Что делать?
— Ну, наверно, надо платить. А дорогая машина?
— Не очень, но просят за нее дорого. А платить мне нечем, ты знаешь.
— Тут надо думать, Гриша. Выкручиваться как-то. Если долгов навешали, лучше не шутить. Ну что, поможешь донести?
Григорий вздохнул с досадой, подхватил пару тюков и вынес в коридор. Валек начал закидывать их в лифт. Потом пришлось внизу переносить их из лифта в машину. Ритка, уже одетая, сидела на переднем сиденье и мусолила свои семечки, независимо поглядывая по сторонам.
— Гриша, извини, надо ехать, — проговорил Валек, плюхаясь за руль. — Опаздываем. Заходи, пивка попьем.
— Да какое, к черту, пивко... — простонал Григорий, но его уже никто не слышал.
Он проводил взглядом машину и направился к остановке. «Нам отказали в помощи, нас не угостили даже чаем, с нами отказались разговаривать, — подвел он итог. — Что ж, пить здесь пивко мне уже не хочется».
Он медленно пошел к остановке; Люди струились по тротуару, глядя исключительно в себя. Ветер бил и рвал их, снежные крупинки отскакивали от кожи, но они шли — неумолимо и однообразно, как заколдованные бронзовые статуи.
Григорий подумал, что с каждым годом люди становятся все тверже. Случайное прикосновение в толпе — как удар камнем о камень. Он и сам превратился в ходячую статую, никому не интересную. И никто, кроме него, не знал, что под бронзовой оболочкой разъедает нутро ядовитая кислота.
* * *
В пятницу вечером Кича и Ганс, как водилось, заехали к Мустафе. Он жил в собственном двухэтажном особнячке, который поставил назло общественному мнению в многоэтажном квартале недалеко от центра. Умные люди не советовали этого делать. Дескать, случись что в стране, и народный гнев обрушится из серых пятиэтажек на этот симпатичный дом из красного кирпича. Но Мустафа никого не послушал. Одни говорили — дурак, другие — смелый мужик.
Мустафа любил принимать гостей в своем роскошном жилище, однако дела предпочитал решать в гараже, пристроенном сзади. Кича и Ганс по своему рангу в число гостей никогда не попадали, поэтому ничего, кроме гаража, почти никогда не видели.
Гансу не нравились эти поездки к Мустафе. Обычно они с Кичей подолгу обговаривали вполголоса какие-то свои дела, шелестели деньгами, пахнущими бензином, шашлыками, кожей, духами и еще чем-то, а он стоял, водя взглядом по голым кирпичным стенам.
Не совсем голым. Давным-давно кто-то прицепил на них два ярких плаката. На одном какой-то забытый рок-певец истязал микрофон с таким перекошенным лицом, будто ему в зад сунули горячий паяльник. Второй был попроще. Хорошенькая девочка посреди огромного поля подбрасывала в небо букет. Цветы разлетались широким веером, внизу было написано: «Спасибо тебе, мир!»
Гансу ничего не оставалось, как смотреть на эти плакаты. Хотя он уже знал их наизусть — каждый цветочек у ног девочки, каждую родинку на лице певца. Больше смотреть было не на что.
Иногда он, правда, поглядывал на пыльный «Мустанг», стоящий здесь без движения уже, наверно, несколько лет. Мустафа почему-то совсем не использовал его, предпочитая черную «девяностодевятку» с треснувшим лобовым стеклом.
С «Мустанга» мысли Ганса перекинулись на его будущую машину. Если удастся окучить доктора по-быстрому, то уже скоро он сядет за руль джипа. Сколько, интересно, денег получится выжать, какой процент возьмет себе Кича? Ганса смущало, что он никогда не доставал деньги сам — ему все время давали их как зарплату.
