И вообще я чувствовал себя гораздо лучше, чем полагалось бы при данных обстоятельствах, – ехал и ехал без приключений по волшебной стране, замершей в сиянии звезд.
Честно признаться, я с секунды на секунду ожидал встречи с кем-либо из обитателей этой фантастического мира, но никто не показывался. Лошадь в конце концов отыскала тропу, утоптанную получше прежних, и опять перешла на рысь. За спиной осталось уже немало миль, в воздухе холодало. Изредка я видел вдалеке поселения, хоть и не мог разобрать, что они такое. Впрочем, одно из них определенно выглядело как форт, обнесенный частоколом, наподобие тех, что ставили пионеры, когда осваивали новые земли Кентукки. Случалось, что сквозь звездную темень пробивались какие-то огоньки, но тут уж и вовсе нельзя было догадаться, что они могут означать.
Внезапно лошадь резко остановилась. Совершеннейшее чудо, что я удержался в седле, а не полетел по инерции ей через голову. Ведь она шла так ровно и беззаботно, почти как заводная, и вдруг замерла без предупреждения, просто уперлась в землю копытами и встала. И навострила уши, затрепетала ноздрями, будто учуяв что-то во мраке впереди.
А потом она пронзительно заржала от ужаса, развернулась на задних ногах и, прыгнув с тропы вбок, бросилась бешеным галопом в лес, не разбирая дороги. Я остался в седле лишь потому, что успел лечь ей на шею и схватиться за гриву, и в этом мне опять повезло – если б я сидел выпрямившись, как прежде, какая-нибудь низко нависшая ветка непременно вышибла бы мне мозги.
Должно быть, лошадиный слух был значительно тоньше моего: только когда мы, забыв о тропе, понеслись по лесу, я различил позади хриплое мяуканье, переходящее в чавканье. Налетевший ветерок приобрел смрадный оттенок, а затем сзади послышался настойчивый треск и хруст – что-то огромное, неуклюжее, кошмарное ломилось сквозь кусты и деревья следом за нами.
Отчаянно цепляясь за гриву, я осмелился бросить взгляд назад и уголком глаза уловил размытый контур тошнотворно зеленой туши, движущейся за нами след в след.
Нежданно-негаданно – так быстро, что я не заподозрил неладное, пока оно не произошло, – и седло, и лошадь вырвались из-под меня и испарились. Их не стало, словно никогда и не было: я камнем упал вниз, приземлился на ноги, но не удержался, опрокинулся навзничь и проехал по глине добрый десяток футов до крутого откоса, ну а тут уж покатился кубарем до самого низа. Я был ошарашен, но если расшибся, то не сильно, – во всяком случае, я сумел подняться на ноги и встретить тошнотворно зеленое нечто, с шумом продирающееся по лесу, лицом к лицу.
В общем-то я сразу понял, что случилось, понял совершенно ясно – этого следовало ожидать, к этому следовало приготовиться, но верховая езда казалась таким спокойным, таким обыкновенным занятием, что я позволил себе забыть про самый вероятный ее исход. Постановка-реставрация битвы при Геттисберге должна была прийти и пришла к концу. И там, на склонах и округлых холмах, больше не было ни уцелевших солдат, ни усеявших поле бесформенных тел, ни разбитых пушек, ни расстрелянных ядер, ни боевых знамен и ничего другого – все исчезло в мгновение ока. Представление окончилось, актеров выгнали со сцены, декорации сломали, а поскольку моя лошадка тоже была частью реквизита, ее конфисковали.
И я остался в небольшой лощинке, укрывшейся в лесной чаще, один на один с преследующей меня омерзительной зеленью – она была зеленой, и мне впору было позеленеть от страшного гнилостного смрада, который она распространяла перед собой. Она мяукала яростнее прежнего, а время от времени чавкала и еще жутко взвизгивала, и визг ее проникал до самой глубины души. Я замер, не в силах отвести взгляд от этой зелени, и вдруг опознал ее – тварь, выдуманную Лавкрафтом, вселенского пожирателя по кличке Древний, вынырнувшего из преданий исчезнувших племен, некогда изгнанного с Земли, но вернувшегося насытить свой мерзкий, чудовищный голод, способного не просто сдирать мясо с костей, а лишать воли к жизни, замораживая душу и разум, сковывая их безграничным ужасом.
Я ощутил этот ужас – волосы поднялись дыбом, внутри все сжалось и перевернулось, по телу разлилась слабость, во мне не осталось почти ничего человеческого; но я ощутил еще и гнев, и уверен – именно гнев сохранил мне рассудок.
