а от беды уберечь
так и не сумел.
Ну, вот и дверь. И кольцо стальное висит. Подергай за кольцо -
дверь и откроется. Только дергать, вот, не надо, лучше толкнуть. А
дверь даже не заперта. Интересно, что там, внутри?
А внутри были плетеные циновки из тростника, покрывавшие пол в
узком коридоре. Хитро, оказывается, строилась изнутри загадочная
часовня: дверь выходила в коридор, окаймляющий внутренний крест, а
вход в это внутреннее здание наверняка находился с противоположной
стороны, или в одном из торцов. Неплохо придумано. Да только один
дельный мечник в проходе удержит целую сотню. Ну, может, не сотню,
может, полсотни. Значит, надо заложить дверь тяжелым стальным засовом,
чтобы никто не зашел в спину. Придет время, сам и открою.
Хоть шуршал под ногами сухой тростник, но шаги, все же, скрадывал.
И уж слишком легко все получалось: добрался, зашел... Значит, в конце
судьба готовила редкостный по своей мерзости подарок. А может, они все
там? Оставил же кто-то в подсвечниках на стенах горящие свечи. Вот
смешно будет, если явится хренов бесстрашный герой, а в часовне - все
орденские рыцари! Тут-то герою и предстояло закончить свое бренное
существование.
Вход действительно находился в торце внутреннего креста, и здешний
коридор, такой же узкий, преграждала гигантская, повыше Дэниела,
железная фигура. То-ли какого-то великана-бойца заковали в латы, то-ли
латы удерживал какой-то колдовской костяк. Но самым страшным было его
оружие: огромная двулезвийная секира с короткой, всего в пару локтей,
рукоятью.
Дэниел сразу оценил невыгодность положения. С длинным мечом он мог
бы держать противника на расстоянии укола, подобно тому, как делал это
Рейвен и, уже не опасаясь попасть под страшный удар, искать его
уязвимые места. А здесь должен был развернуться ближний бой, по самому
страшному сценарию, причем, и уклониться было особо некуда. И думать
некогда, противник на приветствие время тратить не стал, а сразу нанес
первый удар. И спасла Дэниела собственная его постыдная трусость.
Шарахнувшись от тяжелого лезвия в сторону и назад, он споткнулся, и
десятифунтовая обоюдоострая смерть пронеслась мимо. Дэниел тут же
рубанул противника по рукам, но из-за неудобного положения хорошего
удара не вышло, только меч по наручам лязгнул.
И тут началось. Сколько длился этот жуткий бой, Дэниел не знал.
Противник, казалось, не ведал усталости. Впрочем, и техника его
разнообразием не отличалась. Просто рубил смаху, сплеча, и секира,
пролетая мимо, нередко зубрилась, откалывая каменные крошки из стен.
Однако, и все опасные удары этот неведомый боец парировал, слабые же
спокойно пропускал, будучи уверенным в прочности доспеха. У Дэниела
такого преимущества не было, он понимал, что тяжелое лезвие может
изуродовать даже ударом плашмя, потому ему приходилось употреблять все
возможное искусство, чтобы каждый раз уводить секиру в сторону,
заставлять падать под собственной тяжестью, его вовсе не задевая.
Но долго такая игра продолжаться не могла, и отточеный угол лезвия
пропорол перчатку, окрасив правую руку кровью. Рука сразу же начала
неметь, как будто опущенная в прорубь с ледяной водой. увидел свой
последний шанс. Когда тяжелое, уже окровавленное, лезвие секиры пошло
вниз, он перехватил меч левой рукой и ударил колющим, повернув клинок
плашмя и при этом сблизившись с противником так, будто готовился его
обнять. Острие вышло из-под шлема с другой стороны, разрывая ремни,
скрепляющие его с доспехом, и шлем просто упал назад. Не было в нем
никакой головы, да и вообще ничего в латах не было, иначе как бы тогда
они с грохотом осыпались. Да, именно осыпались, а не осели.
