В одном я был уверен – я видел его ясно, как днем, видел собственными глазами и опознал без ошибки. Может, он затаился во тьме и решил поохотиться на меня? Хотя в идее, что такая громоздкая тварь способна затаиться, сквозило что-то абсурдное. Трицератопсы не созданы для того, чтобы таиться и прятаться.
И все равно я дрожал, припав к земле. По-над холмами погромыхивал гром, в свежем вечернем воздухе можно было различить аромат цветущих яблонь. «Но это же смехотворно!» – воскликнул я про себя, прибегая к давнему проверенному психологическому приему. Не было там никакого динозавра и не могло быть. Ну откуда ему взяться среди холмов моего детства, в каких-то двадцати милях от милого родного городишки Пайлот Ноб! У меня просто разыгралось воображение. Увидел что-то непривычное и принял за динозавра.
Однако что с психологическими приемами, что без, я видел его и, черт меня возьми, видел ясно. Я будто видел его до сих пор – лоснящаяся складчатая шкура и глазенки как раскаленные угли, отражающие свет фар. Я не знал, что произошло и как это объяснить (потому что встретить трицератопса на сельской дороге через шестьдесят миллионов лет после того, как околел последний из их породы, конечно же, немыслимо), – но принять за истину, что его там не было, я не мог тоже.
Кое-как поднявшись на нетвердые ноги, я начал осторожно красться назад к машине по усыпавшим склон шатким и острым камням, которые так и норовили выскользнуть из-под подошв. Гром гремел все сильнее. Холмы к западу от долины, к которой должна бы вывести петляющая дорога, то и дело озарялись вспышками молний. Гроза быстро надвигалась, подступая ближе и ближе.
Машина застряла поперек дороги, задние колеса в кювете, кузов всего на дюйм-другой приподнят над полотном. Я залез на сиденье, выключил свет и нажал на стартер. Но когда сделал попытку тронуться, машина не шелохнулась. Задние колеса прокручивались с воем, потоки грязи пополам с мелкими камешками барабанили изнутри по крыльям. Я попытался подать немного назад, чтобы тронуться с разгона, – колеса продолжали вертеться вхолостую. И дураку было ясно, что завяз я прочно.
Я заглушил мотор и вылез, постоял немного, вылавливая в паузах между раскатами грома хоть какой-нибудь звук, намекающий на большого зверя, который притаился во тьме. Я не расслышал ровным счетом ничего.
Тогда я пошел пешком, по правде говоря, не слишком смело – да что там, по-прежнему перепуганный до смерти, готовый сорваться и бежать сломя голову при малейшем шевелении в темноте, при малейшем шорохе.
Впереди была ферма, та, что я приметил раньше. Свет все так же лился из единственного окошка, остальная часть дома тонула в потемках. Яркой синей вспышкой полыхнула молния, и я понял, что это не дом, а домик, крохотная развалюха, прижатая к земле, с перекошенной под ветром, дико накренившейся трубой. Выше домика на склоне расположился ветхий амбар, навалившийся по-пьяному на одинокую копну сена, а за амбаром – навес для скота на отесанных столбах. При свете молнии он показался странным сооружением из белых отполированных костей. Позади домика высилась исполинская поленница, а рядом с ней – допотопный автомобиль, рыдван, опирающийся задом не на колеса, а на доску поперек козел.
Единственной вспышки оказалось довольно, чтобы я признал этот домик. Не этот конкретный домик, конечно, но тип жилища, к какому он принадлежал. Когда я мальчишкой бегал по окрестностям Пайлот Ноба, я видел таких немало: нищенские наделы (трудновато было назвать их фермами), где семьи, утратившие всякую надежду на лучшее, надрывались год за годом, лишь бы сохранить на плечах какую-то одежонку, а на столе – еду. Такие наделы были в этих краях двадцать лет назад и вот сохранились до сих пор, а значит, тут ничего не изменилось. Что бы ни происходило во внешнем мире, здешние люди, теперь я убедился, жили так же или почти так же, как повелось от века.
