Суденышко некоторое время сопротивляется, потом послушно скользит назад, в свободное от камышей пространство. Он видит, как что-то отвратительное, бесформенное всплывает на поверхность там, где они только что были.
– Джейн, ну как ты?
Она чуть кивает, не поднимая головы от колен. Он неловко маневрирует, пытаясь развернуть плоскодонку. Потом, яростно орудуя шестом, ведет ее к устью канала, за первую полосу тростника, останавливает у берега и закрепляет воткнутым в дно шестом. Опускается перед девушкой на колени.
– С тобой все в порядке?
Она кивает, медленно поднимает голову и вглядывается в его лицо; потом странным жестом снимает темные очки и снова смотрит.
– Ох, Дэн!
– Ужас какой.
– Это…
– Я знаю.
С минуту они глядят друг на друга, не в силах осознать случившееся, потрясенные встречей со смертью, разнесшей вдребезги их утренний мир. Он берет ее руки в свои, осторожно сжимает; глядит в сторону устья:
– Пожалуй, надо сказать об этом Эндрю.
– Да, конечно. Мне уже лучше.
Он снова с беспокойством вглядывается в ее лицо, потом поднимается и спрыгивает на берег. Бежит по высокой траве в сторону реки. Девушка сидит, положив голову на высоко поднятые колени, словно не хочет больше смотреть на белый свет.
– Эндрю! Эндрю!
Две головы поворачиваются в его сторону, глядят сквозь ивовую листву; он останавливается, смотрит с берега вниз.
– Мы обнаружили в воде труп.
– Что?
– Труп. Мертвое тело. Кажется, это женщина. В камышах.
Студент по имени Марк, несколькими годами старше Эндрю и Дэна, поднимается и шагает на берег. Он загорелый, усатый, с ясными серыми глазами… Дэниел знает о нем только то, что это один из ничем не примечательных приятелей Эндрю Рэндалла, которых у него везде и всюду полным-полно.
– Точно?
– Абсолютно. Мы на него наткнулись. Можно сказать, прямо в него врезались.
К ним присоединяется Эндрю.
– А Джейн где?
– В лодке осталась. Она ничего. Просто перепугалась.
– Пойдем-ка посмотрим, – говорит Марк.
– Минуточку, мой милый.
Эндрю спускается в лодку, шарит в кармане плаща, извлекает серебряную плоскую флягу в кожаном футляре. Теперь они втроем быстро шагают по берегу туда, где осталась Джейн. Она поднимает голову. Эндрю спускается в лодку, откручивая колпачок фляги.
– Ну-ка глотни капельку, Джейн.
– Да все нормально.
– Это – приказ. Один капелюнчик, и все тут.
Она подносит флягу к губам, глотает, на миг у нее перехватывает дыхание.
Марк оборачивается к Дэниелу:
– Покажи-ка мне, где это.
– Зрелище кошмарное. На черта…
Серые глаза смотрят сурово.
– Я участвовал в десанте у Анцио, старина. И кстати, тебе-то когда-нибудь доводилось видеть утопшую овцу, долго пролежавшую в воде?
– Да, Господи, мы же прямо врезались в этот…
– Понял. Все равно надо проверить.
Дэниел колеблется, потом идет за ним вдоль берега, туда, где тростники выступом перегораживают канал.
– Примерно вон там. – Он указывает рукой. – Посредине.
Марк сбрасывает ботинки, спускается с берега, раздвигая стебли, делает шаг вперед, нащупывая дно. Нога проваливается в ил, он ищет опору потверже, шагает дальше. Дэниел оборачивается. Видит Джейн: она стоит в высокой траве, ярдах в сорока от него, глядит в его сторону. Эндрю подходит к нему, протягивая флягу. Дэниел отрицательно мотает головой. Камыши уже сомкнулись позади Марка, полускрыв его от глаз, вода достает ему выше колен. Дэниел отводит взгляд, рассматривает пурпурные хохолки иссопа на берегу. Две синих стрекозы, сверкая прозрачными, в чернильных пятнах крыльями, трепещут над цветками, потом улетают прочь. Где-то вдали, вверх по каналу, подает голос болотная куропатка. Спину Марка, обтянутую свитером цвета хаки, не разглядеть среди тесно стоящих зеленых стеблей, камыши смыкаются, дав ему пройти; шорох, хлюпанье, плеск. Эндрю рядом с Дэном бормочет:
– Ставлю пять фунтов, девка какая-нибудь уличная. Опять наши доблестные американские союзнички развлекались. – Потом окликает: – Марк?
