Но почему она должна сказать нам правду? Я бы на ее месте опасался даже собственной тени.
– А мы выложим все карты на стол. Я склонен доверять ей и собираюсь играть по тем правилам, которые она предложит. Ну а если ошибемся, то по уши увязнем в дерьме. Но в таких делах риск неизбежен. В конечном итоге это часть и твоей, и моей профессии. И все-таки я надеюсь на то, что она вспомнит, как мы дружили, как нам было вместе весело и как я изливал ей душу после каждого неудачного романа. Кстати, она давала весьма мудрые советы, другое дело, что я никогда им не следовал…
Ты помнишь, как часто и упорно я твердил, что заплатил бы очень высокую цену за то, чтобы узнать правду. Случай представился. Более того, возможно, ее жизнь зависит от моего решения. Имею ли я право отступать?
– Нет, – вздохнул Игорь. – К тому же я обязан рассказать ей, что получилось в результате выполнения очередного рутинного заказа, и помочь, чем смогу.
– Решился все-таки?
– Куда деваться.
– А про этого, как его… Абессинова, станешь докладывать?
– Пока сомневаюсь. Не хотел бы выглядеть ревнивцем, который фискалит на удачливого соперника. Она же не слепая – видит, как он состоятелен.
– Я имею в виду не его деньги, а возможный род занятий.
– Так ведь за руку я его не хватал. Не уверен, что смогу предъявить что-то более серьезное, нежели смутные подозрения. Да бог с ним, главное – ввязаться в бой, а там видно будет, как говаривал Наполеон Бонапартович… Ты вот лучше скажи, шафером на свадьбе будешь?
– Если доживем, то ты просто от меня не отвертишься, – рассмеялся Макс, и кожа возле его носа собралась смешными морщинками. – Тут главное – невесту уговорить.
Когда он вот так смеялся, то ужасно походил на того третьеклассника, с которым Игорек Разумовский подрался в первый раз на школьном дворе.
– И еще, – продолжил Макс, внезапно становясь серьезным. – Может, ты и не понял, но для меня это вопрос жизни и смерти. Интуиция подсказывает, что если заново всплыла старая история, то очень скоро возьмутся и за твоего покорного слугу. Хотя бы для того, чтобы подчистить все «хвосты». Ты же знаешь, как в нашей конторе любят аккуратность…

Глава 11

Очень смешно, когда японец пытается говорить по-русски. Только тогда осознаешь, сколько слов с буквой «Л» есть в нашем языке. Японцы ведь вместо «л» произносят «р». Не дай вам бог услышать как-нибудь нежное признание «Я тебя рюбрю». Тут перед вами стоит сверхзадача: сохранить нежное и восторженное выражение лица и не рухнуть со смеху куда-нибудь под ложе любви.
В зале Уэсуги работал с переводчиком. Мы с ним говорили по-японски.
Язык хранит такие тайны человеческой души, какие невозможно представить умозрительно.
В японском языке нет слова «ложь». Оно им не нужно – ведь японцы никогда не лгут. Отсюда знаменитая недоговоренность японских стихов и картин, застывшее великолепие их храмов и маленькая вечность, спрятанная в карликовом деревце – бонсаи. Бонсаи живет бесконечно долго, это своеобразное обещание бессмертия. Европейской женщине нужно знать и помнить это, когда она слышит слова: «мои чувства к тебе – это карликовое деревце». Произведение искусства, которое никогда, по определению, нельзя завершить. Можно только бесконечно ухаживать. И он ухаживал терпеливо и нежно, и около него я расцветала, как диковинный цветок, нашедший наконец пристанище в этом мире.
Мы понимали друг друга без слов. Это был человек, которому не страшно доверить всю себя – от края и до края, не оставляя запасных аэродромов на крайний случай. С ним не могло возникнуть этого крайнего случая, ибо он умел слушать и никого не судил. Был предан, но не требовал взамен такой же преданности, был мастером, но не кичился этим, а лишь полагал себя обязанным учить тех, кто не столь умея. Он принимал на себя ответственность за все, он защищал и оберегал, – наверное, именно так выглядит настоящее, подлинное величие. Уэсуги Нобунага подарил мне совершенно иной мир, нежели тот, в котором я жила до него. Это нельзя передать на словах, потому что главным было молчание. Как изобразить молчание на бумаге? Оставить чистый лист?
У меня сохранилось только одно его письмо. Оно похоже на пересказанную фотографию, внезапно остановленное мгновение. Торопилось мгновение куда-то по своим делам, а один безумный японец поймал его за хвост, распластал на листке бумаги, засунул в конверт и отправил своей возлюбленной. Это ли не подвиг во имя любви?
Я перечитываю письмо Нобунага так же редко, как смотрю в холодные бледно-голубые глаза Жоржа на единственной сохранившейся у меня фотографии.
Жорж глядел в объектив фотоаппарата, а не на меня, и потому во взгляде его нет даже тени того прекрасного чувства, которым он столь щедро одаривал меня на протяжении многих лет. Уэсуги любил меня так неистово, что считал смешным писать об этом, – как передать на бумаге бесконечность? Прислать тонну пустых листов? Поэтому ни слов любви, ни любящего взгляда не осталось мне. Осталась прекрасная и светлая память. И все равно это гораздо больше того, на что может рассчитывать любой человек.

