Какое мне дело до этого парня? Подумать только...— Я думаю, он пошел на убийство, чтобы развязать руки. Жена, наверное, его шантажировала. Ладно, разберутся, кому положено. А вот с Оленькой надобно поговорить. Ты — мать, женщина, тебе и карты в руки.В этот момент в комнату ворвалась взволнованная, задыхающаяся от отчаяния Оля.— Папа, милый, если бы ты знал! Я действительно его люблю! И не смотрите на меня так! Он настоящий человек, и я не верю, что Саша мог убить, помоги ему, ведь ты все можешь!— И ты туда же! Влюбиться в душегуба — это же надо, черт побери! А теперь — что?— Да не убийца он! Но его осудят, если ты их не остановишь, утопят! Папа, ну поговори с Мохначем!— Как же! Он только того и ждет, чтобы меня достать, укусить. Еще и посочувствует, когда я под зад коленом получу... Найдут, кто посговорчивее.— Ты ведь даже не пробовал!— Опять — двадцать пять! У тебя свет клином на этом парне сошелся. Ты, видно, не понимаешь, что есть вещи, которых я сделать не могу. Советую тебе как можно скорее выбросить все это из головы. Если что не так — следствие разберется...Лицо Ольги стремительно побледнело. Мария Петровна едва успела подхватить падающую без чувств дочь. Вдвоем осторожно опустили девушку в кресло. Гудина-старшая бросилась к домашней аптечке. Привела дочь в чувство, сунула мужу таблетку валидола. Принципиальный и жесткий на службе, дома Михаил Степанович стремился избегать осложнений, и за всю жизнь перед ним не возникало более мучительной дилеммы. * * * И снова гром дверей.— Кронов, на выход!Длинный узкий коридор. Мертвенное свечение ламп дневного света. Он ничего не ощущал, кроме тупой покорности.— Александр? Проходи, присаживайся. — Профессор, как и в первую встречу, продолжал ворошить бумаги.Наконец оторвался и прицелился в лицо Кронова сверлящим взглядом. Саша постарался расслабиться. Идиотская улыбка и предельная внутренняя собранность — единственный путь к выживанию. Раз ступив на него, Кронов был готов пройти его до конца.Он охотно предоставил профессору плести его обволакивающую паутину, изображая безразличие и усталость. Но, очевидно, переиграл, потому что в палату пришлось вернуться через манипуляционную. И снова — провал сознания. После укола добраться до камеры все-таки успел, успел даже взобраться на нары. Но на матрац рухнул, уже заботливо поддерживаемый Эдиком. * * * Крупный, седой, широкоплечий, с отличной выправкой, он напоминал отставного офицера или бывшего спортсмена. Лицо имел самое простецкое и даже слегка глуповатое, что движению вверх вовсе не мешало. Миша Гудин пошел по комсомольской линии еще в те годы, когда кличка «интеллигент» означала сомнение в идеологической устойчивости человека. Миша же, не мудрствуя лукаво, шел по прямому и верному пути, указанному партией. Его твердость в следовании генеральной линии была вознаграждена по достоинству. Пост секретаря горкома компенсировал многие и многие маленькие неприятные вещи, которые подчас приходилось проделывать.Опираясь на верных людей, на своем посту он чувствовал себя уверенно. Не растрачивая попусту сил на борьбу с соперниками, занимался делом, да так, что над его «трудовым алкоголизмом» посмеивались знакомые, но и в открытую завидовали его положению. Этот раз и навсегда заведенный ритм — с раннего утра до позднего вечера — приносил свои плоды. Изверившиеся за долгие годы пустословия и бездействия народной власти, люди нетерпеливо ждали конкретных поступков, помощи, и появление Гудина в президиумах всяческих съездов, собраний, конференций воспринималось как неотъемлемая часть его большой хозяйственной работы. И результаты его деятельности были налицо: ремонтировались дороги и строились дома, выделялись средства и материалы на ремонт школ и больниц, в темноте окраинных районов появлялись дополнительные милицейские патрули, в магазины и рабочие столовые шли товары и продукты... И за всем этим стоял секретарь горкома, народный депутат Михаил Степанович Гудин.От себя самого Гудин своих честолюбивых намерений не скрывал, благо в основе его карьеры лежало Дело, а не кулуарные хитросплетения. Знали о его планах и близкие. Чем выше взбираешься, тем больше возможностей, чтобы протянуть людям руку помощи. Да, Гудин и сам любит комфорт и достаток, но достичь их было проще всего, оставаясь обыкновенным секретарем. Только теперь он по-настоящему ощутил боль от удара в самое ранимое и незащищенное место. * * * Пасмурный день напоминал глухую позднюю осень. Да и действительно лето уже кончалось. А для прогуливавшихся гуськом по бетонным, закрытым сеткой вольерам людей в застиранных белесых пижамах кончалось не только лето. Дворики, где гуляли больные, сверху просматривались конвойными. Пролетела в недосягаемой вышине птичья стая. Кто бы не позавидовал их вольному паренью? Кто-то затянул дребезжащим тенорком:— Прогулка окончена! На выход — быстро!