– Порядок. Нашел.
Больше ничего Марк не говорит. Им кажется, что он необъяснимо долго остается невидимым в густых камышах, молчит – ни звука; время от времени то там, то здесь колышутся головки рогоза. Наконец он появляется, шагает, тяжело вытягивая ноги из ила, выбирается на траву, мокрый до бедер, ноги облеплены черной грязью; от него несет гнилью, илом; и еще чем-то гадким пропитан воздух, сладковатым, страшным… Марк морщится, бросает взгляд туда, где стоит Джейн, и говорит очень тихо:
– Она довольно давно погибла. Вокруг шеи – чулок, в волосах червей полно.
Он наклоняется, срывает пучок травы, счищает грязь.
– Надо до «Виктории» поскорей добраться. В полицию позвонить.
– Ну слушайте, что за паскудство! Я только-только начал грызть гранит науки. И шампанским запивать.
Дэниел опускает глаза, ему не до шуток. Ему кажется – оба они презирают его… безвольного хлюпика из студенческой богемы, эстетствующего буржуа. Ему неприятно, словно его обманули, воспользовавшись плодами его собственного открытия. Но он ведь не участвовал в десанте при Анцио и вообще не нюхал пороху за те два бесцельно убитых года, что служил в армии. Втроем они направляются к Джейн. Марк берет командование на себя:
– Вы оба лучше ждите здесь, пока фараоны не явятся. Думаю, вам стоит воспользоваться нашей стоянкой. И Бога ради, никого сюда не пускайте. Не надо, чтобы тут кто-то еще топтался. Пошли, Эндрю.
Эндрю улыбается Дэниелу:
– За тобой пятерка, старина.
– А я с тобой пари не заключал.
Дэниел на какой-то миг перехватывает его взгляд – умный, изучающе-насмешливый взгляд отпрыска старинного аристократического рода. Но только на миг. Ему протягивают плоскую флягу:
– Точно не хочешь глотнуть? Щечки у тебя малость побледнели.
Дэниел решительно мотает головой. Эндрю посылает Джейн воздушный поцелуй и отправляется вслед за приятелем. Дэниел ворчит себе под нос:
– Бог ты мой, мне кажется, все это просто доставляет им удовольствие.
– А кто этот второй?
– Да Бог его знает. Какой-то герой войны. Джейн глубоко вздыхает, чуть улыбается Дэниелу:
– Ну вот, мы с тобой опять стали притчей во языцех.
– Приношу глубочайшие извинения.
– Это же я предложила.
От берега кричит Марк и машет рукой: зовет к себе. Дэниел машет в ответ.
– Ты иди, Джейн. Я пригоню лодку.
Когда он добирается до устья канала, она уже стоит на берегу под ивами. У ее ног – неоткупоренная бутылка шампанского. Она корчит гримаску:
– Прощальный дар сэра Эндрю Эйгхмырьчика.
Дэниел смотрит на реку: вторая плоскодонка уже успела отойти сотни на полторы ярдов, ищет укрытия от ветра у противоположного берега. Он привязывает свое суденышко, спрыгивает на берег, подходит к Джейн, зажигает сигарету. Они усаживаются лицом к реке, спиной к этому ужасу, что остался в сотне ярдов за ними. По реке идет еще одна плоскодонка, в ней – пятеро, а то и шестеро, шестом неумело работает девушка; вскрик, смех – она чуть было не выронила шест.
