Ярмарка человеческого величия, ни много ни мало! Всем рекордам назло! Если поймать и водрузить на пьедестал у площади Инвалидов в Париже, то через неделю вы будете спать на мешках денег.
Я не мог себе даже представить, что такое возможно!
И все еще сомневаюсь, хотя вижу прямо перед собой.
Два метра в высоту! Двести килограммов веса — не меньше! Голова похожа на пивной котел… Каскад щек, брылей, подбородков, переходящих в огромный бюст, который, в свою очередь, испытывает на прочность колоссальный мешок, обозначающий ночную рубашку, надетую поверх чудовищного колыхающегося живота.
Статуя Командора, отражающаяся в кривом зеркале. Живой кошмар! За гранью человеческих представлений! Колосс! Нечто невероятное!
Грандиозное! Гротескное! Франкенштейн, надутый воздухом! Такого не бывает! И тем не менее — вот оно! И движется! Дви-жет-ся! Движет себя! Это что же, кит, дегенерирующий в человека? Плод дурной любви слона и мамонта? Мы в ужасе, в панике отступаем. Поскольку эта гора идет прямо на нас! Более того, она, если это все-таки женщина, потрясает в воздухе мечом! Мечом ревнивого Роланда, унаследованным от предков! И поливает нас на чем свет стоит, обзывая ворами, жуликами, хулиганами и прочим. И вот эта громада нависает над нами.
— Нет, мадам! Стойте, мадам! — сотрясаясь всем телом, умоляет Берю, который оказался буквально в нескольких сантиметрах от нее. — У тебя есть оружие, Сан-А?
Но оружия нет, дети мои.
— Фрау, дорогая фрау! — кричу я. — Мы друзья Карла!
Но вместо того чтобы остыть, бизониха закипает еще больше. Она выдавливает из своих глубин рокочущие звуки, как раскаты грома, и продолжает наступление с поднятым вверх карающим мечом. Мы отступаем за дверь. И тут она натыкается на раму двери. Если она попытается пролезть, то заблокирует проход. Ей нужно немного сдуть воздух, но в гневе она не догадывается. Рассуждая чисто по-мужски, мы должны ей помочь, но мы в полном онемении наблюдаем, как она протекает в дверь. Так проникает в крохотное отверстие осьминог. Фантастика!
Великанша в двух метрах от нас. Свет отражается в лезвии ее обоюдоострого меча. Еще чуть-чуть — и она проткнет Берю, использует его живот как ножны.
Он сейчас умрет от страха, мой Александрович-Бенито. Быть проткнутым насквозь — я вас умоляю! Это не входит в наши планы! Что делать, что говорить? Мы уже видим смерть в глазах чудовища. Муза гестапо! Прощай, бедный Берю! Я следом…
Сейчас из моего помощника сделают две полутуши…
Страшилище примеривается. Заносит меч над головой…
— Эй, мадам! Не станете же вы убивать самца с такими достоинствами! — выкрикивает от полной безнадежности Берю, приводя в действие замок молнии.
Ах, эта молния! Сколько признательности мы должны выразить человеку, придумавшему такой замечательный запор! Конечно, она немножко надоела в кинематографе, но, с другой стороны, из компетентных источников мы знаем достоверную статистику, согласно которой множество людей в мире, страдающих простатитом и недержанием мочи, успевают выпустить золотую рыбку из аквариума в рекордные сроки!
Шлеп!
Подавать в разогретом виде!
Богиня Воительница останавливается как парализованная при виде такой игрушки. Движением, ставшим уже рутиной, находчивый Берю подбрасывает на руке свой царственный скипетр.
— Бог мой! Бог мой! — восклицает говорящее чудовище, выпуская из рук меч.
— Представляете, что бы вы могли сейчас натворить, мое сокровище? — начинает рекламный текст Берюрье. — Зарубить на корню человека с таким уникальным экземпляром, это ли не кощунство, мадам? Хватит дуться, моя птичка! Пройдите в спальню, мы объяснимся, и все наши недомолвки как рукой снимет, рыбка моя крупнокалиберная.
И с открытой улыбкой, как дирижер оркестра, Берю ласково берет за руку живую гору и уводит. (Так и хочется сказать: занавес!)
Я смотрю, как они исчезают, с незабываемым чувством, что только что пережил чудо.
Все-таки как прекрасно — не терять присутствия духа!
Не будь его у Толстяка, мы бы сейчас оказались наколоты, как бабочки на булавку. Попробуй тогда и дальше описывать всякие глупости с двадцатью или даже тридцатью килограммами железа в организме! А, Сан-Антонио? Алее! Полный капут!
Получился бы прокол в прямом и переносном смысле! Что бы вы тогда сказали, не говоря уже о моем издателе?
Случилось бы непоправимое!
Известно, что есть немало живых, делающих вид, будто они померли, но никогда еще никто не видел покойников, изображающих из себя живых.
