А на следующее утро, когда они проснулись, солнце было уже на своем посту и воздух опять разогрет. С улицы доносился легкий запах гудрона, появляющийся жарким летом, когда плавится асфальт.
Рабочий день Мегрэ начал с просмотра огромной почты, затем отчитался перед начальством. Утренние газеты дали сообщение о преступлении на улице Нотр-Дамде-Лоретт; он вкратце изложил то, что было известно.
— Он не признался?
— Нет.
— У вас есть улики против него?
— Только предположения.
Он не счел нужным добавлять, что знаком с Флорантеном с детства. Вернувшись в свой кабинет, Мегрэ вызвал Жанвье.
— В конечном счете нам известно, что у Жозефины Папе было четверо постоянных любовников. Двое из них, Франсуа Паре и некий Курсель, идентифицированы, и я сегодня же утром намерен ими заняться. Ты берись за двоих других. Поговори с соседями, поспрашивай в ближайших лавках, делай, что хочешь, но добудь мне их имена и адреса.
Жанвье не удержался от улыбки: Мегрэ ведь прекрасно понимал, что задача эта почти невыполнима.
— Рассчитываю на тебя.
— Да, шеф.
После этого Мегрэ связался с судебно-медицинским экспертом. К большому его сожалению, им оказался не его добрый старый знакомый доктор Поль, что получал удовольствие, рассказывая собеседнику за ужином об очередном вскрытии.
— Вы нашли пулю, доктор?
Тот принялся читать ему свое заключение, над которым как раз трудился. Жозефина Папе была здоровой женщиной в расцвете сил. Все ее органы прекрасно функционировали и содержались в отменном состоянии.
Выстрел был произведен с расстояния меньше метра, но больше пятидесяти сантиметров.
— Пуля была послана по чуть наклонной снизу вверх траектории и засела в черепе.
Мегрэ непроизвольно представил себе высокую фигуру Флорантена. Стрелял ли он из сидячего положения?
Комиссар счел нужным задать вопрос:
— Означает ли, что кто-то сидя…
— Нет. Речь не идет о таком большом угле. Я сказал: чуть наклонно. Я послал пулю на экспертизу Гастинн-Ренетту. Мне кажется, стреляли не из автоматического оружия, а из револьвера с барабаном довольно старого образца.
— Смерть наступила мгновенно?
— Думаю, секунд через двадцать-тридцать.
— Так что вряд ли можно было ее спасти?
— Наверняка нельзя.
— Благодарю вас, доктор.
С дежурства вернулся Торранс. Его подменил новенький, по фамилии Дьедонне.
— Чем он занят?
— Встал в половине восьмого, побрился, кое-как привел себя в порядок и прямо в тапках отправился в кафе на углу, где выпил две чашки кофе и съел несколько рогаликов. Затем вошел в телефонную будку. Постоял там и вышел, так никому и не позвонив. Несколько раз оглянулся, чтобы разглядеть меня. Не знаю, каков он обычно, но мне он показался усталым, упавшим духом. В газетном киоске на Бланш купил газеты и тут же у киоска просмотрел несколько из них. Потом, вернулся домой. Тут подоспел Дьедонне. Я его проинструктировал и пришел сюда доложить вам.
— Он с кем-нибудь разговаривал?
— Ни с кем. Хотя нет, разговаривал, если это только можно назвать разговором. Пока он ходил за газетами, пришел художник, работающий по соседству. Не знаю, где он ночует, но точно не в мастерской. Флорантен ему бросил: «Все в порядке?» Тот в ответ повторил те же самые слова, после чего с любопытством уставился на меня. Видно, задумался, чего это мы ходим друг за другом. То же любопытство выказал он и по отношению к Дьедонне.
Мегрэ взялся за шляпу и вышел. Он мог бы прихватить с собой одного из инспекторов и отправиться на одной из служебных черных машин, выстроившихся вдоль здания уголовной полиции.
Но он предпочел отправиться пешком и, перейдя через мост Сен-Мишель, пошел по направлению к бульвару Сен-Жермен. Ни разу еще не представлялся ему случай побывать в министерстве общественных работ, и потому он в нерешительности остановился перед множеством лестниц, каждая из которых носила буквенное обозначение.
— Вы что-то ищете?
— Отдел судоходства.
— Лестница В, верхний этаж.
Лифта он не нашел. Лестница была такой же неприглядной, как и в его родном управлении. На каждом этаже черные стрелки на стенах указывали, где что расположено.
На четвертом этаже он увидел нужную стрелку и толкнул дверь с надписью: «Входите без стука».
Нескольких чиновников отделяла от посетителей балюстрада.
Стены были увешаны пожелтевшими картами, как некогда в муленском лицее.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы поговорить с господином Паре.
— Ваше имя?
Он поразмыслил и, не желая компрометировать начальника — может быть, неплохого малого — в глазах подчиненных, не подал визитку.
