— спросил Барсукевич, одновременно закуривая, чтобы получше сконцентрироваться на работе и не думать о выпивке.
— Да, ваше превосходительство, — четко, по-военному докладывал капитан. — Я все узнал. Объект был задержан сразу после полуночи ротмистром Фишером. Объект ехал в поезде без билета, матерился, выдавал подзатыльники контролеру, пил водку. Документов при себе не имел, представился полковником Бздилевичем. Ротмистр Фишер оштрафовал его на пять рублей и отпустил.
— Этот Фишер, видимо, редкостный болван? — предположил генерал.
— Так точно, ваше превосходительство! Но как вы догадались?
— Чувствуется. Вероятно он наклал в штаны, как только объект представился полковником. Фотографию показывали?
— Да, ваше превосходительство. Фишер подтвердил несомненное сходство, но полной уверенности у него нет, поскольку объект был в охотничьем костюме и меховой шапке.
Барсукевич задумался. На днях, говоря императору, что расстрелять Ульянова было бы небезопасно, он кривил душой. Революция в стране была в самом разгаре. Только что Семеновский гвардейский полк жестоко расправился с восставшими в Москве рабочими. Заключенных расстреливали прямо в камерах, о пытках говорили почти в открытую.
— Позовите Кавказца, капитан, — сказал наконец генерал. — Посмотрим, что он нам принес.
Коба вошел, униженно раскланиваясь и бормоча себе под нос какие-то приветствия.
— Судя по вашему угодливенькому видку, товарищ Коба, Ульянова вы не убили? — презрительно сказал генерал.
— Еще нет, ваше превосходительство.
— А пытались?
— Еще нет, ваше превосходительство. Я был вчера очень занят, — ответил Коба.
И, опасаясь, что генерал сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был тем, что сидел в «Корнере» с Бенито Мусолини и Григорием Распутиным), Коба незамедлительно сообщил:
— Ваше превосходительство, я раскрыл злодейский заговор против его императорского величества.
— Да ну! — недоверчиво воскликнул Барсукевич.
— Ей богу! — поклялся Коба и поведал господам офицерам обо всем, что услышал накануне в «Корнере».
— Хорошо поработали, Кавказец, — признал генерал. — Так хорошо поработали, что я даже думаю, не повысить ли вам ставку! Ладно, идите — задание у вас прежнее. Жду вас завтра в это же время.
— Не думаю, капитан, что от этого подонка будет много толку, — сказал Барсукевич, сразу после того как довольный Коба закрыл за собой дверь. — Поэтому потрудитесь довести до каждого жандарма приказ о том, что разыскивается Владимир Ильич Ульянов, называющий себя также Николаем Лениным или полковником Бздилевичем. При обнаружении этого человека где бы то ни было, его следует немедленно арестовать и доставить сюда живым или, в крайнем случае, мертвым.
* * *
Многочисленные исторические летописи уверяют нас, что полковник Бздилевич уважал Распутина безмерно и величал его не иначе как отцом Григорием. Эти же документы предполагают (а порой и утверждают!), что причиной сего явного царского расположения являлись Гришкины лекарские способности, позволявшие поддерживать драгоценное здоровье царевича Алексея. На самом же деле полковник Бздилевич отлично понимал, что если «отец Григорий» и мог кого и чем вылечить, так разве что простуженного спиртом. Впрочем, все это не слишком волновало доблестного полковника. Важно, что Гришка нравился императрице, любил портвейн и был добрым партнером в мудрой шашечной игре. Чего же боле?
В два часа пополудни, расправившись со всеми «служебными» делами, узурпатор удалился в свою оружейную, где предался любимому времяпрепровождению: созерцанию своей — богатейшей в Европе — коллекции стаканов.
Коллекция та едва умещалась в стенном гарнитуре из восьми секций. Эти сорок полок радовали глаз полковника Бздилевича, как библиотечные залы ласкают взор почтенного книголюба. Здесь в тесном соседстве уживались «граненые собратья» из разных эпох и земель: сверкали и переливались на свету богемские и ирландские презенты, медленно рассыхались вырезанные из бамбука заморские пришельцы, мутнели граненые стекляшки, похищенные в российских придорожных трактирах.
Книголюбы обычно пользуются очками, чтобы лучше ориентироваться в дебрях накопленной веками человеческой премудрости. Полковник Бздилевич в оптике не нуждался. Он и без очков прекрасно ориентировался в своей коллекции и помнил, на каких полках стояли особо ценные экспонаты.
Сколько тихих и счастливых часов провел последний русский император возле этих полок! Сколько усердия и таланта вложил он в создание столь блестящей коллекции! Добавим, что он не ограничивался одним созерцанием, но постоянно пользовался своими любимыми экспонатами.
Увы! Сие уникальное собрание было разбито и разворовано после знаменитого взятия Зимнего дворца. Как много ценного безвозвратно уносят от нас революции! Как дорого обходится человечеству социальный прогресс!