Глава (объективно) шестнадцатая
Положительно, интеллект Берю не может служить объектом пристального внимания себе подобных. Он лишен серого вещества. Тыква пуста. Его так называемый мозг похож на неочищенный артишок. Это расходная статья, нерентабельная. Продукт французского фермерского хозяйства.
Работа его так называемой мысли — крутящееся в воздухе колесо. Иррациональный труд. Единственное, что его спасает, всегда, везде, при всех обстоятельствах, — это способность не терять присутствия духа. Все усилия направлены на комбинирование, простое, но эффективное. Он придумывает то, чего не знает. Он легко и просто противостоит тому, чего не понимает. Его ничто не пугает, нашего Александра-Бенуа, любые обстоятельства могут быть использованы им для демонстрации собственных достоинств. Нынешний пример: он удалился с этой коровой в кубе… Любой другой, предприняв попытку влезть на гору, сперва подумал бы, с какой стороны начать приступ? Начинать ли подъем с севера или с юга? И какое снаряжение взять с собой? Где вбивать кольца, чтобы протянуть фал (фаллос)? Подобные сложности убивают влечение, даже если оно искусственно спровоцировано, как в нынешнем случае с моим другом, лишенным честолюбия. Я не хочу подчеркивать на этих страницах, несущих высокое литературное и моральное содержание, тот двусмысленный аспект, который способен выставить их в докучливом дневном свете, как писал когда-то один профессиональный писатель, который с тех пор подвел итог и выбросил чернильный прибор. Я не хочу скабрезничать, друзья мои. Иначе добропорядочные читатели, думающие только правильно, взовьются на дыбы. А ведь их столько — благонамеренных! Меня всегда забавлял этот термин, а заодно и угнетал. Как можно быть благонамеренным? Благонамеренный в действительности думает мыслями эдаких мастеров благонамеренности… Но повторять чужие мысли? Весьма относительный успех, даже если вам удастся их получше причесать… Нет ничего глупее и отвратительнее, чем благонамеренно мыслящий! Следовало бы давать лицензию на их отстрел! Я бы им устроил Варфоломеевскую ночь. Неважно, из какой они среды. Всех: толстых, тонких, высоких, низких, противных, французов, иностранцев, католиков и наоборот, молодых, старых! В одну кучу, всех! На костер без суда и следствия! Ату их! Они хотят загнать свободно мыслящих за колючую проволоку? Сволочи! Долой! Ах, они в ярости? Они осуждают экстравагантность мысли и, более того, — языка? На виселицу! Оскопить их! Выпустить кишки! Расчленить! Стереть в порошок! Сжечь, а пепел развеять! Черт возьми, что бы еще придумать, когда слов не хватает? Когда нет возможности убедить, можно только убить! Эти потрошители идей, эти заплесневелые мыслители, деревянные головы, темные личности, тошнотворные рожи, мягкочленные, ватные души, поверхностные копатели, заразные пачкуны, сортирные философы, изворотливые губители мысли, вызывающие ужас одним только своим существованием! Дружище Господи, спасибо тебе, что ты сделал их рогоносцами, припадочными, сифилитиками, как и всех остальных. Не хватало еще, чтобы они избежали несчастий и горя, эти обиженные самой природой. Пусть утопятся в своей добропорядочности, эти моральные импотенты!
Куда спрятаться, чтобы никогда больше их не видеть и не слышать? Забыть о них? Пытаюсь смыться за несколько хребтов Оберланда, зарыться в снег с головой по самую задницу, но они и там вылезают из всех щелей с самым невинным видом. Начинают донимать страшными глупостями. Стоит только чуть-чуть зазеваться — и они уж тут как тут, источая улыбки. Сама вежливость! Сама симпатия! Они говорят, что обожают тебя, восхищаются тобой, что ты их духовно притягиваешь. Ты добрый, и ты веришь им. Ты принимаешь их близко к сердцу. И вдруг — ра-а-аз! Они наносят коварный удар в незащищенное место. Они держали свою идиотскую болтовню в рукаве, как стилет! Твое доверие еще раз поимели. Ты забываешься и каждый раз открываешь им душу — нате! И они тебя имеют! И тебе каждый раз остается только выпучивать глаза и растопыривать пальцы! Чтоб хоть не так больно! И они будут тебя иметь, пока не превратишься в тряпку! И начинаешь думать, хоть бы уж поскорее сдохнуть, лишь бы не страдать от такого вероломства. Ты успокаиваешь себя, говоря, что вот уж после того, как тебя обгложет последний могильный червь и твои ребра станут похожими на расческу, всем испытаниям наступит блаженный конец. Что посреди небытия ты обретешь долгожданный покой! А пока максимально затаиться, свернуться в трубочку, превратиться в кокон! Уезжать всякий раз все дальше и дальше туда, где тебя еще не знают, и оставаться там лишь до тех пор, пока о тебе не узнают. Переезжать, понятно? Уходить, уходя… И главное, не отвечать на их приглашения. И даже на их назойливые письма. Дурь в том, что, отвечая на их первое письмо, ты кладешь им палец в рот. Одно письмо, два письма — и конец! Дальше приносят смердящий до ужаса мешок почты — и ты в их руках!