Зеленый мундир возник раньше времени. Пижамы удивленно переглянулись.— А ты давай налево, который пел! Послушаем тебя в другом месте...Забегая вперед, следует отметить, что крики «певца» на «скатке» были слышны и на соседних этажах, однако эти хриплые вопли идиллию в комнате для медсестер нисколько не нарушали. Наташа, доверчиво склонив гладко причесанную головку на красный погон, льнула к сержанту конвоя, чья рука жадно ласкала ее. Заходясь сержант бормотал:— Ты умница, Наташка! Вовремя позвонила, а то коридорные вообще мышей не ловят. Спят на ходу. Эти психи сегодня поют, а завтра иди знай о чем сговорятся...Его перебил резкий зуммер телефона. Свободной рукой сержант схватил трубку.— Да! Слушаю. Здесь. Есть, — и, уже надавив пальцем рычаг: — Иди, Наташка, твой профессор. Вечером в общаге увидимся.Подарив на прощанье разлакомившемуся сержанту воздушный поцелуй, девушка заспешила по лестнице вниз и уже через несколько секунд входила в кабинет. Мимоходом коснулась старческого плеча, прижалась полной грудью, ласково, словно извиняясь за опоздание, заворковала, докладывая, и одновременно успевала заносить в свой «полевой» блокнот полученные указания.— Значит, по-твоему, есть отклонения в поведении? Ну, что ж... Но за Кроновым продолжай наблюдать. И, пожалуй, добавь к хлорперидолу таблетку тизерцина.— Будет исполнено, Николай Арнольдович. В этой палате вообще нездоровая обстановка. Может быть, следует кого-то из них изолировать?— Верно мыслишь. А шашни свои брось — это я тебе серьезно говорю. Кто тебе в институт поступить помог? Надо бы ценить.— Ой, да что вы, Николай Арнольдович! Вы же у меня самый-самый. И потом — кто говорил, что для того, чтобы все про человека знать, надо уметь в душу заглянуть? Случайно, не один мой знакомый профессор?— Ладно. Зайдешь через... — профессор глянул на циферблат золотых часов, — через час сорок.Благодарно сияя, Наташа выпорхнула из кабинета. Спустя считанные минуты Кронов уже получал свою новую дозу. И снова провал — несколько часов беспамятства.И все же его мучения не могли сравниться с судьбой Эдика, ухищрения которого с таблетками были в конце концов обнаружены медсестрой. За этим немедленно последовали инъекции. Дозы возрастали, пока одна из них не оказалась последней. Парень навсегда избавился от «спецфизиотерапии». В палате у него случился страшный приступ судорог — такой, что даже старожилы лечебницы поразились. А наутро завернутое в одеяло тело покинуло палату. Поистине вмешательство в деятельность коры головного мозга — дело тонкое, и что делать, если подчас сопротивление удается сломить только вместе с самой жизнью?!Реакция последовала мгновенно. По камерам пронесся глухой гул. Били в стены, ломали мебель, жгли матрацы. Ярость и отчаяние перехлестывали через край, но что они могли сделать против хорошо организованных и обученных «хозяев». Полчаса спустя на территории замелькали солдатские каски, скрываясь в облаках дыма и копоти, зашныряли по корпусу, перекрыли выходы. Здание захлестнула пена из брандспойтов пожарных машин. И все равно едкий дым душил, разъедал глаза, выковыривал из-под нар, где отчаявшиеся «пациенты» пытались найти убежище. Обезумевшая толпа металась по коридорам, устремляясь к перекрытым выходам. Под ее страшным напором трещали и гнулись массивные решетки, кое-кто выбрасывался из окон.Кронов довольно благополучно выпрыгнул со второго этажа, упав на чье-то извивающееся, стонущее, обожженное тело. В дыму и пене ничего ровным счетом не было видно. Но щиты и дубинки лупили и напирали вслепую, домолачивая угоревших и ушибленных. Хруст костей, стоны раненых — одним словом, конец света.Только глубокой ночью спецотряд очистил территорию. Расплавленный металл, обугленные стены... Утром стало известно, что «битва» унесла пять жизней. Спецотряд выполнил задачу и вполне мог пожинать лавры. Ждали своего и бунтовщики.Для выявления зачинщиков подозреваемых растыкали по одиночным камерам. Через зарешеченный, величиной с ладонь оконный проем слабо сочился свет. Этого, скорее чахоточного, чем солнечного света вкупе с мутной лампой над дверью едва хватало для освещения крохотного карцера. Встать распрямившись было невозможно — давил низкий потолок, приходилось гнуть шею. Сидеть же на чугунной холодной лавке, прикованной к стене цепью, было невозможно, да и не положено. В углу смердело тошнотворное ведро. Холод и сырость быстро остужали страсти, тело ныло от побоев, голова гудела, как морская раковина. Чтобы не сойти с ума, разговаривал сам с собою вслух.