— Знаю.
— Откуда? Вдруг ее осенило:
— Ты из полиции?
Он не засмеялся, даже не улыбнулся ее ошибке. Действительно, в непритязательном костюме он походил на скромного полицейского чиновника.
— Нет, и все-таки я в курсе твоей истории. Я разыскиваю тебя с самого утра.
— Меня?
— Я заходил в «Плаццу».
Она вздрогнула.
— Они так злобствовали, — призналась она.
— Да.
— Обошлись со мной, как с воровкой.
— Знаю.
— Забрали все, что было в сумочке, оставили только двадцать франков.
— Где ты спала?
— Нигде.
Зря он заговорил об этом: она больше не могла есть — уже перехватило горло.
— Выпей!
— Я все думаю, что ты здесь делаешь?
— Работаю. Мне надоела моя прежняя жизнь.
— Бедный Норбер!
Г-н Монд вдруг похолодел. Не надо ей было говорить это таким глупо-растроганным голосом. Он сурово взглянул на нее. Рассердился. Они провели вместе едва ли минут пятнадцать, ну полчаса, не больше, как она уже все свела на уровень своего женского разумения.
— Ешь, — приказал он.
О, он хорошо понимал ход ее мыслей. Непроизвольно она вновь сделала себя центром мира. Даже ее виноватый вид доказывал одно — она уверена, что причина всего — в ней. И в глубине, в самой глубине души, под маской сокрушенности она наверняка радуется своему триумфу.
А ведь это она заставила его страдать от ее ухода. И ему пришлось опять жениться, создавать семью, но счастья он так и не нашел.
Как ему хотелось, чтобы она замолчала! Как ему хотелось теперь уйти, оставив ей еды, денег на еду, на первое устройство.
— Она злая?
И он ответил раздраженно:
— Нет.
— Ты это говоришь так…
Между ними повисла тишина; Тереза продолжала есть без охоты, без аппетита.
— Официант! — позвал он.
— Слушаю.
— Кофе, пожалуйста.
— А десерт?
— Только даме, мне не надо.
Все было так, словно она что-то испачкала. Она сама это хорошо почувствовала и прошептала:
— Прости меня.
— За что?
— Я снова ляпнула глупость, да? Ты всегда упрекал меня за то, что я говорю глупости.
— Ладно тебе.
— Если бы ты знал, как я потрясена! Видеть тебя в таком состоянии! Я — другое дело. И потом, я уже давно к этому привыкла. Мне не впервые оказываться в трудном положении. Но ты!
— Не надо обо мне.
— Прости.
— Полиция требует, чтобы ты оставалась в Ницце?
— Откуда ты знаешь? Да, пока расследование не закончится. И еще какие-то формальности.
Он достал из кармана бумажник и покраснел от своего жеста. Тем хуже!
Ну и пусть. Он убедился, что официант, стоявший у дверей ресторана, на них не смотрит.
— Тебе надо где-то устроиться.
— Норбер…
— Возьми.
Глаза ее были полны слез, но они не текли, а только стояли между век, не находя выхода.
— Ты причиняешь мне боль.
— Да нет же… Осторожней, на нас смотрят.
Два-три раза она шмыгнула носом, потом, уже знакомым ему движением, поднесла к лицу сумочку и попудрилась.
— Ты уже уходишь? Он не ответил.
— Да, правда, у тебя же работа. Я даже не решаюсь спросить, чем ты занимаешься.
— Не важно. Официант!
— Слушаю.
— Счет.
— Ты спешишь?
Он спешил. Начинал раздражаться. Чувствовал, что сейчас или вспылит, или растрогается. Ему надо было остаться одному, а главное, не видеть перед собой Терезу с ее невинными глазами и морщинистой шеей.
— Найди себе комнату и отдохни.
— Хорошо.
— Когда тебе в полицию?
— Только завтра утром. Там ждут родственников.
— Знаю.