Ладно, прошу прощения. Возвращаюсь к действию. Не буду больше отвлекаться, пока не поставлю последнюю точку, клянусь! Но иногда так берет за душу…
Я хотел вам рассказать, как Берю умасливает великаншу. Не каждому это дело по плечу: найти подход к такой объемной женщине! Поскольку она умопомрачительных габаритов, эта куколка, даже если ее просто обходить. Спереди, сзади, снизу… Как ее покрывать, такую бегемотиху? Бюст — неприступный откос!
Живот как у обожравшейся комбикормом коровы! Придется лезть, как на стог сена или на перину вашей бабушки! А ляжки! Не ляжки, а каскад диванных валиков! О, поверьте мне на слово: сложная работа — найти путь к этой фрау! Так просто ее не обслужишь, тут дел невпроворот!
Когда я, влекомый любопытством, вхожу к ним, взглянуть на редкостный по качеству спектакль, Берю занимается тем, что заканчивает подготовку положения своей партнерши. Впечатление такое, будто он, маневрируя, устанавливает на позиции артиллерийское орудие. Во всем этом присутствует инженерная мысль. Истинно французская изобретательность! Дух реализма в ситуации, похожей на голлизм в эпоху очередного французского возрождения.
Фрау Бегемотиха глыбой возлежит на койке. Бюст слегка приподнят с помощью подложенных с двух сторон подушек. Ее ноги располагаются справа и слева от кровати на подлокотниках придвинутых кресел с подсунутыми под них толстенными Библиями. На тот случай, чтобы пассивная партнерша, объятая страстью, не обрушила на ушлого любовника свои ноги, к каждой из них привязано по стулу. Теперь, для того чтобы пройти вовнутрь сооружения, Берю остается лишь коленями и прежде всего руками раздвинуть последние препятствия. Для тех, кто не понял, могу организовать специальный сеанс с пояснениями, показом цветного фильма, детальными графиками, рисунками и документальными шумами. Все для вашего удовольствия, дорогие друзья! Я единственный автор, готовый в любую минуту предстать перед читателями. Я не опасаюсь застудить седалищный нерв и могу присесть на землю, чтобы поболтать с глазу на глаз, не сомневайтесь! Даже плюхнуться на живот в навозную жижу, только бы быть с вами единым духом!
Взобравшись на крепость, Берю принимается пахать. Красота крестьянского труда — человек пашет! Песнь земли. Как у Виктора Гюго: “Он идет по огромной равнине, то удалясь, то приближаясь, бросая гроздья семени, вновь берет, и так продолжается. И я смотрю на него, угрюмый свидетель…”
Невозможно понять реакции некоторых женщин во время акта.
Эта, например, похоже, очень довольна сеансом, но удовлетворение ее скорее на уровне сознания. Она прекрасно сохраняет самоконтроль.
— Вы не выпустили собаку, когда вошли? — мурлыча, спрашивает она по-немецки.
Вопрос довольно нелепый, учитывая положение. Но ее башку одолевают совсем другие заботы.
Я пользуюсь своим преимущественным правом на деловой разговор по ходу расследования и отвечаю:
— Не беспокойтесь, дорогая мадам. Вы жена Карла?
— О нет! Я его сестра. Мы не в браке, ни он, ни я. Моя горячо любимая мать на смертном одре взяла с меня клятву, что я никогда не покину Каролюса, но я же иногда заслуживаю и удовольствий с таким повесой, как ваш друг, не правда ли?
— Что она болтает? — волнуется Толстяк. — Она будет делом заниматься или спрашивать, когда поезд на Святую Елену?
— Все в порядке, Толстяк. Ты зарабатываешь себе Железный крест со специальным посвящением, — успокаиваю его я.
У меня в голове проносится беспокойная мысль, что, как только закончится это проклятое расследование, придется серьезно заняться лечением Берю. Если его хозяйство не придет в упадок, то недуг может толкнуть беднягу в ближайшем будущем на совершение актов насилия против целомудрия.
— Вы были в курсе его дел? — спрашиваю я красавицу.
— Зачем мне это? — сопит она. — Мне все равно! Я знаю только, что они неблестящи!
— Вы знаете об одной недавней сделке, которую он проводил с дирижаблем?
— Он и дирижабль? — хмыкает партнерша Берю.
Ах, так вот что она мне напоминала все это время, фрейлейн Штайгер! Дирижабль! Максимально надутый, готовый лопнуть, с перевязками по оболочке. Точно: голый дирижабль!
Значит, она ничего не знает. Похоже, отношения между братом и сестрой близкими не назовешь.
— Вам о чем-нибудь говорит фамилия маршала фон Фигшиша?
— Хайль Гитлер! — выкрикивает она из-под Берю.
— В каком смысле, дорогая фрейлейн Штайгер?
— Однажды вечером Карелию попросил меня о небольшой услуге. Кто-то должен был ему позвонить. “Скажи, чтобы он перезвонил мне к маршалу”, — распорядился он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27