В тот день полковнику не удалось в одиночестве насладиться своим любимым детищем. Он только успел снять с полки два высоких красивых стакана, подаренных ему недавно черногорским королем, как в оружейную без стука вломился Распутин.
— Проходи, папаша! — дружественно сказал Бздилевич.
— Винца выпьем, в шашки сыгранем!
Они наполнили черногорские стаканы португальским портвейном и уселись за доску.
Император выиграл первую партию. Торжествуя, он пробил Гришке щелбан, и они вновь расставили шашки в начальную позицию. Едва начали вторую, Распутин перешел к делу.
— Узнал я тут, государь, что царица тебе неверна.
— Не может быть! — воскликнул Бздилевич, хотя отлично понимал, что может.
— Оно, конечно, от бабы не убудет, — продолжал Гришка, не обращая внимания на реплику узурпатора, — но все же нехорошо. Как-никак, царственная особь!
— Да что ты мелешь, папаша! — воскликнул полковник.
— Богом клянусь тебе, Колюнчик, что это святая правда!
— сказал Распутин, кося глазами пуще обычного. — И ты своими глазами это увидишь, коли пойдешь со мной в «Корнер» тридцатого вечером.
— Вечером в «Корнере», того и гляди, пизды получим! — возразил император.
— Ну, коль боишься, так ничего и не узнаешь, — резонно заметил Распутин.
— Тридцатого, говоришь, вечером… — задумчиво произнес полковник Бздилевич.
Он так разволновался, что даже не довел до логического завершения затеянную комбинацию, заключавшуюся в том, что он пожертвовал одной шашкой, чтобы затем «съесть» три и прорваться в дамки. Вместо этого венчающего комбинацию взятия полковник сделал совершенно другой, посторонний ход, и торжествующий Распутин моментально снял с доски императорскую шашку, подул на нее и положил в свою коробку.
— Это за фук, — пояснил Гришка.
* * *
Проводив утром Александру, Ульянов отнюдь не чувствовал себя человеком, понесшим тяжелую утрату. Скорее наоборот. Во-первых, он проводил Аликс не в последний путь; во-вторых…
Впрочем, что во-вторых, внимательный читатель наверняка уже догадался. Покидая Витебский вокзал, Ульянов был полон надежд и мурлыкал слова романса: «О дитя, под окошком твоим я тебе пропою серенаду».
Он остановил извозчика, повелел везти на Невский и запрыгнул в карету с такой легкостью, как будто ему снова было двадцать пять лет. Он ехал по своему любимому городу и мечтал об Анжелике; счастье казалось ему близким и доступным, и это вносило в его жизнь порядок и смысл.
Приехав на Невский, Ульянов решил для начала позавтракать. В два часа дня он уже сидел в «Метрополе» и бодро диктовал официанту:
— Сто пятьдесят, осетринку, «Новое время» и самый лучший букет алых гвоздик!
Ульянов частенько бывал в «Метрополе»; официант хорошо его знал, а потому не переспрашивал и лишь бормотал себе под нос, записывая заказ:
— Осетрина… Гвоздики от Рабиновича…
— Да-да, — подтвердил Ульянов, — непременно от Рабиновича!
— Что-нибудь еще, Владимир Ильич?
— В конце, как всегда, чашечку кофе.
Час спустя, «остограммившийся» Ульянов, молодой и окрыленный, размахивая букетом, бодро шагал по Невскому проспекту. Он направлялся на Николаевскую, в ту самую квартиру, в которой проснулся нынче утром и где собирался искать теперь любовь другой женщины.
* * *
Оставшись наконец один, полковник Бздилевич призадумался.
Гришкины слова походили на правду. С чего бы он стал врать? Выходит, Гришка — настоящий друг. А он-то, неблагодарный, еще подозревал, что Шурочка обманывает его с Гришкой! Не похоже на то. Тогда с кем же? Орлова-мерзавца удавили; кто же теперь? Гришка фамилию не назвал. Впрочем, может и впрямь не знает. Придется пойти самому посмотреть. И ведь не стесняется шлюха показываться с хахалем в «Корнере»!
«Теперь понятно, почему она не позволяет мне появляться в городе! — сообразил Бздилевич. — Опасно, видите ли… Вот сука!»
Полковник давно уже не осмеливался показываться на улицах Санкт-Петербурга. Он томился во дворце и презирал себя за то, что скучает по родному городу, безвылазно сидя в самом его сердце. Теперь ему казалось, что эти страхи умышленно разжигает в нем неверная супруга.
«В моем городе не может быть опасно!» — подумал император, и ему вдруг захотелось незамедлительно в этом убедиться.
Он взглянул на часы — было шесть вечера — и подошел к окну.
Небо было черное и ясное, с мириадом звезд и полной луной; темная громада Петропавловской крепости величественно покоилась на противоположном берегу Невы, а слева, в свете фонарей величественно изгибался самой красивой в мире дугой Дворцовый мост.