* * *

Только сегодня Даос осознал, каким непререкаемым авторитетом он пользуется в известных кругах, какой потенциальной властью обладает. Может, загадочный гость Координатора (которого Абессинов уже успел про себя окрестить «Алисой из Зазеркалья», для простоты сократив до «Алисы») и полагал, что он неуловим, но его инкогнито Владимир раскрыл за двенадцать часов. Недурной, согласитесь, результат. Однако обстоятельства, призванные прояснить ситуацию, только окончательно ее запутали.
Володя Абессинов полагал, что за свои тридцать с лишним лет – как-никак возраст Христа уже на носу – научился вполне сносно разбираться в людях и определять, на что они способны, а на что – нет. Милая Ника, безусловно, необычная барышня, он сознавал, что влюблен в нее по уши, а следовательно, необъективен, однако совершенно не мог представить себе, что может связывать ее, почти девочку, с такой могущественной и опасной организацией, как КГБ. Она была слишком мала в те времена, когда существовала фирма с таким названием, и, конечно, никак и никому не могла перейти дорогу. Грешным делом Володька полагал, что Ника оказалась не простым программистом, а крутым хакером и умыкнула у какой-то организации достаточно солидную сумму, чтобы побудить некое руководящее лицо к соответствующим репрессиям. Однако самая правдоподобная теория не подтвердилась. Оставалась еще вероятность, что подобным путем Ника добыла не деньги, а информацию о днях минувших. Но кого теперь интересует прошлое и что бы она стала с такой информацией делать? Шантажировать участников каких-либо событий? Невероятно. Она не относится к этой породе людей. Но даже если и относится, то технически осуществить подобную операцию в случае с «Алисой» крайне сложно, чтобы не сказать – вообще невыполнимо.
Клиент «Алиса» оказался в прошлом крупной шишкой КГБ, а ныне – преуспевающим бизнесменом Николаем Николаевичем Кольцовым. Имени никогда не менял, жил довольно открыто. Единственная мелочь – стал теперь не гражданином России, а подданным очаровательной страны, по имени Швеция, обладателем недурственного домика в швейцарских Альпах и нехилой хатки на каком-то из островов Карибского моря. Однако, чего сами не видели, о том не распространяемся.
И с чего бы это вдруг человек с такими возможностями, которому ничто и никто в России уже угрожать не может, вдруг засуетился, приехал лично на далекую Украину да еще и нанял киллера? Ответ напрашивался только один: что-то такое знает Ника и что-то такое у нее есть, ради чего «Алиса» не пожалеет ни сил, ни средств, дабы ее уничтожить.
Надо бы узнать у Ники, не служил ли ее отец сотрудником органов или вдруг дядя какой-нибудь подвизался в качестве человека с «чистыми руками и горячим сердцем»? И не был ли он, паче чаяния, борцом за справедливость, потомственным комиссаром и убежденным аскетом? Не разоблачал ли кого и не грозился ли вывести коррумпированное начальство на чистую воду? Не завещал ли потомству исполнить священный долг? Ибо современной науке и такие феномены известны. Тогда все с грехом пополам сходится, и останется уточнить детали, чтобы выработать план дальнейших действий. Хотя уже сейчас в общих чертах ясно, что нужно уносить ноги подальше от этого города и уезжать в страны с мягким и теплым климатом, где вместо сахарной свеклы произрастают бананы и где гораздо больше родных валют любят зеленые и хрустящие американские доллары. На первое время должно хватить того, что есть, а после – на месте разберемся.
Даосу везде работа найдется. Не исключено, что и лучше оплачиваемая. Он наизнанку вывернется, чтобы Ника ни в чем не нуждалась.
«Что это со мной?» – мелькнула шальная мысль. Но тут же и забылась. Беспокоило другое.
Как ни крути, а Володьке пора отправляться к своей даме сердца и убеждать Нику, что ему стало неким хитрым образом известно, что ее собираются убить. Не иначе как снизошло озарение и открылись экстрасенсорные способности. И вообще придется лгать и изворачиваться, но не признаваться же в том, что сам собирался оперативно прихлопнуть незнакомого человека, чтобы поскорее назначить следующее свидание. С одной стороны, это лестно девушке, с другой – хлопот не оберешься. Да и она имеет полное право ему уже не доверять и коситься «лиловым, влажным глазом».
Час от часу не легче, как вздыхает Вероника Валентиновна, когда ее что-то огорчает.

