Внезапно обрушился ливень – сплошные завесы воды волнами двигались среди деревьев, рассыпаясь брызгами на камнях перед входом.
Сверкнула молния, осветив колыхавшиеся кипарисы, и в это краткое мгновение Харкорт увидел темный силуэт чудовищной змеи с поднятой головой, который возвышался над деревьями. Змея раскачивалась на ветру, но не следуя его порывам, а словно в такт какой-то неслышной музыке.
– Вы видели? – крикнул он, пытаясь перекрыть рев ветра и раскаты грома.
– Я ничего не видел, – крикнул в ответ аббат.
– Зайдем внутрь, – крикнул Харкорт. – Здесь мы промокнем.
Он не был уверен, что они его расслышали, но тем не менее двинулся в глубь здания и сразу же увидел слева от себя тонкую полоску света. Удивленный, он осторожно пошел вперед, нащупывая ногами дорогу. Полоска света понемногу становилась все шире. Свет был тусклый, даже в окружавшей их тьме – источником его не могла быть ни свеча, ни костер. Мягкий зеленоватый оттенок придавал ему сходство с неярким свечением гнилушки. Полоса света продолжала расширяться, и, глядя на нее, Харкорт понял, что проход, по которому он шел, ведет не в здание: совсем близко он круто изменял направление.
Харкорт остановился, глядя на полосу света и тщетно пытаясь разглядеть, что лежит за ней. Там виднелись какие-то смутные тени, расплывчатые и почти неразличимые в этом неярком свете. Его спутники молча стояли у него за спиной. В конце концов аббат сделал шаг вперед и встал рядом.
– Что это, Чарлз? – спросил он.
Шум грозы остался позади, и хотя снаружи еще доносились раскаты грома, они были не такими громкими, чтобы нельзя было расслышать слова, произнесенные обычным голосом.
– Не знаю, – сказал Харкорт. – Пойду посмотрю.
Он вытащил меч из ножен и, держа его наготове, шагнул вперед.
– Вот чудеса-то, – пробормотал аббат, следуя за ним. Харкорт ничего не ответил, но подумал про себя: «И в самом деле чудеса».
Они дошли до конца извилистого прохода, и перед ними открылось обширное пространство, которому ни с какой стороны не было видно конца. Оно было слишком велико, чтобы быть комнатой или залом. Казалось, это целый замкнутый внутри себя мир. Мир, по-видимому, мертвый: в нем не было заметно ни малейшего движения, никаких признаков жизни, ни одного живого существа. Он производил впечатление заброшенности и пустоты, хотя кое-где и стояло что-то похожее на мебель. Прямо перед ними на некотором расстоянии возвышалось некое подобие алтаря – правда, он был совсем непохож на тот алтарь, что стоял в церкви аббатства. «Почему тогда я решил, что это алтарь?» – удивился Харкорт.
Охваченный ужасом при виде этой огромной пустоты, он, как зачарованный, сделал несколько шагов вперед и остановился. Обернувшись посмотреть, идут ли за ним остальные, он увидел, что двери позади нет. Они вошли сюда через дверь, но теперь она бесследно исчезла. Там, где она была, поднималась сплошная каменная кладка, верх которой терялся в безмерной пустоте. Лицевую сторону камней покрывали какие-то иероглифические письмена, похожие на те, что он заметил в неверном свете молний на каменных монолитах у входа.
Теперь ужас захлестнул его с головой, он как будто ощутил прикосновение чьих-то ледяных пальцев. Но это просто нелепость, сказал он себе. Ведь тут ничего нет. Зал – если только это зал, а не целый мир, пуст. Все здесь умерло, превратилось в пыль, ничего не осталось. Он присмотрелся к иероглифам, пытаясь понять, что они изображают, – не уловить их смысл, а только разглядеть очертания, – но от этого ужас только усилился, потому что если они что-то и изображали, то ничего подобного он никогда не видел. В них было какое-то первобытное бесстыдство, от которого у него зашевелились волосы на голове.
Позади него послышался шорох. Харкорт мгновенно повернулся, держа наготове меч, но ничего не увидел.
– И не пытайся их разглядеть, – сказал Шишковатый. – Они все еще здесь, но разглядеть их не пытайся. Так будет лучше.
– Их? – воскликнул Харкорт, и его голос гулко раскатился под невидимым далеким сводом. – Кого их? Кто они? Покажи мне, где они!
Он увидел, что аббат судорожно сжимает в поднятой руке распятие, висевшее у него на поясе, лицо его напряжено, губы беззвучно шевелятся. Харкорт подумал, что, судя по движениям губ, аббат что-то говорит по-латыни.
– Убери к дьяволу свое распятие! – крикнул аббату Шишковатый.
Где-то в глубине необъятного зала чей-то голос прокричал что-то на неведомом языке, и со всех сторон донеслось эхо, повторившее возглас.
– Это Нечисть, – сказала Иоланда. – Только не та Нечисть, которую мы знаем.
– Нечисть – всегда Нечисть, – решительно сказал Харкорт. – Вся Нечисть одинакова. Нечисть есть Нечисть, и все тут.