Формально это и была зарплата. Два раза в месяц Ганс приезжал на небольшую автостоянку, где вечно хмурый хозяин выносил ему деньги, завернутые в газету. Все было как бы по закону. Ганс числился здесь начальником охраны. Кича пожертвовал ему эту скромную долю, поскольку серьезного дохода стоянка не давала ни хозяевам, ни «крыше».
— С грачей деньги пока не собрали, они неделю уже не работают, — слышалось бормотание Кичи. — Мини-рынок новый сегодня смотрели. Там пока никто не объявился, но половина палаток — филиалы. Завтра пустим молодняк по лоткам, поглядим, что получится. «Эльдорадо» ничего не заплатило и, наверно, не будет. Они вроде закрываются...
— Пусть платят — потом закрываются, — отвечал Мустафа. — Иначе мы их так закроем... Что с академиком?
— Ребята договорились полякам его продать.
— А немцы?
— Немцы боятся делать по-черному. Они хотят провести это через кадровое агентство, больше на налогах потеряем.
— Хорошо, действуйте сами. Но, если прогадаете, пожалеешь. А что там с авторынком?
— Просят подождать еще недельку. Предлагали машинами расплатиться, но на кой хрен мне ихние гнилухи?
— Все правильно, выжимай наличку. Седого держи пока в гараже, а то они год не раскачаются.
— Короче, одни должники кругом, — подвел итог Кича. — Вон даже у Ганса должник образовался. Ганс, услышав свое имя, посмотрел на обоих.
— Что такое? — заинтересовался Мустафа.
— Так, хреновня, в общем. «Опель» ему чуть покопали.
—Кто?
— Да никто. Доктор с чумовоза.
— И что с него можно снять?
— Не волнуйся, спросим по полной программе. Мужик живет один в квартире, она ему великовата. Мы уже все за ним проверили, никто за него не подпишется. Будем брать, короче.
— От меня надо чего?
— Ничего не надо, Мустафа, сообразим сами — дело не хитрое.
— Ну, работайте. Так, а что с пивзаводом?..
Ганс снова выключился из разговора. Впрочем, он в нем и не участвовал.
Он смотрел на Мустафу и пытался найти ответ: что в этом мужике особенного, почему он может решать и указывать? Он не умнее Кичи, не намного сильнее его, Ганса. Взять пару таких же ребят — и Мустафа ляжет в три удара. Но до сих пор никто этого не сделал и не сделает — почему?
Знакомых в городе у него побольше, это да. Связи. Ну, возраст. Но это все дело наживное. Так почему один наживает, а второй — нет?
Мустафе было уже за сорок. Он был крупным, на первый взгляд медлительным человеком. Ходил всегда в спортивном костюме или короткой куртке. И обязательно — в любое время года — белые кроссовки. Люди со стороны втихаря называли его Белая Тапочка.
Голова у него была большая и почти лысая. Смуглое азиатское лицо — все в тонких длинных морщинах, словно поделено на дольки. Шрамы — память о боксерском прошлом. Он был в зоне всего один раз, по каким-то экономическим делам, но никогда не считал это за доблесть и без нужды не поминал. Мустафа держал целый район — от речного вокзала до Семеновского оврага. При этом ничем особенным, как считал Ганс, из числа других не выделялся.
Он помнил, как его впервые представили. Это случилось вскоре после разговора в сауне. «Тебя хочет посмотреть Мустафа», — сказал кто-то из бригадиров. Ганс весь затрепетал — известный и авторитетный человек им интересовался. Он, правда, не знал, как именно Мустафа собирается его «смотреть».
Ганс готовился к встрече, обдумывал, что и как говорить, как держаться, чтоб не разочаровать. Ничего из придуманного ему не понадобилось.
Они даже не поговорили толком. Встреча состоялась на даче, Мустафа задал пару вопросов, затем кинул кожаные перчатки для рукопашного боя и вывел во дворик. Ганс выкладывался до предела, уворачиваясь и защищаясь — нападать он не смел. В результате Мустафа все-таки свалил его, хоть и сам тяжело дышал.