* * *

Я занималась тем, что с наслаждением распаковывала свежекупленные кожаные брюки, лиф и куртку. Шелестела и шуршала кульками и целлофаном, обстригала бирки и отковыривала наклейки. Денег такое удовольствие стоило целую кучу, и я старалась не думать о расходах, потому что заработать инфаркт, не успев все это великолепие как следует примерить, – настоящее кощунство. Я же говорила, что с горя возникает желание себя чем-то побаловать.
В поисках маленьких ножниц я забрела в комнату и обнаружила отсутствие телефона на привычном месте. Ну просто весь в меня. Оказывается, вчера, когда ушел Павел, я забыла вытащить его из кладовки – он надежно запакован в десять с хвостиком авосек и засунут на самую дальнюю полку. И утром тоже не вспомнила о его существовании. Так что ни Игорь, ни Владимир Ильич дозвониться до меня не могли при всем желании. Как ни странно, меня это даже порадовало. Пора собраться с мыслями и посидеть в тишине за вместительной чашечкой какого-нибудь алкоголя. В прошлый раз благое сие намерение завершилось знакомством с Владимиром Ильичом, а после и с Игорем, и мысли окончательно разбрелись. Но попробовать все-таки стоило. Что-то не складывалось, не состыковывалось у меня. Либо я чего-то не знала, либо в своих рассуждениях отталкивалась от ложной предпосылки.
Если меня настигло прошлое – как любят говорить американские кинозвезды на десятой минуте крутого триллера, стоя над остывающим трупом малознакомого человека, – то оно сделало это как-то неправильно. Мое прошлое очень солидное, основательное и шутить не любит. Все эти фигли-мигли с сообщениями в компьютере, телефонным хулиганством и злостным проникновением на территорию, являющуюся моей частной собственностью, ему не по чину. Слишком это несерьезно и попахивает дешевой опереточной угрозой. А моему прошлому попусту грозить не нужно – ему плевать, оно и так знает, что его боятся. А не бояться его могут только олигофрены на последней стадии дебилизма.
Только что смотрелась в зеркало и характерных признаков данного заболевания не обнаружила.
Но ощущение реальной опасности, чьего-то незримого присутствия (и я вовсе не о надоевшем крысообразном типусе), не покидало меня. В современном обществе это состояние принято называть излишней мнительностью, а в особо серьезных случаях – манией преследования и активно лечить.
Мой учитель называл это проявлением экстремального разума гоку-и. Я не волновалась и не подозревала, что меня кто-то ищет. Я просто знала. Не могу сказать, что сие знание доставляло мне радость или облегчение, но зато я приготовилась к любым неожиданностям. Впрочем, к ним я была готова всегда, но не зря же твердят, что надежда умирает последней. Мне так хотелось верить, что я действительно начала новую жизнь и отныне живу по другим законам.
Не вышло…
Ну и черт с ним!
А бояться бесполезно. Страх отнимает способность трезво мыслить и заставляет свою жертву совершать множество глупостей. Мне бы не хотелось так нелепо выглядеть. И потому я сижу и терпеливо жду, кто придет ко мне и что скажет. А уже тогда стану решать, как мне поступить.
Все проблемы решаем по мере поступления. Кто-то невыразимо далекий и почти забытый мною часто любил повторять эту фразу. Я не помню его лица, имени и голоса, а помню только слова. Согласитесь, странный способ существования в чьей-то памяти и мало кто на него не обидится.
Я со вкусом и обстоятельно нарядилась во все новенькое, сделала соблазнительный вечерний макияж, накрыла маленький столик в комнате всякими вкусностями (чтобы долго не возиться, их можно описать оптом как «поцелуй желудку») и откупорила бутылку коньяка «Мартель», которой в этом месяце как раз исполнилось девяносто четыре года. Я держала этот коньяк для особенного события, и мне кажется, что такое событие произошло.
Я вступила в такой период своей жизни, когда не уверена в том, что завтра для меня наступит. Соответственно я не уверена в том, что мне приведется выпить этот коньяк позже. Согласитесь, это совсем неплохой повод, чтобы со вкусом тяпнуть за свое драгоценное здоровье. Есть еще одна причина, по которой сегодня я имею полное право нализаться в зюзю: у меня день рождения. Скажу вам но секрету – мне тридцать четыре года. И вот уже много лет я отмечаю этот праздник в одиночестве.
Я зажгла свечи, выключила свет, налила коньяк в подогретый широкобедрый бокал, поставила любимую музыку, устроилась поудобнее и церемонно чокнулась со своим отражением в зеркале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31