Он встал, думая, что она еще посидит на террасе, допьет кофе. За это время он успел бы далеко уйти. Так было бы проще. Но она поднялась и выжидающе стояла рядом с ним.
— Тебе в какую сторону?
— Туда.
К площади Массены. К своей гостинице. Непонятно почему, Монд не хотел, чтобы она знала, где он живет.
Она снова тащилась у него на буксире. Он шел быстро. В конце концов она поняла, что ей не надо навязываться, и, как бегун, который сходит с дистанции, замедлила шаг, успев шепнуть:
— Иди! Я тебя отпускаю. Прости меня.
По неопытности — он не знал, как себя вести в подобных случаях, — он с ней не простился. Когда он уходил под солнцем, в висках у него стучало. Он понимал, что поступает жестоко.
— Прости меня.
На этот раз он был уверен: она не намекает на прошлое. Ни на что, в чем он мог бы ее упрекнуть. Она говорила о настоящем, об их неудавшемся свидании, о своем неумении вести себя так, как ему хотелось.
Он выжидал, пока окажется достаточно далеко, и лишь тогда обернулся.
Она сделала всего несколько шагов и для приличия остановилась у магазина кожаной галантереи.
Проходившие мимо люди ничего не подозревали. Для них она была самой обычной женщиной, а он — одним из многих мужчин, которые спешат на работу.
Придя в гостиницу, он увидел Жюли — они с Шарлоттой обедали у открытого окна. Он не мог пройти незамеченным и пошел через пивную.
— Уходил? — спросила Жюли, не прекращая есть.
Посреди лба у нее обозначилась вертикальная складка.
— Что-нибудь случилось? Он только проворчал:
— Я иду спать.
— До вечера?
— Да.
И лишь на серой лестнице он понял смысл этого «До вечера? «. Он разволновался. Почему она так спросила? Неужели все поставлено под вопрос?
Горничная убирала его комнату, и он, вопреки своей привычке, чуть ли не грубо выставил ее вон. Он лег, в ярости закрыл глаза, но ему казалось, что все сдвинулось со своего места: тень, свет, шум, даже чирикающие воробьи, и все его существо выбивалось из терпения в сероватой расплывчатой неопределенности.
Глава 8
Их опиумом была игра. Через «глазок» Дезире видел, как они приходили друг за другом. Сначала крупье: одетые в черное, лощеные служители культа; надутые, как чиновники, они, не глядя в «зал», сразу же направлялись на «завод». Пальто и шляпы в гардеробе не оставляли: в святая святых у них был свой шкафчик, свое мыло, свое полотенце, а порой и чистые манжеты.
Потом появлялись клиенты, главным образом важные люди города. Дверь зала, где танцевали, они открывали, уже освободясь от верхней одежды, так что сразу чувствовали себя как дома. Официанты не спешили к ним, не провожали к столикам, а только по-приятельски кланялись им. Большинство непринужденно прохаживались взад-вперед, словно еще не зная, что будут делать. Они подходили к г-ну Рене, пожимали ему руку, перекидывались с ним словечком, небрежно поправляли себе волосы. Г-н Монд понимал, что внутри у них все кипит. Он знал их всех. Первым в тот вечер прибыл крупный импортер апельсинов, мужчина, который, по слухам, раньше продавал на улицах газеты, чистил обувь на набережных Барселоны, а теперь, в тридцать пять лет, ворочал миллионами. Красавчик, ухоженный как женщина, он вызывал вожделение и зависть у всех танцовщиц, открывая в улыбке ослепительно белые зубы. Иногда между двумя партиями он выходил в зал, делал круг, заказывал для девушек две-три бутылки шампанского, из чего следовало, что он в выигрыше, но никто не слышал, чтобы у него была любовница.
Был среди посетителей и мэр соседнего городка — человек тощий, изможденный, — который, опасаясь, что его заметят, влетал в казино, как метеор. Суеверный, он так нервничал, что за игорным столом у него начинался тик.