Он был когда-то хорошим боксером. Он бил Ганса и при этом говорил ему: «Вот так, малыш, у нас дела делаются. Все жестко и по-серьезному. Привыкай, малыш. Учись держать удар».
Сгоряча Ганс решил было, что отныне его будут бить всегда. Пока не научится. Но Мустафа говорил про другое. Это был его стиль — жесткий, безжалостный. Ганс не испытал его на себе, поскольку работал только под Кичей, но слышал много историй про Мустафу, рассказанных другими ребятами. Разговор подходил к концу.
— А квартирка хорошая у того доктора? — снова вспомнил Мустафа.
— Нормальная, — пожал плечами Кича.
— Может, я ее и прикуплю? — вслух подумал Мустафа. — Не помешает, а?
— А что? Можно. Тем более брать будем задешево, — Кича переглянулся с Гансом и рассмеялся.
— Ну, ладно... Как поедете, прихватите с собой Грузилу. Пусть поглядит, что за берлога.
На обратной дороге Ганс был угрюм. Ему не нравилось, что на его личной проблеме хотят поиметь свое уже двое. Он, правда, подзабыл, что без этих двоих он вообще не смог бы решить проблему в свою пользу.
Но все равно, Ганс уже перестал быть новичком, благодарным за жалкие подачки. Он хотел работать на одного себя, он видел, какие деньги вертятся вокруг. Он замечал, что любую добычу рвут на куски другие люди, едва только она повернется слабой стороной.
Он хотел получить наконец большой кусок, а не огрызок.
* * *
Поздним вечером возле «Золотого родника» остановились две машины. Небо было совершенно черным, лил холодный дождь. По тротуарам бежали ручейки, шевеля озябшие прошлогодние листья.
Из первой машины выбрался массивный человек в черном плаще. Он забежал по ступеням под козырек, нажал кнопку звонка.
— К кому? — спросил охранник через переговорное устройство.
— Нужен Андрей Андреевич, — ответил гость.
— Сейчас будет...
Дверь открылась, на крыльце показался смуглый молодой человек в белом халате.
— Мы звонили, — вежливо напомнил визитер.
— Я помню, — кивнул Донской. — Сейчас откроются ворота, завозите во дворик. Вам покажут, куда нести больного.
Гость тихо хмыкнул. Назвать Лукова «больной» не решился бы ни один оптимист.
— Там, в машине, хозяин, — прибавил он. — Хотел поговорить.
— Милости прошу.
Человек в плаще трусцой вернулся к машине, открыл заднюю дверь, одновременно разворачивая зонт. На мокрый тротуар неторопливо выбрался Сударев, кутаясь в пальто и с неприязнью поглядывая по сторонам.
— Погодка...
Человек в плаще проводил его до крыльца, тщательно следя, чтобы зонт находился точно над головой хозяина. Сударев вошел в вестибюль клиники, после чего провожатый отправился командовать выгрузкой тела.
— Здравствуй, Андрей Андреевич, — покровительственно проговорил гость, протягивая руку. — Опять я к тебе.
— Всегда рад, Борис Васильевич, — сдержанно ответил Донской. — Чем могу помочь?
— А все тем же, — бас звучно отражался от стен пустого холла. — Человечка тебе привез на поправку.
— Никак заболел кто из ваших?
— Да вроде того. Сердечный приступ, еще утром... Кстати, не опоздали мы?
— Нет. Если утром, то нет.
Вошла высокая девушка в голубом халате с алым крестиком на коротком рукаве, поставила поднос с чаем и печеньем. Сударев проводил ее взглядом.
— Хороших цыпок ты набрал себе, Андреич.
— Не ради себя, а ради пациентов, Борис Васильевич.
— Да мне-то что? Если деньги есть, кого угодно можно набрать. Мне-то уже годы не позволяют... — он кисло улыбнулся и украдкой оглядел Донского с ног до головы.