– Он не сказал – она молодая?
– Нет.
Она протягивает руку, берет из его пальцев сигарету, затягивается, возвращает сигарету ему. Дэниел говорит:
– Во время войны – совсем мальчишкой – я помогал урожай собирать, так там кролик под нож жатки попал. – Он замолкает.
Она смотрит не на него – на реку.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Это как ночной кошмар.
– Это все, что я о том дне запомнил. Из всего лета.
Джейн опирается спиной о ствол ивы, чуть повернувшись к нему, откидывает голову. Темные очки она оставила в лодке. Чуть погодя она закрывает глаза. Он смотрит на ее лицо, ресницы, губы… на эту – такую серьезную – девушку, которая порой изображает возмутительницу спокойствия. Она тихонько произносит:
– На берегах спокойных вод…
– Вот именно.
И наступает молчание. Еще две лодки проходят по реке, возвращаясь в Оксфорд. Густеют облака; огромная перламутрово-серая дождевая туча горой надвигается с запада, из-за Кумнорских холмов, скрывая солнце. Он смотрит на небо.
– Тебе не холодно?
Она качает головой, не открывая глаз. Над ними рев: низко, под облаками – огромный американский бомбардировщик, «летающая крепость», медленно летит на запад, направляясь на базу в Брайз-Нортон. Может, Эндрю прав и там, в самолете, летит убийца? В бейсбольной кепочке, он не переставая жует резинку, вглядываясь в панель управления. Самолет уже ушел далеко, теперь это всего лишь черное пятнышко на небосклоне, когда Джейн вдруг произносит:
– Может, так и надо было. Чтоб именно мы ее нашли.
Он поворачивается к ней, видит, что глаза ее открыты и внимательно глядят на него.
– Как это?
– Ну, просто… То, как мы все жили эти три года. И какова реальность.
– Эти три года – самые замечательные в моей жизни.
– И в моей.
– Я ведь встретил Нэлл… Тебя. Энтони. – Он разглядывает собственные ботинки. – И вообще.
– Какое отношение все это имеет к реальности?
– Я полагал, у нас договор: не лезть в метафизику.
Она на миг замолкает.
– Я тут Рабле перечитывала. Вчера вечером. «Fais ce que voudras».
– С каких пор это считается грехом?
– Возможно, то, чего мы хотим, вовсе не существует. И не может осуществиться. Никогда.
– Но мы же и правда делали то, что хотели. Хотя бы отчасти.
– Живя где-то… внутри литературы. Вроде Телемского аббатства. В мире, далеком от реальности.
Он тычет большим пальцем назад, за спину:
– Ты что, хочешь сказать, что это – реальность?.. Да Бог ты мой, какая-то девка из Карфакса, которую подобрали…
– А тот твой кролик, что в жатку попал?
– Какое это к нам имеет отношение?
– А ты уверен, что не имеет?
– Конечно, уверен. – Он коротко усмехается. – Энтони был бы возмущен до глубины души, если бы слышал, что ты такое говоришь.
– Так, может, это его беда, а не моя?
– Вот расскажу ему все, слово в слово.
Она ласково ему улыбается, потом низко наклоняет голову и говорит, уткнувшись лицом в укрытые крестьянской юбкой колени:
– Просто я очень боюсь, что эти три года окажутся самыми счастливыми в нашей жизни. Для всех четверых. Потому что мы любили, взрослели, хорошо проводили время. Никакой ответственности. Театр. Игра.
– Но ведь время-то мы проводили хорошо.
Она подпирает подбородок руками, смотрит на него внимательно. Потом неожиданно поднимается, идет назад, туда, где лежит бутылка шампанского, поднимает ее за золотистое горлышко. Возвращается с бутылкой к Дэниелу и, опять совершенно неожиданно, размахивается и швыряет бутылку в реку. Всплеск; бутылка погружается в воду, потом на миг выскакивает на поверхность и погружается снова, теперь уже насовсем.