Проклятый рефери, – выругался я про себя, – грязная маленькая хитренькая вонючка!.. Он, конечно же, возненавидел меня и имел на то полное право, ведь я не только одолел его, притом не один раз, а дважды, я еще и показал ему спину, презрительно ушел, когда он, взгромоздившись на колесо разбитой пушки, умолял меня вернуться. Однако правила есть правила, – сказал я себе, – и коль скоро я играл в его игру до конца, то теперь по справедливости должен бы быть избавлен от дальнейших опасностей…
Зеленоватый свет накалился, стал тошнотно, смертельно зеленым, но разглядеть преследователя никак не удавалось. Трупный смрад усилился до того, что загустел в горле, заполнил ноздри, я попытался избавиться от него, вызвав рвоту, но ничего не вышло, разве что смрад теперь казался еще гуще, еще отвратительнее.
А затем я внезапно увидел его – увидел не слишком четко, чернота древесных стволов дробила контур, разбивала его на куски. И все же я увидел достаточно, чтобы ужас преследовал меня до конца моих дней. Вообразите себе чудовищно распухшую жабу, добавьте к ней чуток стреляющей языком ящерицы и что-то гадостное от змеи, и у вас появится отдаленная, слабенькая идея о том, как выглядит Древний. На деле все было хуже, много хуже – эта тварь просто не поддавалась описанию.
На ватных от ужаса ногах, задыхаясь и давясь рвотой, я все-таки попытался бежать – но едва сделал первый шаг, как земля подо мной провалилась, и я рухнул лицом вниз. Упал на что-то твердое, ободрал лицо и ладони, да и ударился так, что как минимум расшатал себе зуб. Однако смрад исчез, и зеленоватый отсвет исчез, а когда я с грехом пополам приподнялся, то понял, что исчез и лес.
Поверхность, на которую я свалился, была залита бетоном, и тут меня пронзил новый страх. Что это – скоростная автострада? Взлетно-посадочная полоса?
Длинная бетонная лента уходила от меня вдаль, и я глядел на нее тупо и озадаченно. Да, я очутился на середине автострады – но опасности не было. Не было машин, с ревом мчащихся на меня на сумасшедшей скорости. Вернее, машины были, но ни одна не двигалась. Они просто застыли на бетонном полотне, и ни с места.

Глава 17

Потребовалось немало времени, прежде чем я начал что-то соображать. Первым делом я испугался оттого, что стою посередине скоростной автострады. Что это автострада, я понял моментально – широкие бетонные полосы, между ними разделитель, поросший травой, а по бокам прочный стальной забор, ограждающий движение от помех. Потом я отдал себе отчет, что машины, все до одной, замерли без движения, и это был настоящий шок. Одиночная машина, съехавшая с бетона и стоящая на обочине с поднятым капотом, не представляет собой ничего особенного. Но когда таких машин десятки, это, согласитесь, совсем другое дело. И главное – ни в машинах, ни около них не было людей, никого не было. Одни машины, пустые и неподвижные, некоторые с поднятыми капотами, хотя не все, далеко не все. Словно машины в одну секунду вышли из строя и катились по инерции, пока не остановились. И не только те, что поблизости, – точно такая же картина в обе стороны, вверх и вниз по шоссе. Сколько хватает глаз, везде застывшие машины, уменьшающиеся до черных точек вдали.
И лишь теперь, лишь когда я осознал и кое-как переварил зрелище застывших машин, до меня дошло самое очевидное, то, что следовало бы уразуметь с первого же мгновения. Я снова очутился на моей родной земле! Я больше не был пленником странного мира Дон Кихота и дьявола!
Если бы меня не отвлекли машины, я, наверное, ощутил бы себя счастливейшим из смертных. Но машины озадачили меня так, что все другие чувства на время как бы выключились.
Я подошел к машине, что была ближе всех, и присмотрелся. Дорожная карта и пачка туристских проспектов на переднем сиденье, термос и свитер в углу заднего. В пепельницу воткнута трубка. Ключей зажигания на месте нет.
Вторая машина, третья, четвертая. То тут, то там – брошенный багаж, будто хозяева отлучились за помощью в твердом намерении вернуться.
Солнце уже поднялось довольно высоко над горизонтом, утро становилось по-настоящему теплым.
Вдалеке, ближе к горизонту, над шоссе повисла эстакада – тонкая линия, затуманенная расстоянием. Надо думать, там перекресток, и я смогу сойти с автострады. Я пустился в путь в утренней тишине. За забором меж деревьями вились какие-то птицы, но и птицы молчали.
Итак, я снова дома, – сказал я себе, – и Кэти тоже, если позволительно верить дьяволу… Но где она? Скорее всего в Геттисберге, в безопасности у родителей. Только бы добраться до телефона, – пообещал я себе, – сразу позвоню и выясню все доподлинно…
Я миновал изрядное число замерших машин, но больше не удостоил вниманием ни одну из них. Важно было единственное – выбраться с автострады и найти кого-нибудь, кто объяснил бы мне, что происходит. Наконец, мне попался дорожный знак с обозначением «автострада 70», и я разобрался, где нахожусь, – в штате Мэриленд, где-то между городом Фредерик и Вашингтоном. Выходит, лошадка за ночь одолела солидную дистанцию, – естественно, в том случае, если география того мира повторяет географию нашего.