Среди игроков была только одна женщина, дама лет пятидесяти, к которой относились с уважением, как к мужчине. Она возглавляла довольно крупную фирму по продаже модных товаров и каждый вечер неизменно устраивалась за зеленым столом.
Многие, почти все, были похожи на г-на Монда в недавнем прошлом: ухоженные, с розовой кожей, гладко выбритые, в одежде из тонкой шерсти, в облегающей ногу обуви, и все в том возрасте, когда приобретают важность, сообщаемую человеку грузом лежащей на нем ответственности. У одних были конторы, служащие, рабочие; другие адвокаты или врачи — располагали обширной богатой клиентурой. У всех были дома, жены, дети. И все в определенный, почти мистический час неудержимо, словно по волшебству, вставали со своих кресел. Ничто не могло их удержать.
Конечно, некоторые из них лгали, придумывая себе каждый вечер новое алиби, новый профессиональный или светский долг.
Кому-то не удавалось избежать сцен, упреков, презрения, гнева собственных жен, которые не могли их понять, и они, мрачные, приходили неуверенной походкой, стыдясь своего пребывания здесь, стыдясь самих себя.
Никто из них даже не подозревал, что за ними через маленький круглый «глазок» наблюдает такой же человек, как они.
Были тут и простаки, бахвалы, иностранцы, которых заманивали зазывалы; сначала их подпаивали, а потом осторожно подталкивали к «заводу», побуждая сыграть более или менее подстроенную партию.
Присутствовали здесь, наконец, и те, кто не играл, кого не привлекала игра; эти принимали всерьез огромный зал, полный женщин, и часами разжигали свою похоть.
Г-н Монд видел, как они по сто раз за вечер склонялись над своими случайными спутницами, Жюли, Шарлоттой или кем-то еще, и знал слова, которые они произносили. Вернее, всего одно слово:
— Пойдем…
А женщины всякий раз с неизменно невинным видом отвечали:
— Чуть позже. Сейчас директор не позволит уйти. Он такой строгий, а у нас контракт.
Пить надо было по необходимости. Шампанское рекой, цветы, шоколад, фрукты-все было подстроено. И когда, наконец, наступал час рассвета, а порой уже вставало солнце, пьяного в стельку мужчину выталкивали на улицу; иногда кто-то из женщин отводил его в гостиницу, где он с перепоя уже не мог ей докучать.
В тот вечер г-н Монд думал о них, о них и о себе, отмечая на лету выносимые из буфетной бутылки. Думал он и о Терезе. Днем он спал плохо.
Потом пошел в ресторан, где они до этого вместе пообедали. О встрече они не уговаривались, поэтому встретиться могли только там. Ему казалось, что Тереза, рассуждая, как и он, обязательно придет. Он спросил официанта, но тот ее уже не помнил.
— Дама в белой шляпке?
Нет, не так. Впрочем, это не важно: Монд и сам не знал, действительно ли хочет увидеть ее снова.
Он чувствовал себя усталым. И старым.
Г-н Рене, пристроившись по привычке на краю стола, что-то ел. Рассыльный открыл дверь и, ничего не сказав, движением головы вызвал старшего по танцевальной площадке.
Безукоризненный, подтянутый, тот бросился в зал. Рассыльный повел его к главному входу. И когда они уже почти подошли к нему, дверь открылась, и г-н Монд увидел на пороге Терезу. Терезу, которая теперь и не помышляла зайти в «Монико». Это было очевидно. Г-н Рене без колебаний преградил ей путь. Она что-то говорила ему, унижалась, но он качал головой. О чем же она его просила? Г-н Рене потихоньку наступал на нее, намереваясь выставить за дверь, но она разгадала его маневр. Девицы из зала, которые видели и даже, возможно, поняли, что происходит, с любопытством смотрели в ту сторону.
