Взглянув на Джеффри Андерхилла, я увидела, что он читает мои мысли. Едва заметно кивнув, он бросил сигару в воду и сказал:– Не беспокойтесь, я позабочусь об этом.– О чем? – спросила Кэти.– Я уверена, вы сумеете, – сказала я.Кэти переводила взгляд с меня на отца и обратно.– О чем это вы?Мистер Андерхилл вышел за калитку, обнял дочь за плечи и прижал к себе.– Тебя это не касается. Теперь попрощайся, и не будем больше надоедать мисс Эшли.– До свидания, – сказала я.Они вместе рука об руку прошли через сад с сумрачными яблонями; он наклонил голову, слушая, а она запрокинула свою вверх, возбужденно что-то рассказывая. Ребенок, избежавший наказания, и мужчина, умеющий обо всем позаботиться. Вот так, подумала я. А мне пора вернуться к своим проблемам.Оказалось, что дрозд уже давно поет. Скоро появятся совы, а потом зажгутся звезды.В некотором унынии я заперла калитку, вернулась в коттедж, выудила из тайника Брука и включила настольную лампу.
Э ШЛИ , 1835 ГОД Он сбросил одеяло и, как был голый, бесшумно подошел по ковру к окну. За открытыми ставнями возникло серое пятно дневного света. Он широко распахнул окно и высунулся наружу. На темных изгородях лабиринта сверкала роса.Было больше времени, чем он думал. Из трубы над кухней уже поднималось тонкое перышко дыма. Впрочем, неважно. Еще не зажжены огни, и никто не увидит, как он пройдет через боковую дверь.А она – она к тому моменту будет дома, и оба окажутся в безопасности. ГЛАВА 16 Мне сны мои предсказывают радость. У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт V, сцена 1 Я поужинала и целый час читала, но дочитала всего до триста пятьдесят седьмой строчки. Врага отцова полюбить? Чудное дело:Самой же зла себе искать! Иль благо надоело? Так выражается Джульетта Артура Брука. Вздохнув, я закрыла книгу, откинулась на спинку и пригладила волосы, словно стараясь прояснить и перетасовать спутанные мысли и ускорить их ход. Наверное, глупо читать дальше – все равно невозможно во что-нибудь вникнуть, поскольку мои мысли бежали вперед в поисках неизвестно чего, какой-нибудь путеводной нити по этому, еще одному, лабиринту. Но нужно искать, если придется, до самой последней три тысячи двадцатой строчки... И я взялась снова. Когда она легла, как подобает, спать,Сон все никак не приходил, и перед ней опятьТревожных, беспокойных мыслей вился рой,И напрочь сон исчез из глаз, и так в тиши ночнойОна ворочалась, стремясь уснуть, но вновьПокоя не давали страх и страстная любовь. Я стойко билась еще минут двадцать, потом захлопнула книгу. Конечно, можно подождать. Немыслимо за ночь все это прочесть, а если завтра я поеду в Лондон, то возьму книгу с собой и покажу кому-нибудь из Кристи, кто сможет оценить ее. Для приличия надо бы сначала показать ее Лесли Оукеру, но он, конечно, поймет.Я отложила книгу в сторону и взяла «Нового Ромео» Уильяма Эшли. И снова из центра лабиринта на экслибрисе на меня зарычала и заскребла когтями дикая кошка. Карта? Определенно карта. Ну и что? Я перевернула титульный лист и пробежала пальцем по содержанию: Горный леопард.Лабиринт.Прощание Коридона.Плач Минотавра.Что за дворец здесь был?Любовник покидает свою возлюбленную.Любовник возвращается. И так далее.Что ж, эти стихи не могут быть хуже творений Артура Брука, и, по крайней мере, у них то преимущество, что они гораздо короче. Я перевернула страницу.«Горный леопард». Охотник думал ли в низинах этихНайти владыку солнечных высот?