Путь озарили новые вспышки, с их помощью я вскарабкался по тропке к освещенному окошку и наконец добрался до дверей. Поднялся по шатким ступенькам на крыльцо, постучал.
Даже и ждать не пришлось. Дверь отворилась почти мгновенно. Словно обитатели поджидали меня, словно предвидели встречу.
Тот, кто открыл мне, был плотен и седоват. На голове у него была шляпа, а в зубах трубка. Зубы, сжимавшие трубку, изрядно пожелтели, а глаза, выглядывавшие из-под большой черной шляпы, из-под ее нависших полей, прежде были голубыми, да вылиняли.
– Ну входи, входи, – бросил он. – Не пялься без толку. А то гроза грянет, шкуру промочишь.
Я переступил порог, а он притворил дверь. Это оказалась кухня. Дородная тетка – голова крупная, тело еще крупнее, одета в бесформенное платье-балахон, а волосы повязаны тряпкой – стояла у плиты, где пылали дрова, и готовила ужин. Колченогий стол был готов к трапезе, то есть накрыт клеенкой, а на середину выставлен керосиновый фонарь.
– Извините, что беспокою вас, – вымолвил я, – но моя машина завязла на дороге, не сдвинешь. И кроме того, я, наверное, заблудился…
– Дороги тут путаные, – ответил мужчина. – Для тех, понятно, кто не привык. Иная вьется, вьется, а потом, глядишь, никуда и не приведет. А ты куда путь держишь, незнакомец?
– В Пайлот Ноб.
Он глубокомысленно кивнул.
– Выходит, ты не туда заехал. Тут, немного ниже, надо было в другую сторону поворачивать.
– Мне подумалось, – сказал я, – не согласитесь ли вы запрячь лошадь и вытянуть мою машину обратно на дорогу? Ее занесло, задние колеса попали в кювет. Я более чем охотно заплачу вам за ваши хлопоты…
– Слышь, незнакомец, присядь-ка, – перебил он, вытаскивая стул из-под стола. – Мы как раз собирались поесть, еды хватит на троих. Окажи милость составить нам компанию.
– А как же машина? Я, признаться, спешу…
Он качнул головой.
– Ничего не выйдет. Сегодня, по крайней мере. Лошадей-то нет на конюшне, пасутся где-то, может, наверху на холмах. Не сумеешь ты заплатить мне столько, и никто не сумеет, чтобы я потопал их искать, когда вот-вот хлынет дождь и вокруг полно гремучих змей.
– Но гремучие змеи, – возразил я глуповато и невпопад, – по ночам не выползают…
– Вот что я тебе скажу, сынок, – заявил он. – Про гремучих змей никто ничего наверняка не знает.
– Извините, я не представился, – сказал я. – Меня зовут Хортон Смит.
Мне, по правде говоря, надоело, что он обращается ко мне «незнакомец» или «сынок». Но женщина вдруг отпрянула от плиты, впрочем, не выпуская огромной вилки из рук, и обернулась.
– Смит! – воскликнула она радостно. – Но ведь наша фамилия тоже Смит! Мы случайно не родственники?
– Да нет, мать, – откликнулся мужчина. – Смитов на свете пруд пруди. Если чья-то фамилия Смит, то вовсе не обязательно, что он нам родня. Но, добавил он, – сдается мне, что с однофамильцем не грех и выпить по маленькой.
Пошарив под столом, он вытащил объемистую банку. И достал с полки над головой пару стаканов.