Тереза сперва умоляла, потом сменила тон, стала угрожать, попыталась пройти, обратиться к кому-нибудь другому.
Г-н Рене, в котором забурлила негритянская кровь, положил ей руку на плечо. Тереза оттолкнула его, и Дезире прилип к «глазку».
Что она кричала ему с такой горячностью? И почему даже официанты подошли поближе, чтобы помочь своему шефу? Как они догадались, что сейчас что-то произойдет?
И вот когда две руки неторопливо отталкивали ее, Тереза вдруг выпрямилась и закричала; натянутая как струна, с неузнаваемым лицом, она выкрикивала какие-то ругательства или угрозы.
Дезире вряд ли мог сказать, как она оказалась на полу, буквально извиваясь в буйном нервном припадке; бесстрастные метрдотели в черном и официанты в белых куртках наклонились, подняли ее и вынесли на улицу; музыка продолжала играть как ни в чем не бывало.
Г-н Монд посмотрел на Жюли — та осталась невозмутимой. Официант, который неслышно вошел в буфетную, философски вздохнул:
— С таким приступом пусть лучше остается на тротуаре. Ночь она явно проведет в участке.
— Какой приступ?
— Ей нужен морфий.
Тогда Монд соскользнул с высокого стула, оставил свой пюпитр и направился к служебной лестнице с грязными стенами. На полпути он припустился бегом: ему предстояло сделать крюк, чтобы добраться до главного входа.
Издали, в темноте, он увидел несколько служащих «Монико»; стоя на пороге, они смотрели вслед удаляющейся фигуре, которая останавливалась, оборачивалась и, потрясая кулаком, посылала им проклятия.
Он взял за руку свою первую жену. Она вздрогнула и, не сразу узнав, стала отбиваться. А когда разглядела его лицо, мерзко расхохоталась.
— Тебе-то чего надо? Ты что, следил за мной? Да ты такой же проходимец, как и другие, даже хуже!
— Замолчи, Тереза.
На углу улицы он заметил людей. Сейчас они столкнутся с прохожими. А вдруг это полицейские?
— А ведь и правда! Мне остается только молчать. Ты же заплатил за мой обед, и я должна быть тебе благодарна. И еще ты дал мне денег. Так? Ну, скажи, что ты дал мне денег. А потом бросил на улице. На остальное тебе плевать.
Он держал ее за руку и был удивлен, чувствуя в ней столько сил. Она отбивалась, вырывалась, бросалась бежать, но он снова хватал ее; она оборачивалась, плевала ему в лицо.
— Оставь меня, говорю тебе. Я найду то, что мне нужно, должна найти.
Или же…
— Тереза! — Подлец!
— Тереза!
Лицо ее исказилось, глаза стали безумными. Упав на тротуар к его ногам, она принялась царапать ногтями мостовую.
— Послушай, Тереза, я знаю, чего ты хочешь. Пойдем.
Она ничего не слышала. Люди, которые выходили из-за угла, шли мимо, ненадолго останавливались. Какая-то женщина пробормотала:
— Какой стыд.
Ее спутница, постарше, бросила двум сопровождавшим их мужчинам:
— Пошли, пошли.
Те с сожалением последовали за ней.
— Вставай. Пойдем. Обещаю тебе…
— У тебя есть?
— Нет, но я достану.
— Лжешь.
— Клянусь.
Она ухмыльнулась: у нее шалили нервы. Потом взглянула на него расширенными глазами, раздираемая недоверием и надеждой.
— Что ты мне дашь?
— Морфий.
— Кто тебе сказал?
Она поднялась, опираясь о тротуар руками. В ее движениях появилось что-то детское. Ее покачивало. По щекам текли слезы.
— Куда ты меня зовешь? — К себе, домой.
— А где твой дом? Ты не отведешь меня в больницу? Со мной уже так поступили однажды. Я могла бы…
— Нет. Идем.
— Далеко? Пойдем поищем морфий вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14