Император задрожал от сладостного нетерпения и принялся торопливо одеваться.
* * *
… Ульянов был ошеломлен. Удар оказался неожиданным, и требовалось какое-то время, чтобы его по-настоящему ощутить. В первую минуту Ульянов даже не успел расстроиться.
— У вас уже есть жена и любовница, г-н Ульянов, — продолжала Анжелика. — В вашем возрасте пора уже несколько умерить пыл.
«Теперь даже оставаться в этой квартире неудобно, — подумал Ульянов. — Надо забирать вещи и сматываться».
— Благодарю вас за роскошный букет, г-н Ульянов, — смягчилась Анжелика. — Вы ужасный дон Жуан, но настоящий джентльмен, должна отдать вам должное.
«Следует оставаться джентльменом до конца», — подумал Ульянов.
— Вы, по-моему, куда-то собирались, Анжелика. Позвольте мне вас проводить.
— Вы можете проводить меня только до извозчика. Дальше вам нельзя — я еду на Шпалерную.
— Разве к Льву Абрамовичу уже пускают? — удивился Ульянов.
— Пока нет, — тяжело вздохнула Анжелика, — но все равно надо ехать. Может что-нибудь разузнаю.
— Подождите, пожалуйста, я возьму с собой чемодан, — сказал Ульянов.
— Думаю переехать в гостиницу.
— Как знаете, — просто ответила Анжелика.
Они остановили извозчика на углу Невского и Николаевской.
— Прощайте, Анжелика, — с чувством сказал Ульянов.
— До свидания, г-н Ульянов, — ответила Анжелика. — Всего вам доброго. Мне бы хотелось, чтобы вы стали немного похожи на Льва Абрамовича.
«Есть в каждой женщине какая-то загадка, — подумал Ульянов. — Дался же ей этот Каскад!»
— Сейчас трудное время, Анжелика. Вы не боитесь показываться на Шпалерной и хлопотать там о политическом?
— Боюсь, — просто ответила Анжелика, — но что делать?
Ульянов почувствовал, что краснеет. Неужели еще не разучился?
Потом он вспомнил, что вот также десять лет назад его навещала в тюрьме Надя. Впрочем, тогда это было не столь опасно. Ему вдруг тоже захотелось поехать на Шпалерную, хотя он и понимал, что это будет безрассудный шаг. Додумать эту мысль он не успел: Анжелика села в карету и захлопнула за собой дверцу.
Ульянов еще долго смотрел вслед удаляющейся карете и думал, что природа ошиблась, сделав эту девушку простой служанкой.
Владимир Ульянов несомненно принадлежал к той категории людей, вся философия которых представляет собой некий иллюзорный мир, но в отличие от большинства подобных индивидуумов он не оставался подолгу в плену одних и тех же иллюзий. Едва карета свернула за угол, Ульянов поднял свой чемодан и направился в ближайшую рюмочную.
* * *
Узурпатор уже битый час разгуливал по городу, и никто не обращал на него ни малейшего внимания.
Вечер выдался прекрасный — ясный и морозный. Такие дни редко случаются в Петербурге в декабре. Неудивительно, что горожане в изобилии высыпали на улицы, чтобы пошуметь, попьянствовать, поприставать к девкам, а при случае и набить кому-нибудь морду — словом, как следует прорепетировать предстоявшие рождественские празднества. Обстановка в городе не выглядела особо напряженной: после жестокого подавления московского восстания революция в стране пошла на убыль, а что до бесчисленных жертв среди московских рабочих, то петербуржцам по обыкновению не было до этого дела.
Император шел по хорошо освещенным улицам, но никто его не узнавал. Если поначалу он боялся, что его признают, то теперь его раздражало всеобщее невнимание. «Проклятые холопы,
— думал полковник, — хозяина не узнают!» На Марсовом поле два пьяных подростка встретили его вопросом:
— Папаша, закурить не найдется?
«Черт знает что! — подумал император, выдавая ребятам папиросы. — Если уж меня не узнают, то хоть бы полковничий мундир уважили».
Он закурил сам и поспешил к Невскому проспекту. Ему вдруг пришло в голову, что нет ничего удивительного в том факте, что прохожие не знают его в лицо. Его и раньше не знали! Десять лет назад он регулярно посещал бары и кабаки, причем инкогнито, а теперь эта шлюха нагнала на него совершенно необоснованных страхов.
Он вышел на Невский и огляделся по сторонам. Огляделся уверенно, по-хозяйски. Теперь он был уверен, что ничего ему здесь не может угрожать. Едва он окончательно укрепился в этом мнении, как его … узнали.
— Господин полковник! — раздался радостный голос за спиной узурпатора. — Сколько лет, сколько зим!
Император обернулся. Перед ним стоял в жопу пьяный Ульянов с большим чемоданом в правой руке.
— Вот так встреча! — весело вопил Ульянов. — Десять лет не виделись! Что-то вы какой-то хилый, полковник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16