— Меня зовут Мегрэ…
Молодой человек нахмурил брови, повнимательней вгляделся в него и удалился, пожимая плечами.
Отсутствовал он несколько секунд, а когда возвратился, открыл дверцу балюстрады.
— Господин Паре примет вас.
Войдя, Мегрэ оказался перед немолодым, дородным и держащимся с большим достоинством мужчиной, встретившим его стоя и не без некоторой торжественности указавшим ему на стул.
— Я ждал вас, господин Мегрэ.
Перед ним лежал утренний выпуск газеты. Он медленно, словно совершая некий ритуал, опустился в кресло и положил руки на подлокотники.
— Вряд ли стоит говорить, что я оказался в весьма неприятной ситуации.
Он не улыбался. Должно быть, он вообще не часто улыбался. Это был спокойного нрава уравновешенный человек, обдумывающий каждое свое слово.
Глава 3
Кабинет, в который вошел Мегрэ, в точности напоминал ему его собственный до модернизации помещений уголовной полиции; на камине стояли часы в корпусе из черного мрамора: точно такие же круглый день тикали у него самого перед глазами, и ему никак не удавалось отладить их.
Хозяин кабинета был под стать часам. Повадки выдавали в нем высокопоставленного чиновника, осторожного, уверенного в себе и, должно быть, глубоко униженного тем положением подозреваемого, в котором он оказался.
Черты его лица расплылись. Темные поредевшие волосы были зачесаны на плешь, которую закрывали лишь частично; слишком темные усы наверняка были крашеными. На белых руках росли длинные волосы.
— Я признателен вам, господин Мегрэ, за то, что вы не вызвали меня в полицию и лично потрудились прийти.
— Я стараюсь не раздувать случившееся.
— Утренние газеты и впрямь слишком распространяются…
— Как давно вы знакомы с Жозефиной Папе?
— Года три. Извините, что я вздрогнул, когда вы произнесли ее имя, для меня она была просто Жозе. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем я узнал ее настоящее имя.
— Понимаю. При каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?
— При самых банальных. Мне пятьдесят пять лет, господин комиссар. В ту пору мне было пятьдесят два; вы вряд ли мне поверите, если я скажу вам, что до того никогда не изменял жене. А между тем вот уже десять лет она больна, и отношения наши складываются не лучшим образом, поскольку у нее развилась неврастения.
— У вас есть дети?
— Три дочери. Старшая замужем за судовладельцем из Ла-Рошели. Средняя — преподавательница лицея в Тунисе, а младшая, также замужем, живет в Париже, в XVI округе. У меня пять внуков, старшему из них скоро исполнится двенадцать. Мы с женой вот уже три десятка лет живем в Версале, все в том же доме. Как видите, я долго вел обычную, ничем не примечательную жизнь прилежного служаки.
Как весьма осторожный человек, он говорил медленно, подбирая слова. В словах его, как и в выражении лица, не было и тени юмора. Смеялся ли он вообще когда-нибудь от души? Это казалось невероятным. Если он и улыбался, то, должно быть, слабой, угасающей улыбкой.
— Вы спрашиваете, как мы познакомились. Иногда после работы я заглядываю в кафе на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сольферино. Так было и в тот день. Шел дождь, я помню, как по оконным стеклам текла вода.
Я сел на свое привычное место, официант, знающий меня уже не первый год, принес мне портвейн.
За соседним столиком молодая женщина писала письмо, что-то у нее не ладилось. Видимо, чернила в чернильнице загустели, и она не могла писать поданным ей пером. Это была весьма достойная дама в ладно сидящем скромном костюме цвета морской волны.
«— Официант, нет ли у вас другого пера?
— Увы, мадам, это единственное. Теперь все приходят со своими ручками».
Без какой бы то ни было задней мысли я протянул ей свою ручку.
«— Если позволите предложить вам…»
Она взглянула на меня и с признательностью улыбнулась. Так все началось. Она быстро покончила с письмом и принялась пить чай.
«— Вы часто здесь бываете? — спросила она меня, возвращая ручку.
— Почти каждый день.
— Мне нравится атмосфера этих старых кафе с их завсегдатаями.
— Вы живете неподалеку?
— Нет. Я живу на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, но часто бываю на Левом берегу».
Он, казалось, вложил в свой взгляд все простодушие, на какое только был способен.
— Вот видите, как неожиданна была наша встреча. На следующий день она в кафе не появилась. А еще через день, войдя, я застал ее на прежнем месте, и она едва заметно улыбнулась мне.
Она выглядела спокойной, кроткой, в ее поведении и манере выражаться было нечто внушающее доверие.
Мы разговорились. Я рассказал ей, что живу в Версале, и, кажется, уже тогда поведал о жене и дочерях. Она наблюдала, как, выйдя из кафе, я сел в свой автомобиль.
Наверное, я вас удивлю, сказав, что так длилось больше месяца и что в те дни, когда она не приходила, я чувствовал себя обманутым.