Он молча здесь лежит, и, не заметивЕго пятнистой шкуры, всяк пройдетСпокойно мимо. Но смотрите: вотСам Бахус, бог вина, пришел сюдаС корзиной, полной сладострастных ягод,За ним меньшие боги... Кажется, опять римляне. Вероятно, обычный классический образ, подумала я. Но вот и кошка, которую я ищу... Тот дикий леопард, в наш поздний векС высот Шотландских он вернулся снова.Ты привела его. Он заключен в оковыЦветов Венеры, укрощен тобой,Моя любовь, и нрав умерил свой. На страницу упала тень. Я вздрогнула, но это был всего лишь Роб. Он стоял у окна. Дрозд даже не прервал своих трелей.– Я думал, ты осторожнее. Сидеть здесь у открытого окна и так углубиться в книгу, что даже не услышать меня!– Да ведь еще рано. Я не думала... То есть я думала о том, что ты сказал вчера.– Да, так и есть. Я просто пришел проверить, все ли у тебя заперто.Я закрыла книгу и поставила к остальным, делая много лишних движений, чтобы скрыть свое замешательство и стыд за троюродных братьев.– Ты слишком серьезно все воспринял.– А ты?Ответа не последовало. Я встала.– Ладно, я закрою окно. Ты зайдешь?– На минутку.Я закрыла раму и задернула занавески. Роб что-то сказал своему колли, потом я услышала шарканье ботинок по коврику, и Роб вошел, немного смущенный.– Извини за обувь, но я, кажется, хорошо вытер ноги. Я закрыл теплицы и шел через сад.– Хочешь кофе?– Не откажусь.Пока я ходила на кухню, он взял «Ромеуса и Джульетту».– Что это?– Забыла тебе сказать. Это папа, наверное, и имел в виду, когда говорил «Ручей Уильяма». Видишь? Эта поэма написана типом по фамилии Брук. Издание страшно редкое, и, очевидно, папа узнал, насколько ценная эта книга.– Хм... – Роб повертел в руках томик и взвесил на руке, словно вес мог что-то сказать о стоимости. – Может быть, и так, но вряд ли его это занимало в тот момент. Что он еще сказал? Что-то о бумаге или письме в нем?– Там ничего нет. Я посмотрела. Я попробовала почитать ее, чтобы выяснить, нет ли в тексте чего-нибудь такого, что дало бы нить, но книга практически нечитабельная.– Похоже. – Он положил Брука и взял «Нового Ромео». – А эта тоже ценная?– Нет. Это стихи самого Уильяма Эшли. Они не намного лучше, чем у бедняги Брука, но мне понравились картинки.– «Что за дворец тут был?» – разобрал Роб и с озадаченным видом прочитал еще несколько строк. Прочтенные голосом Роба с мягким деревенским произношением, напыщенные стихи звучали еще хуже. Как-то искаженно, фальшиво, нелепо.Положив книгу, он прошел ко мне на кухню, прислонился к косяку и стал за компанию следить за чайником.– И что, такие стихи считаются хорошими? Лично мне они показались ужасными. Впрочем, я тут не судья.– И я тоже. Но не думаю, что это шедевр.– И все же, о чем они?– Бог их знает, – сказала я. – Эти я еще не читала. Я увязла в «Лабиринте» над нитью Ариадны.– Нитью какой арии?Я рассмеялась. Впервые по-настоящему рассмеялась, с тех пор как вернулась домой.– Ох, Роб! Девушку звали Ариадна. Она дала Тезею нить, чтобы выбраться из лабиринта. Это греческий миф, ты же его знаешь. Уильям писал о лабиринте, а сам был немного помешан на своих греках и римлянах.– Откуда мне это знать? Мы в школе не проходили греческой и римской истории, – ничуть не смутившись, сказал Роб. Чайник закипел, и я приготовила кофе.– Не прикидывайся передо мной темным крестьянином, Роб Гренджер. Ты проходил в школе греческие мифы вместе со мной. Я прекрасно это помню.Он взял кружку и вслед за мной пошел в комнату.– Не морочь мне голову. Я в жизни не учил греческого.– О господи, и я тоже. Я хочу сказать, мы проходили их по-английски. Неужели ты не помнишь ту книжку с картинками? Икар с роскошными белыми крыльями, Горгоны со змеями вместо волос, Минотавр?