Он смотрит на девушку удивленно:
– Зачем ты это?
Глядя на реку, туда, где ушла под воду бутылка, она отвечает вопросом:
– Вы с Нэлл собираетесь пожениться, а, Дэн? Он вглядывается в ее застывшее лицо:
– С чего это ты вдруг решила поинтересоваться? Она опускается на колени рядом с ним, отводит глаза.
– Просто так.
– А что, Нэлл говорила, что не собираемся? Она качает головой:
– Вы же все от нас скрываете, все у вас секреты да тайны.
– Ты хоть понимаешь, что ты – единственная девушка, кроме, разумеется, Нэлл, с которой я отправился вдвоем на прогулку за последние полтора года? – Он легонько подталкивает ее локтем. – Ох, Джейн, дорогуша, ну ради Бога… Хоть вы и сиротки заокеанские, и родные у вас далеко – по ту сторону Атлантики, нет нужды играть роль ужасно ответственной старшей сестры. Я хочу сказать, зачем же, по-твоему, я так упорно ищу работу здесь, в Оксфорде, на будущий год?
– Упрек принят. Прости, пожалуйста.
– Нэлл вообще-то считает, что замужество и учеба на последних курсах – вещи несовместимые. Я с ней согласен. А официально объявлять о помолвке – это, извини… – Он умолкает, прикрывает глаза рукой. – Ох ты Боже мой! Ну и ляп. Это же надо – ляпнуть такое!
– Ты считаешь, это vieux jeu?
– Ох, Господи.
– Да нет, по-честному?
– Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать.
– Что мы с Энтони – ненормальные?
– Да вовсе нет. Просто… Ну, что ты – не Нэлл. А Энтони – не я.
Потупившись, она принимает его объяснение:
– Ясно.
Он внимательно изучает ее лицо, выпрямляется:
– Джейн, поэтому ты и придумала эту прогулку вдвоем?
– Более или менее.
– Ну и глупышка же ты!
– Просто курица-наседка.
– А Энтони знает?
– Он сам и предложил.
Дэниел отворачивается, насмешливо фыркает, разглядывая Кумнорские холмы.
– Теперь все ясно. Завтра он вернется и умыкнет Нэлл. По-тихому. Паршивцы. Заговор обрученных.
– Обращаем язычников в свою веру.
– Я думаю, Энтони просто иначе не может. Но, должен признаться, о тебе я был лучшего мнения.
Она улыбается, а он добавляет:
– Хотел бы я знать, где они наткнутся на труп.
– Идиот.
Он некоторое время молчит.
– Ну раз уж мы о секретах да тайнах… ты сама готова к тому, чтобы он обратил тебя в католичество?
– Я еще не решила, Дэн.
– Жаль, ты моего отца не знала. На всю жизнь и думать о вере зареклась бы.
– Разве можно судить о вере по людям?
– А я все-таки надеюсь, что у Энтони ничего из этого не выйдет.
– Почему это?
Он смотрит за реку, на затянутый тучами западный склон неба.
– Ты просто не представляешь себе, что это такое. Даже Энтони не представляет. Каково это – постоянно жить в тени храма. Приходится столько всего скрывать, столько прятать; тот, кто не испытал такого на собственной шкуре, не поймет. Нереальность происходящего. Уход от жизни. Все равно как ты только что рассуждала об Оксфорде. Только много хуже. Без возможности хорошо проводить время. – Он не отрывает глаз от потемневших Кумнорских холмов. – Я мог бы стать кем угодно, но верующим христианином – никогда в жизни.
– Ярко выраженный эдипов комплекс!
Взгляды их встречаются; улыбка; потом оба опускают глаза: застенчивость так свойственна юным, недавно повзрослевшим, остро ощущающим все новое – новую ситуацию, вновь обретенное знание, неожиданное взаимопонимание… эти юные взрослые так погружены в себя, что слепы ко всему, кроме мгновений, несущих в себе ростки нового.
Дэниел глядит на часы:
– Они уже должны были дозвониться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19