Дэниел перешагнул через них и пошел дальше по коридору. Он уже не
надеялся ни на какую победу, надеялся только на один удар, и то удар,
нанесенный не человеку, а камню. И совершенно не мог понять, почему из
глубин часовни дует ледяной ветер, увеличивая давление, и чьи голоса
звучат внутри.
Ему открылась восьмиугольная комната с алтарем в центре. Может,
конечно, не алтарем, но как еще назвать глыбу серого гранита с
наполненным водой углублением в центре, в котором покоится черный
каменный шар размером с детскую голову, освещенный тринадцатью
свечами.
Но не шар и не свечи ошеломили Дэниела, когда он увидел, что
происходит в часовне, то лишился дара речи. По одну сторону алтаря,
или как он там назывался, стояли трое рыцарей без шлемов, и в их
голубых глазах играло пламя свечей, по плечам рассыпались скомканные
седые волосы. Седые... А может, и просто кажущиеся седыми в этом
неверном свете - кто его поймет. Двое из них опирались на мечи, а
третий держал в руке какое-то подобие жезла из окрашенного в черный
цвет дерева с золоченым копейным наконечником. При этом средний
говорил по-нордмарски, на самом древнем из диалектов, и обычные слова
становились в его устах заклинательными ритмами.
А их противник, один против трех, стоял по другую сторону камня,
скрестив руки на груди, и неведомо откуда берущийся ветер развевал
темно-синий, почти фиолетовый плащ. У него не было никаких атрибутов,
но это, пожалуй, не мешало. Только поза и осанка Рейвена стоили всех
этих магических побрякушек, вместе взятых. И гордость, с которой он
отвечал носителю жезла, легко рифмуя древние слова.
Но самым страшным во всем этом была тень ворона. Нет, не Рейвена,
а самого настоящего ворона, которая, ничем не отбрасываемая, в
дрожании свечей металась вверх-вниз по стене, и периодически издавала
громкое карканье, то злобное, то одобрительное.
По залу взад-вперед гулял холодный ветер, в воздухе метались
зыбкие тени, а четыре черных коридора, казалось, вели просто в ледяную
пустоту. И незыблемым центром всего этого гигантского беспорядка
являлся камень, тот пресловутый черный шар. Да шар ли? Нет, он был
неровный и напоминал сейчас Дэниелу скорее обросшую каменной корой
мертвую голову, этакий вечный череп. И нарастало желание расколоть эту
нетленную пакость раз и навсегда.
Он стоял, и будто боролся с собой. Боролся с тяжестью, которой
наливалась рука, с каким-то мелким, подлым страхом. Так и виделось,
как он рванется к алтарю, и эти трое ударят его невидимой силой,
которая даже зеленую траву может заставить запахнуть могильным
склепом.
И словно толчком прозвучали слова Рейвена:
Бессмертие суть небытие.
Вечность суть безличие.
Гибнут стада, родня умирает,
Все смертно и смертен ты сам.
Одна только слава смерти не знает,
Нет смерти достойным делам!
Дэниел, в три неимоверно длинных и медленных шага преодолел
расстояние от арки коридора до алтаря и обрушил левой рукой свой меч
на черный камень.
И ничего не произошло. То-есть, почти ничего. Камень, как всякий
хрусталь, от такого невежливого обращения покрылся трещинами, а от
меча полетели искры. Но, когда клинок отзвенел свое, как тонкая
струна, ответом ему послужил далекий, но очень явственный гром, и тень
ворона, будто слегка став объемной, одобрительно каркнула.
А потом три фигуры начали растворяться в воздухе, становясь из
живых или почти живых людей просто плоскими черными тенями.
Рейвен схватил Дэниела за локоть и буквально поволок его в
коридор, крича прямо в ухо:
- Сматываем! Здесь сейчас такое начнется!..
И, словно в подтверждение, из зала донесся и вовсе немыслимый там
цокот многих копыт, звуки рогов и жуткий волчий вой.