На указателе перед перекрестком я прочел название поселка, о котором никогда и не слышал. Втащился наверх, на узкую поперечную дорогу, обнаружил станцию обслуживания, но двери оказались на запоре и вообще все вокруг вымерло. Еще немного, и я очутился на окраине поселка. У тротуаров стояли машины, однако движение замерло и здесь. Я ввалился в первое же заведение, какое мне встретилось, – маленькое кафе, сложенное из бетонных блоков и выкрашенное в болезненно желтый цвет.
Центр зала занимал большой обеденный стол. Посетителей не было, хоть откуда-то из-за стены доносился звон кастрюль. Стойку украшал большой кофейник, под ним горел огонь, по залу плыл аромат кофе. Я опустился на стул, и в зал не медля вышла неряшливо одетая тетка.
– Доброе утро, сэр, – произнесла она. – Раненько же вы поднялись…
Достав чашку и наполнив ее из кофейника, она поставила кофе передо мной и осведомилась:
– Закажете что-нибудь еще?
– Яичницу с беконом, – ответил я, – а если вы дадите мне мелочи, то, пока вы готовите, хотелось бы позвонить по телефону…
– Мелочь-то я вам дам, только толку не будет. Телефон не работает.
– Что, испортился? Может, где-нибудь поблизости есть другой телефон?
– Вы меня не поняли. Не работает ни один телефон. Вот уже два дня, с той самой минуты, как остановились машины.
– Машины-то я заметил…
– Ничего не работает, – пожаловалась она. – Просто не знаю, что с нами будет. Ни радио, ни телевидения. Ни машин, ни телефона. А что прикажете делать, когда выйдут припасы? Ну яйца и цыплят можно купить у фермеров. Сынишке придется ездить к ним на велосипеде, да это бы ладно, в школе занятий все равно уже нет. А когда у меня кончится кофе, сахар, мука и все остальное? Грузовиков-то не сыщешь. Остановились так же, как и легковые…
– Вы уверены? – спросил я. – То есть насчет машин. Вы уверены, что они остановились не только здесь, но повсюду?
– Ни в чем я не уверена, – отозвалась тетка. – Кроме того, что не видела ни одной машины на ходу вот уже целых два дня.
– Два дня? Это точно?
– Что уж точно, то точно. Лучше я пойду сготовлю вам завтрак…
И тут меня осенило: а что если случившееся – именно то, что имел в виду дьявол, заявивший мне, что у него есть определенные планы? Правда, когда мы с ним сидели на Кладбищенском гребне, звучало это так, будто планы еще разрабатываются, – а на деле, выходит, он уже пустил их в ход. Вполне возможно, все началось в тот самый миг, когда машина Кэти слетела с автострады и очутилась в призрачном мире воображения. Все другие машины заглохли и катились по инерции, пока не встали, а ее машину перекинули на тот убогий проселок на взгорье. Мне вспомнилось, что когда Кэти попыталась завести мотор сызнова, он не пожелал заводиться.
Но как можно осуществить такое? Как можно разом вывести из строя все машины до единой, чтобы они прокатились ровно столько, сколько сумеют, и больше не завелись?
Заклятье, – ответил я себе, – более чем вероятно, это заклятье… Хотя едва я сформулировал эту мысль, сама идея представилась мне немыслимой.
Да, она была немыслимой в моем мире, в том, где я сидел и ждал завтрака, который готовила тетка на кухне. А в мире дьявола такая идея, вероятно, вовсе не была немыслимой: там заклятье могло стать прочным, укоренившимся принципом, столь же веским, как физические и химические законы моего мира. Ведь принцип заклятья множество раз утверждался в волшебных сказках, в древнем фольклоре, да и в бесчисленных фантастических повествованиях, сочиняемых вплоть до наших дней. И люди некогда верили в этот принцип всерьез, и в течение долгих лет, вплоть до наших дней, многие отнюдь не сумасброды явно испытывали и испытывают почтение к давним предрассудкам, никак не хотят расстаться с ними, а в ряде случаев полуверят в них и сегодня. Разве мало людей предпочтут сделать крюк, лишь бы не пройти под приставной лестницей? Разве мало тех, кто чувствует неприятный холодок, если черная кошка перебежит дорогу? Разве редки те, кто втайне ото всех и сегодня носит с собой кроличью лапку, а если не лапку, то иной амулет, например, монетку или какой-нибудь дурацкий значок? Разве редки те, кто на досуге все еще ищет клевер в четыре лепестка? Может, это делается не вполне серьезно или даже с самоиронией, призванной прикрыть несовременное поведение, однако поступки таких людей сами по себе выдают живущие в них страхи, уцелевшие с пещерных времен, вечное человеческое стремление защититься от невезения, черной магии, дурного глаза, – как ни называй подобные вещи, суть не меняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25