– По виду ты вроде горожанин, – изрек он, – хотя доводилось слышать, что среди вас тоже есть не дураки выпить. Не скажу, что эту штуку можно назвать первосортным пойлом, но гнали ее из кукурузы без всяких примесей, и уж точно, что ты не отравишься. Только не глотай сразу помногу, а то дух перехватит. Зато после третьего-четвертого глотка можешь больше не трусить, потому как приспособишься. Кто бы что ни говорил, а в такую ночку нет ничего приятнее, чем присосаться к банке с самогоном. Я добыл эту у старого Джо Хопкинса. Джо гонит пойло у себя на острове, там на реке… – Он уже приподнял банку в намерении разлить содержимое по стаканам, как вдруг на лице его мелькнул испуг и он смерил меня проницательным взглядом:
– Слышь, а ты часом не из налоговых инспекторов?
– Нет, – заверил я его, – не из налоговых.
Он вернулся к прерванному занятию и наполнил стаканы.
– С ними ничего наперед не знаешь. Подкрадутся исподтишка, и не раскусишь. В прежние времена их было видать за милю, а теперь наловчились. Могут переодеться и выдать себя за кого угодно. – Он подпихнул один стакан по столу в мою сторону. – Мистер Смит, мне жаль, что я не могу услужить тебе. По крайней мере, сейчас не могу. Не сегодня, когда вот-вот начнется гроза. А утром я с полным удовольствием запрягу конягу и выручу твою телегу из беды.
– Но она торчит поперек дороги и мешает движению.
– Мистер, – подала голос женщина от плиты, – пусть это вас не тревожит. Эта дорога никуда не ведет. Перевалит за холм, дойдет до заброшенного дома и исчезнет.
– Говорят, – вставил мужчина, – там в доме водятся привидения.
– Может, у вас есть телефон? Я бы мог позвонить…
– Нет у нас телефона, – отозвалась женщина.
– Никогда не мог понять, – заявил мужчина, – на что людям телефон. Все время брякает. Кто-то звонит просто от нечего делать. А человеку не остается ни одной спокойной минуты.
– Телефоны денег стоят, – заметила женщина.
– Я мог бы спуститься по дороге пешком, – не унимался я. – Там ниже есть еще одна ферма. Может, у них…
Хозяин ожесточенно затряс головой.
– Давай бери стакан и отхлебни чуток. И не думай пройтись по этой дороге пешком, если дорожишь жизнью. Не в моих привычках говорить о соседях дурно, но никому не дозволено держать свору таких свирепых псов. Конечно, они стерегут дом и отгоняют лисиц, но жизнь человека не стоит ни гроша, если он напорется на них в темноте…
Я поднял стакан и пригубил спиртное. Оно было дрянь дрянью, но внутри будто зажегся маленький костерок.
– Никуда вам неохота идти, – заметила хозяйка в мой адрес. – Дождь начинается…
Я отхлебнул еще глоток, и вкус самогона определенно улучшился. Он был вдвое слаще, чем в первый раз, и костер разгорелся сильнее.
– Устраивайтесь поудобнее, мистер Смит, – сказала хозяйка. – Я собираюсь подавать на стол. Отец, дай-ка ему тарелку и чашку.
– Но я же…
– Ерунда, – перебил хозяин, – ты ведь не откажешься с нами поужинать, не правда ли? Старуха сготовила похлебку из свиной грудинки с зеленью, и на пробу похлебка была хороша. Никто на свете не варит такую похлебку лучше. Я тут сидел и пускал слюнки, поджидая, покуда она поспеет… – Он взглянул на меня пристально и задумчиво. – Держу пари, тебе вовек не доводилось пробовать настоящей свиной грудинки. Это не городская еда.
– Ошибаетесь, – ответил я. – Доводилось, только много лет назад.
Скажу по совести, я был голоден, и свиная грудинка представлялась мне чудом из чудес.
– Давай, – сказал хозяин, – приканчивай свой стакан. Тебя проберет до пяток.
Я прикончил самогон, а он полез на полку, достал оттуда тарелку и чашку, а из ящика – вилку, ножик и ложку, и очистил мне место за столом. Женщина подала еду, водрузив кастрюлю в центре стола.