Это чудище жило в центре лабиринта, и Ариадна смотала клубок шерсти или еще чего-то и дала его Тезею, а тот пошел и убил чудовище.– Да, помню.Он сел в кресло, вытянув вперед длинные ноги, и стал помешивать кофе. В этом кресле раньше сидел Джеффри Андерхилл, и я не удержалась от сравнения.Роб, в отличие от американца, не царил в комнате, но каким-то образом его спокойствие, его манера держаться как дома, где бы он ни был, производили такое же сильное впечатление, как и властное самообладание другого.– У чудища была бычья голова. По породе с виду черный декстер. Коварная скотина.– Помнишь, как мы играли в лабиринте? У меня был клубок шерсти, а ты был Минотавр, и мне нужно было показать путь Тезею.– А сама заблудилась, – сказал Роб, улыбнувшись. – Помню, я сидел там в середине и слышал, как ты вопишь – зовешь на помощь. Ты подумала, что я выбрался из лабиринта и ушел. А потом пришел Джеймс и «убил» меня.– Я же говорила, что ты знаешь эту историю.– Да, теперь вспомнил. У меня было не очень с этими легендами, но зато я хорошо считал. Тут я тебе давал фору. Ты обычно у меня списывала.– Я не списывала!– Списывала, списывала. А кто сказал учителю, что параллелограмм – это мера веса?– Кто? Знаешь, Роб, благодаря тебе мне стало легче. Еще чашку?– Нет, спасибо. – Он поставил пустую кружку на камин.– Это не мистера ли Андерхилла я видел с Кэти, когда они шли через сад? Они были здесь? Наверное, приходили сказать, что завтра съезжают?– Ты знал?– Да. Я же присматриваю за поместьем, ты забыла? Миссис Андерхилл сказала мне, когда я ходил туда. Наверное, я был там, когда он приходил к тебе.– Он не для этого приходил, – сказала я и вкратце изложила цель его визита.Роб ненадолго задумался, потом взглянул на меня:– Ты действительно собираешься на этот прием?– Да, пожалуй. Кэти очень волновалась, и я подумала, что она успокоится, если я приду. Кроме того, хотелось бы поговорить с миссис Андерхилл.– А братья будут там?– Мне было неудобно спросить, но прием назначен давно, так что, думаю, будут, если только мистер Андерхилл не сказал, что больше не хочет их видеть. Сама я не стану его на это подталкивать.– Я подброшу тебя до поезда.– Спасибо, но я могу доехать на мопеде и оставить его на станции.– А бальное платье возьмешь с собой?– Я уже так делала, – улыбнулась я ему. – Но с твоей стороны очень любезно, что ты подумал об этом.– Я подумал не об этом, – прямо заявил Роб. – Я подумал, что мне не хочется, чтобы тебя вез Джеймс или Эмори.Я на мгновение онемела.– Роб, ты же не думаешь, не можешь подумать, что «опасность» может означать преднамеренное зло от Эмори или Джеймса!– Не знаю. – Он поерзал, что было совсем на него не похоже. – Надо учитывать все. Кто из нас знает, что может сделать, если жизнь заставит? А их жизнь загоняет в угол. Не надо давать им никакого шанса.– Чистейшая мелодрама!– Может быть. – У его рта легла упрямая складка. – Но помни: то, что они уже совершили, не укладывается в понятие «здравый смысл». – Его глаза блеснули. – А мы, крестьяне, сильны в этом.– Но они не знают про серебряную ручку и фотографию.– Не знают. Однако знают, что ты не набитая дура. И они уже сделали то, что сделали, настолько сильно им что-то нужно.– Да, понимаю. Если допустить, что они это сделали, то мотивы не важны. Я буду осторожна. Ладно, хорошо, спасибо. Андерхиллы просили меня остаться на ночь, так что тебе не придется встречать утренний поезд... Роб? Он вопросительно взглянул. – Ты слышал что-нибудь о Френсисе?