Он взглянул на Иоланду и увидел, что ее лицо спокойно и невозмутимо. Ему показалось, что на нем появилось какое-то неземное выражение. Аббат выпустил из руки распятие, и оно раскачивалось вместе с четками у него на поясе.
Снова послышался чей-то возглас на неведомом языке, а потом откуда-то сверху донесся шелест огромных крыльев, которые бились в воздухе, не двигаясь с места, как будто кто-то никак не мог взлететь. В дальнем углу пустоты, такой необъятной, что у нее не могло быть никаких углов, вспыхнули чьи-то огромные глаза, затмив своим сиянием зеленоватый свет, заполнявший зал, и раздалось бормотанье, от которого у них по спине побежали мурашки.
– Это та Нечисть, – произнесла Иоланда, – которая пришла сюда, когда только начался мир, – еще совсем не тот мир, какой мы знаем. Когда еще вечность была молода.
Шишковатый направился к алтарю. Он шел не своей обычной походкой, не тем широким шагом, каким ходил по лесным тропам, а медленно и как-то неуклюже. И что-то еще в нем изменилось – это был уже не привычный Шишковатый с несуразным телом и кривыми ногами, а другой Шишковатый, как будто выше ростом, и шагал он хотя и неуклюже, но уверенно.
– Чарлз, мы попали в западню, – сказал аббат. – Дверь исчезла, и мы в ловушке.
Послышался свистящий шорох, словно где-то ползла большая и длинная змея, такая длинная, что шороху не было конца. Тень мелькнула на стене – а может быть, и не на стене, потому что никаких стен здесь не было, а на фоне всепроникающего зеленоватого света, – и эта тень очень напомнила Харкорту тот огромный силуэт, который поднимался над кипарисами, раскачиваясь в такт безмолвной музыке, перед тем как гроза достигла своего апогея.
Харкорт шагнул навстречу тени. Уголком глаза он заметил, что аббат тоже шагнул вперед, стиснув в могучей руке булаву. «Все правильно, подумал он. Мы должны быть мужественными и решительными. Только как могут меч и булава одолеть эту танцующую змею, чья тень лежит на стене?»
Послышался гулкий, хриплый голос, который начал что-то невнятно выкрикивать, – голос повелительный и надменный, бросавший вызов всему этому залу-миру и всем, кто в нем скрывался:
– Эгонг аул дунаг… эгхолу аму аутх д-бо… тор агнас унхл анк…
– Боже всемогущий, – сказал аббат, – ведь это Шишковатый орет!
Какое-то невидимое существо слева от них разразилось диким мяуканьем, другое бросилось наутек, топоча бесчисленными ногами, а Шишковатый, стоя перед алтарем и широко раскинув руки, продолжал выкрикивать что-то на неведомом языке.
– Она прячется здесь, ожидая, когда придет ее время, – сказала Иоланда, и голос ее был по-прежнему тих и спокоен. – Ждет, может быть, конца этого мира. Или конца самого времени, когда снова наступит хаос.
Охвативший всех ужас стал еще сильнее, он стиснул их в своих объятьях, словно стараясь задушить, – ужас перед тем существом, которое издавало шорох и виднелось тенью на фоне тусклого света, и перед тем, которое мяукало рядом, и перед тем, которое что-то бормотало в углу. Самое ужасное, подумал Харкорт, то, что не с кем сразиться, некому нанести удар мечом или булавой. Сам воздух, который они вдыхали, вызывал омерзение. По спине у них как будто ползали миллионы холодных тысяченогих гусениц. А где-то в глубине души, на гребне волны отвращения, на пределе бессильного ужаса, с глумливой усмешкой подняло свою устрашающую голову безумие. Харкорт испытывал непреодолимое желание задрать лицо кверху и заголосить, раздирая легкие бессмысленным воем, какой издает животное, попавшее в западню и не находящее выхода.
И все это время Шишковатый не умолкая выкрикивал звучные, непонятные слова на неведомом языке.
Харкорт услышал, как аббат, стараясь взять себя в руки, срывающимся голосом спросил:
– Иоланда, откуда ты все это знаешь?
– А я не знаю, – отвечала Иоланда. – Я только слушала ночами шорохи, которые слышатся в печной трубе. Я слушала древние легенды, сказки, что передаются испокон веков. Сказки о Древних, о тех, кто пришел из самых дальних пределов потустороннего мира. Я только слышала это, а вот он знает. – Она указала на Шишковатого. – Он знает и может их сдержать. Услышав его, они отступают в свои тайные убежища. Потому что они сейчас не такие, какие были когда-то. Сейчас они слабы – они только ждут и копят силы к тому дню, когда выйдут на волю и снова овладеют миром.
Спаси нас Господь, подумал Харкорт. Если сейчас они слабы, то какие же они были, когда были сильны?