– Ну вот, мистер, – сказала она, – пододвиньте стул поближе к тарелке. А ты, отец, вынь-ка трубку изо рта. – И пояснила для меня:
– Довольно и того, что он никогда не снимает шляпу, даже спит в ней, но я не перевариваю, когда он сидит за столом и норовит засунуть вилку в рот, не разжимая зубов, чтоб не выпустить трубку. – Она уселась на свое место и вновь обратилась ко мне:
– Действуйте, лезьте в кастрюлю и накладывайте, сколько хотите. Это не ресторан, но у нас чисто и еды вдосталь, и надеюсь, вам придется по вкусу…
Еда оказалась очень вкусной и сытной, и ее действительно было вдосталь: словно, подумалось мне, они заранее предвидели, что к ужину пожалует кто-то третий.
В разгар ужина начался дождь. Он перешел в ливень, плотные его полосы хлестали по шаткому домику с таким шумом, что приходилось повышать голос, лишь бы расслышать друг друга.
– Ничего нет лучше свиной грудинки, – заявил хозяин, как только скорость, с какой он поглощал еду, начала снижаться, – ну может, кроме опоссума. Возьмешь опоссума, сготовишь его с молодой картошкой – и уж поверь, лезет в глотку ну как по маслу. Мы, бывало, частенько его готовили, да вот уж не упомню, когда в последний раз. Чтоб добыть опоссума, нужен пес, а как наш Пастор состарился и издох, у меня не хватило духу завести другую собаку. Честно, я любил эту псину и хотел было заменить его, да не смог.
Хозяйка смахнула слезу.
– Он был самый лучший пес из всех, какие у нас жили, – сказала она. – Прямо член семьи. Спал под плитой, там иной раз такая жара, что у него вроде шкура дымилась, а ему хоть бы хны. Наверно, ему нравилось, когда жарко. Может, кому подумается, что Пастор – странная кличка для собаки, но он же был в точности как пастор. И вел себя как пастор, всегда серьезный, а то вроде печальный, но с достоинством…
– Ну это пока не учует опоссума, – вставил хозяин. – А как учует, просто сходит с ума от ярости.
– Не подумайте, что мы какие-нибудь безбожники, – добавила женщина. – Но вот не было для него другой клички, хоть плачь. Он выглядел как пастор, вот и все.
Мы покончили с едой, и хозяин, снова засунув трубку в рот, опять потянулся за банкой.
– Спасибо, – сказал я, – больше не буду. Мне надо идти. Если вы разрешите взять пару поленьев из поленницы, я попробую подсунуть их под колеса…
– Не советую, – заявил хозяин. – В такую бурю никак не советую. Да это же скандал, за это в тюрьму сажать надо, если я соглашусь выпустить тебя в такую погоду. Ты останешься здесь, в тепле и уюте, мы с тобой маленечко выпьем, а уж поутру затеешь что пожелаешь со свежими силами. Правда, у нас нет второй кровати, но ты можешь прилечь на кушетке. Устроишься как следует, заснешь за милую душу. А утром спозаранку лошади заявятся домой, мы их запряжем и вытянем твою машину из канавы…
– Даже не предлагайте, – запротестовал я. – Я и так причинил вам столько беспокойства…
– Это ведь прямо счастье, что ты заглянул к нам, – ответил он. – Новый человек, с кем можно потолковать, такое выпадает не часто. Мы с матерью по вечерам сидим и глядим друг на друга. Молча сидим. Мы уже столько лет говорим друг с другом, что давно выговорились. – Он наполнил мой стакан и вновь подпихнул его ко мне через стол. – Бери смелее и будь благодарен судьбе, что в такую ночь у тебя есть крыша над головой. И не желаю я больше даже слышать о том, что ты уйдешь отсюда раньше утра.
Я поднял стакан и сделал добрый долгий глоток, и должен признать, что идея не выходить наружу в грозовую ночь приобрела известную привлекательность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25