Она стала для меня чем-то вроде друга, я и не помышлял тогда ни о чем ином. С женой я привык следить за каждым своим словом, чтобы оно не было превратно истолковано и не спровоцировало кризис.
Когда дети были маленькие, в доме царили жизнерадостность и оживление, а жена была веселой и энергичной. Вы и представить себе не можете, что испытываешь, возвращаясь в огромную пустую квартиру, где тебя поджидают полные тревоги, недоверчивые глаза.
Раскуривая трубку, Мегрэ протянул собеседнику кисет.
— Благодарю. Я давно бросил. Только не думайте, что я пытаюсь оправдать свое поведение.
Каждую среду я имел обыкновение посещать собрание благотворительного общества, членом которого являюсь.
В одну из сред я туда не пошел: мадемуазель Папе отвезла меня к себе.
Она рассказала мне, что живет одна на очень скромную ренту, оставленную ей родителями, и отчаялась устроиться на работу.
— Сообщила ли она вам что-нибудь о своей семье?
— Ее отец, офицер, был убит на войне, когда она была совсем крошкой, вырастила ее мать, где-то в провинции.
У нее есть брат.
— Вы его видели?
— Один раз. Он инженер, много разъезжает. Однажды в среду я приехал раньше обычного и застал его у нее, чем Жозе и воспользовалась, чтобы представить нас друг другу. Весьма достойный, интеллигентный человек, много старше ее. Он внедрил новый способ удаления токсических веществ в выхлопных газах автомобилей.
— Он такой высокий, худой, с подвижным лицом и светлыми глазами?
Франсуа Паре, казалось, был удивлен.
— Вы его знаете?
— Имел случай встречаться. Скажите, много ли денег вы давали Жозе?
Чиновник покраснел и отвел глаза.
— Я отнюдь не стеснен в средствах и даже более того.
Дядя оставил мне две фермы в Нормандии, я давно мог подать в отставку. Но чем мне было занять себя?
— А можно ли сказать, что вы ее содержали?
— Это не совсем точно. Я давал ей возможность не экономить на мелочах, окружить себя немного большим комфортом.
— Вы виделись только по средам?
— Это единственный день недели, когда у меня есть причина задержаться вечером в Париже. Чем больше мы с женой стареем, тем больше она ревнует.
— Вашей жене никогда не приходило в голову следить за вами по окончании рабочего дня?
— Нет. Она никуда не выходит. Она так похудела, что едва держится на ногах, врачи один за другим отказываются ее лечить.
— Говорила ли вам мадемуазель Папе, что вы ее единственный любовник?
— Должен заметить, мы никогда даже не произносили это слово. В определенном смысле оно точно, поскольку, не скрою, мы состояли в интимных отношениях.
Однако между нами существовала другая связь, гораздо более важная. Мы оба были одинокими, стремящимися достойно противостоять судьбе людьми. Не знаю, понятно ли это вам. Мы могли обо всем искренне говорить друг с другом. Она была другом мне, я был другом ей.
— Вы ревновали?
Он вздрогнул, взгляд его посуровел, словно этот вопрос задел его.
— Я уже признался вам, что за всю свою жизнь ни разу не увлекался. Вам известны мои года. Я не скрываю от вас всю важность, которую имели для меня эти доверительные дружеские отношения. Я с нетерпением ждал среды. Я жил только будущим вечером среды. Это позволяло мне переносить все остальное.
— Следовательно, известие о том, что у нее есть другой, явилось бы для вас тяжелым ударом?
— Несомненно. Это было бы концом.
— Концом чего?
— Всего. Того маленького счастья, которое выпало на мою долю в последние три года.
— Вы только раз виделись с ее братом?
— Да.
— У вас не возникло подозрений?
— А что, собственно, я должен был заподозрить?
— Вы никого больше не встречали у нее?
Он слабо улыбнулся.
— Один раз, несколько недель назад. Когда я поднялся на лифте, из квартиры выходил молодой человек.
— Он был рыжий?
— Откуда вы знаете? — поразился собеседник Мегрэ. — В таком случае вам, наверное, также известно, что это страховой агент. Признаюсь, я пошел за ним следом и увидел, как он вошел в бар на улице Фонтен, как будто был завсегдатаем.
Когда я спросил о нем Жозе, она нисколько не смутилась и объяснила это следующим образом: «Он уже третий раз приходит ко мне, чтобы заключить со мной договор о страховании жизни. Кому же я плачу страховку?
Где-то у меня завалялась его визитка».
Она порылась в ящиках и действительно нашла визитную карточку на имя Жана Люка Бодара, представляющего компанию «Континенталь» с авеню Опера. Компания не очень большая, но с превосходной репутацией. Я связался с заведующим кадрами, который подтвердил, что Жан Люк Бодар состоит у них на службе.
Мегрэ не спеша, небольшими затяжками курил трубку, стараясь выиграть время, поскольку стоящая перед ним задача была не из приятных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16