– Ни полслова. Но ты знаешь Френсиса. Он не пишет писем, не слушает радио и вообще он не такой, как все. Помню, он как-то сказал, что у него есть свои средства связи и ему их хватает.Я посмотрела на него.– Он так говорил? И что он имел в виду, как ты думаешь?Роб безразлично пожал плечами:– Наверное, свою поэзию. Его стихи хоть получше, чем эта белиберда?– Какая? А, да... то есть не знаю. Я в них ни слова не понимаю. – Я взяла свою пустую кружку и кружку Роба с камина. – Хоть бы он объяснил все это. У меня смутное подозрение, что он может кое-что прояснить.Роб встал.– Ну, я лучше пойду. Спасибо за кофе.– На здоровье. Близнецы в Бристоле, так что можешь ночью обо мне не беспокоиться.– Да. Но если можно, я бы все же осмотрел засов у тебя на двери. Я его ни разу не проверял. Хочешь, оставлю тебе Брана?– Нет, не стоит. Он будет выть всю ночь. Обещаю запереть окна и двери, и к тому же у меня есть телефон.В такое время, думала я, пока Роб ходил осматривать черный ход, можно было бы воспользоваться моим тайным каналом. Но его больше нет. Больше не с кем связываться... Закончив свою инспекцию, Роб вернулся.– Вроде бы все в порядке. Ты будешь в безопасности. Ну, я пошел. Спокойной ночи, Бриони.– Спокойной ночи. И знаешь, Роб...– Что?– Спасибо за все.Он улыбнулся:– Не за что. Спокойной ночи.Когда Роб ушел, а Бран, как обычно, побежал за ним по пятам, я заперла дверь и задвинула засов, чувствуя себя дурочкой. Что бы ни случилось, что бы он ни думал, это по-прежнему было родное мне место, а люди, о которых мы говорили, были моими троюродными братьями. А один из них, несмотря на все подозрения, по-прежнему мог быть моим тайным другом.Но я заперла на засов заднюю дверь и проверила задвижки на окнах, потом взяла Брука, поднялась по узкой лесенке и положила его под подушку.Я проснулась с чувством, что видела прекрасный и знакомый сон. Там был пляж – длинный-длинный берег с золотым песком, простиравшийся сколько хватало глаз. И еще дальше. На девяносто миль... Почему я решила, что на девяносто миль? За пляжем были дюны, светлый песок с высоким тростником, раскачивающимся на ветру. С запада на берег в вечном ритме накатывал океан. Кивали и колыхались пушистые верхушки высокой травы. Небо было огромное и чистое, песок горячий, а в ветре чувствовалась морская соль. Красота и одиночество, покой и свобода...В безопасности, в безопасности, в безопасности... Как эхо, голосом Роба в сумрачной спальне повторялись эти слова. Я вспомнила все – книгу под подушкой, запертые двери и окна, моих троюродных братьев в Бристоле, телефон у кровати на всякий случай.Ярко светила луна. Я соскользнула с кровати и подошла к окну. Полосатые ситцевые занавески почти не задерживали света. Жалюзи были подняты. Чувствуя себя глуповато, я спряталась за занавеской и осторожно выглянула наружу.Окно выходило во фруктовый сад. У ближнего угла груша, возвышаясь над остальными деревьями, поднимала вверх свои изящные ветви, симметричные, словно выгравированные черным по белому квадрату окна, в которое лился лунный свет. Цветы напоминали облако, а заостренные тени казались не тенями, а только менее яркой лунной белизной. Это было сказочное дерево.Под ним, заслоняя свет, что-то пошевелилось. Там кто-то стоял.Нет, я ошиблась. Воздушная тень груши снова замерла, там никого не было. Это была просто игра света, созданная луной, цветением и тишиной, которая скоро наполнится соловьями. Время влюбленных:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35