Тот сидел в кресле расслабившись. Поза свободная, но не чрезмерно. Он напоминал спортсмена, отдыхающего между тренировками. Спокойный внимательный взгляд, красивые, в меру крупные руки, осанка, заметная даже в глубоком кресле. Сударев в очередной раз подумал, что Донской совсем не похож на врача в привычном представлении.
— Ну да ладно... — произнес он. — О деньгах я и собирался поговорить.
— Внимательно слушаю.
— Ты помнишь, за сколько ты в прошлый раз человечка мне подлатал?
— Помню. Четыре с половиной миллиона.
— Вот-вот. Но у того весь живот был разворочен, и голова — навылет. А этот — почти как новый. Нельзя ли подешевле?
— Разумеется, можно. Тот был чужим, да к тому же иностранцем, а для них особый тариф.
— Та-ак. А для своих?
— Для своих — обычно два, три.
— Дорого, — покачал головой Сударев, и даже его бас прозвучал приглушенно. — Игра свеч не стоит. А еще дешевле можешь?
— Я ведь уже объяснял, Борис Васильевич. Два миллиона долларов стоит полный ремонт. Это не мой каприз, это цена нашего труда и материала. Можно и дешевле, но результат...
— Мне только один результат нужен, Андреич, — проговорил Сударев, кроша пальцами печенье. — Чтоб человечек заговорил. Вот и все, понимаешь?
— Ну... Думаю, заговорить он сможет. Но разговор будет совсем коротким — если задешево.
— Ничего, он свое уже и пожил, и поговорил. Пускай только шепнет мне пару слов, а там уж — царство ему небесное...
Донской помолчал, барабаня пальцами по столу:
— Пятьсот тысяч вас устроит?
— Дорого, — вздохнул Сударев. — А куда денешься? Ладно, по рукам, Андреич. Слушай, а дешевле уже никак, да?
Донской с улыбкой покачал головой:
— Пятьсот тысяч — столько стоит минимальный набор материалов и препаратов. Нам с этого останется медный грошик да копеечка.
— Да верю, верю... — отмахнулся Сударев — И, конечно, предоплата?
— Обязательно. Пропустите тысяч двадцать-тридцать через банк, остальное — наличными. Без обид, Борис Васильевич?
—Да какие обиды... Я и так у тебя кругом в долгу.
— Не преувеличивайте, — с улыбкой покачал головой Донской. — Вы свои долги оплачиваете очень аккуратно. Никаких претензий.
Сударев поднялся, выпил стоя чашку остывшего чая, вытер пот со лба. Донской тоже встал, готовясь проводить гостя.
— Деньги будут завтра, — сказал Сударев. — Самое позднее — вечером.
— И документы на больного. Все, что соберете, — от паспорта до трудовой книжки. И медкарту, обязательно.
— Да какая у него трудовая книжка! — рассмеялся Сударев, направляясь к выходу, где его ждал адъютант с зонтом наготове.
У двери он остановился, словно в раздумье. Затем приблизился к Донскому и заговорил тихо, чтоб не слышал охранник.
— А все-таки не пойму я, Андреич, твоих раскладов. Как ты это делаешь? Я же тебе натуральный трупешник привез, как ты его расщекочешь?
— Ну-у... — Донской опустил глаза.
— Ладно, молчи, молчи... Знаю, что секрет. Просто не по себе от этого становится.
— Да нет, Борис Васильевич, тут никакой мистики. Метод глубокой реанимации, очень дорогая и сложная технология. Замена омертвевших клеток живыми, искусственное омоложение тканей...
— Красиво поешь, — усмехнулся гость. — Да только врешь, как пить дать. Ничего, я не в обиде. У каждого свои секреты. Я только об одном прошу. Если случится, что помру своей смертью и меня к тебе привезут, — не позволяй им этого делать.
1 2 3 4 5 6 7 8