Когда они выбежали во двор, над замком бушевала страшная,
необъяснимая сухая гроза, в это время годаа едва ли возможная.
Ярко-желтые молнии с грохотом разрывали небо на части, разбрасывая
ошметки туч. От ветра гудел даже старый дуб у стены. И немудрено, что
замковые воины и слуги бестолково метались по двору.
Рейвен подлил масла в огонь, заорав истошным, не своим голосом:
- Боги снизошли, боги!!! Сам господин Тор на огненной колеснице! -
и завершил эту мифологическую тираду весьма прозаичным призывом:
- Спасайся, кто может!
Как будто в подтверждение его слов, над замком расцвела особенно
яркая Т-образная молния. Этого аргумента хватило, чтобы
дисциплинированные орденские воины, приподняв воротную решетку замка
на высоту чуть меньше человеческого роста, первыми же и бросились
бежать из крепости, вовсе не разбирая дороги. Рейвена с Дэниелом
просто вынесла толпа визжащих от ужаса слуг.
В самом городе творился не меньший бедлам. Где-то ярко полыхали
дома, отовсюду слышались вопли ужаса и проклятия. Но Дэниел не обратил
на происходящее внимания вовсе. Он смотрел только на друга.
- Слушай, Рей, а что там происходило? И как ты, паршивец, вообще
смог меня опередить?
На что Рейвен ответствовал:
- Болваном ты был, болваном и остался. Нашел место и время для
излияний. Лично я собираюсь убраться отсюда раньше, чем это безобразие
примет уж совсем бедственные масштабы.
И после этой гневной отповеди спросил совершенно серьезно:
- Слушай, а ты не знаешь, где здесь можно украсть лошадь?

/вместо эпилога/
Когда Дэн вошел в нижние покои Альстока, Герберт был единственным,
кто узнал его сразу. Кроме меня, разумеется. Барон просто замолчал,
забыв про беседу, и двинулся Дэну навстречу. И обнял его со всей
медвежьей силушки. Дэн даже охнул, а потом смущенно сказал:
- Вы бы поосторожнее, рука...
Я только тут заметил, какой он бледный. А его милость первый
королевский советник взглянул Дэниелу через плечо и подавился, а потом
долго мотал головой. Мне стоило большого труда удержать смех: еще бы,
не каждый день увидишь, как аристократическое, хотя и несколько
испачканное лицо Рейвена превращается в простецкую физиономию
любопытного лучника.
Всю офицальную встречу с городской верхушкой это, естественно,
испортило. Барон извинился перед всеми присутствующими и увлек меня и
Дэниела наверх, в мои, разумеется, покои. Вот уж, воистину, не
спальня, а зал советов.
Впрочем, от смеха я тогда чуть не умер. Стоит представить, какое
выражение было на лице у барона, когда протиснулся за нами в комнату
давешний лучник и нагло плюхнулся в кресло, единственное, между
прочим. Герберт аж покраснел от такого нарушения субординации, только
все слова у него застряли на языке, когда он натолкнулся на взгляд
Рейвена. Барон не сел, а просто стек на стул и сказал:
- Знаешь, племянник, ты своими шуточками меня когда-нибудь в гроб
вгонишь.
Рейвен потянулся, как сытый кот, и сочувственно кивнул:
- Да, это, наверное, нечто большее, чем улитки.
Я так и не понял, почему они с Дэном чуть глотки не сорвали от
смеха. Но Герберт, похоже, вытерпел бы и более грубые их шуточки, он
уже взял быка за рога и тянуть был не намерен.
- С тобой, племянничек, у нас отдельный разговор будет, - пообещал
он.
Рейвен даже закатил глаза и сказал:
- Какой ужас!
Но Герберт уже извлек две бумаги.
- А ты, Дэн, самоубийца неудавшийся! Если бы не умница Мартин, я
бы сам тебя поехал хоронить. А всего-то надо было еще немного
подождать. Вот, держи. - И сунул одну из бумаг Дэниелу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22