Неведомых существ становилось все больше – он наполовину это видел, наполовину чувствовал обнаженными кончиками нервов. В ноздрях у него стоял запах ужаса, уши улавливали смутные звуки, говорившие о том, что они собираются в толпу, готовятся к нападению, внезапному и решительному, устоять перед которым не будет никакой возможности. Да и перед чем тут можно устоять, подумал он, если не видно, куда наносить удар?
Он направился к Шишковатому, в три длинных шага оказался с ним рядом и, подняв меч, с размаху прорезал воздух. Клинок, описав дугу, блеснул в зеленоватом свете. По другую сторону Шишковатого встала Иоланда, откинув назад голову и воздев руки. Из ее уст полилась жуткая песнь-заклинание, такая же пугающая, как и сами столпившиеся вокруг неведомые существа, песнь, которая как будто не имела слов, а вторила тем словам, что выкрикивал Шишковатый.
Далеко в глубине простиравшегося перед ними огромного пространства загорелось ослепительным золотистым огнем множество глаз – куда больше, чем раньше. Раздалось какое-то чудовищное урчание, словно замурлыкал миллион котов, и раскаты этого шелковистого урчания сотрясли воздух. А на фоне его, сплетаясь с ним, слышался свистящий шорох щупалец, которые, извиваясь, скребли по земле, и тревожный писк невидимых во тьме гадов, и цокот скачущих копыт, и жадное сопение чудовищ, застывших в ожидании пира, сидящих, повязав салфетками шеи, похожие на ножки поганок, и хлюпая слюной, струями стекающей по подбородкам.
Напряжение росло, ощущение опасности усиливалось. Харкорт услышал рядом с собой какое-то движение, покосился вбок и увидел, что аббат стоит с распятием в одной руке и булавой в другой. Из перекошенного рта аббата вырвалось:
– Может быть, мы и не унесем отсюда ног, но это дорого обойдется гадам.
– Они идут, – сказал Харкорт, заметив уголком глаза, как ринулся вперед весь окружавший их ужас. Несмотря на выкрики Шишковатого и заклинания Иоланды, чудища, набравшись сил, кинулись в атаку, и ничто не могло их остановить. Харкорт перехватил поудобнее рукоятку меча и сделал шаг им навстречу. Ненависть – ошеломляющая, всепожирающая ненависть – была написана на множестве кошмарных морд, которые мелькали в первых рядах наступающего ужаса, появляясь, исчезая и сменяясь новыми, еще более жуткими и гнусными.
Волна нападающих подступила к ним, вздымаясь все выше, как огромный водяной вал, – его гребень загнулся вперед над головой у людей, словно гигантская жидкая рука тянулась к ним, чтобы схватить и растерзать. И тут в воздухе прозвучал еще один голос, который перекрыл и выкрики Шишковатого, и заклинания Иоланды. Слова, которые он произносил, отличались от тех, что выкрикивал Шишковатый, хотя для Харкорта были такими же непостижимыми. Но они, видимо, оказались понятными наступающей волне чудовищ: те застыли на месте, а потом покатились назад, как отступает волна, истощившая силы в борьбе со скалами и отброшенная ими назад.
Наступила тишина. Шишковатый умолк, Иоланда прекратила свои заклинания, и неизвестный голос тоже затих. Харкорт поспешно огляделся, пытаясь увидеть того, кому принадлежал голос, но никого вокруг не было, кроме них четверых. Что-то хрипло прокричал попугай, сидевший на плече аббата.
Зеленоватый свет померк, ослепительные глаза исчезли. Не было больше слышно ни урчанья, ни шороха, ни писка. Зеленоватый свет сменился каким-то другим. Подняв голову, Харкорт увидел почти прямо над собой луну, которая светила из-за тонкой пелены быстро бегущих облаков.
Но как могла луна светить здесь, внутри здания, сквозь каменную кладку? И тут Харкорт увидел, что каменная кладка исчезла. Не было и самого здания, в которое они вошли, – вместо него вокруг лежали развалины, груды наваленных друг на друга каменных плит. Между ними росли огромные деревья, а поверхность камней покрывали вьющиеся растения и заросли кустарника, мокрые листья которого блестели в лунном свете.
– Дождь кончился, – произнес аббат без всякого выражения. – Гроза прошла на восток.
– Давайте выбираться отсюда, – сказал подошедший к ним Шишковатый голосом, хриплым от крика.
– Я хочу знать одно, – сказал Харкорт. – Откуда ты знаешь…
– Сейчас не до того, – ответил Шишковатый.
Иоланда обеими руками взяла Харкорта за руку и повела его прочь из развалин. Аббат шел рядом, то и дело спотыкаясь о камни.
Харкорт вырвал у нее руку.
– Скажи мне, – начал он, – что это был за голос? Я смотрел, но никого не видел. Там были только мы четверо.
– Я тоже смотрела, – ответила Иоланда, – и тоже никого не видела. Но голос я, кажется, узнала. По-моему, это был коробейник.
– Коробейник? Но ведь он просто…
– Коробейник – чародей, – сказала Иоланда. – Только у него очень плохая слава.
– Плохая слава?
– Потому что он старается не проявлять свое могущество, – сказала Иоланда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38