Неделя тянулась мучительно долго. Часто в глазок заглядывал санитар, наблюдая этапы превращения человека в животное. Голод действовал как наркотик, голова работала только в одном направлении. Желудок, раз в день наполняемый остывшей, почти пустой похлебкой, буквально вопил.Из соседних камер доносились визги и брань сумасшедших, иной раз нечеловеческий крик прорезал междуэтажные перекрытия. Зажимая уши, Кронов падал ничком, содрогаясь в истерике на мокром бетонном полу. Когда успокаивался, не оставалось сил подняться на ноги. Цеплялся сбитыми пальцами с обломанными ногтями за шероховатый бетон стены, чтобы вернуть разбитое тело в вертикальное положение. Затем вжимался в угол, удерживая равновесие. Изредка днем, чаще ночью уже на нарах, забывался чутким сном, вздрагивая и всхлипывая, как обиженный ребенок. * * * Как и его ближайший друг Гудин, Федор Ксенофонтович Ветлугин был сторонником активной жизненной позиции. Спецслужба во все времена, будь они даже глубоко застойными, даром хлеб не ела, хотя и старалась деятельность свою не афишировать.Минувшие десятилетия, на которые пришелся пик карьеры генерала, выработали основной принцип отношений службы безопасности с прессой и общественностью. Формулировался он кратко: «Таковы интересы государства». Нет, Ветлугин вовсе не был этаким тоталитарным монстром, однако он считал, что секреты службы безопасности — залог ее эффективности. Когда же разоблачения хлынули потоком, генерал почувствовал, что его мутные воды подступают уже буквально к самым ногам, грозя захлестнуть и увлечь. Мысль, что его судьбой вслепую играют не самые чистоплотные политики, приводила Ветлугина в бешенство. Кому, если не специалистам разведки, знать, насколько вкривь и вкось все идет в нашем королевстве.Смелые разоблачения деятельности бывших коллег генерала всколыхнули общественное мнение. Однако буря возмущения выкипела на митингах, оставив тошнотворный осадок, и сил для решительных действий не хватило. Методы спецслужб одинаковы повсюду, и обыватель, прослышав об очередных темных делишках госбезопасности и будучи начитан в отношении злодеяний ЦРУ, поражался разве что сходству приемов.Со свойственной ему воинской прямотой и решительностью, Ветлугин встал на позиции сторонников радикальных перемен, тем самым связав свою судьбу с демократическим движением. За этим последовала отставка. С ним люди связывали надежду на обретение путей к лучшей жизни. И не было, казалось, силы, способной затормозить демократические преобразования и вернуть страну к старому.Несмотря на расхождение во взглядах, отношения между старыми друзьями остались теплыми, и за откровенность каждый платил откровенностью. С появлением фракций внутри партии, Гудин и сам склонялся влево, но считал преждевременным предпринимать какие-либо шаги.Военная выправка Ветлугина удивительно шла к его манере мыслить и изъясняться точно, кратко, афористично. Лицо поражало спокойным благородством черт, в нем не было ни капли позерства, лишь чувство собственного достоинства, присущего человеку, который при всех обстоятельствах честно исполнял свой долг.Немногочисленная охрана у офиса новой демократической партии пропустила Гудина без всяких расспросов. Кого следовало, здесь знали в лицо. Кабинет генерала отличался почти казарменной скупостью интерьера. Михаил Степанович вспомнил заметку в местной газете, где говорилось о том, что бывший генерал продал с аукциона доставшуюся от предшественников дорогую мебель, а деньги передал в Фонд помощи беженцам — жертвам межнациональных конфликтов.— Приветствую, Федор Ксенофонтович! Небогатые у тебя апартаменты, прямо скажем.Приятели тепло пожали руки.Уже разуверившийся в коммунистической доктрине, Гудин, однако, не спешил покидать партию, подобно многочисленным перебежчикам, почувствовавшим, куда ветер дует. Однако подчас не мог обойтись без помощи Ветлугина и кое-кого из его команды. Вот и теперь привела его сюда нужда.— Да, Миша, история, конечно, — не приведи Господь. Наследнички! Иной раз и задумаешься — а стоило ли вообще огород городить? Я в отставке уже года три, но пока еще есть с кем потолковать. Госбезопасность одним хороша — консерватизмом, что, иначе говоря, означает верность принципам. Насколько они справедливы — это другой вопрос, по крайней мере, я публично заявил об их демократичности. Конечно, многие вчерашние коллеги отвернулись от меня, но далеко не все... Так как бишь его фамилия?— Шутишь, Федор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16