Хотите что-то сказать?
С т е п а н ы ч е в (вздохнув). Нет. Я лучше поем.
Ф р е н к (закуривает). Только теперь никто не носит брюки десять лет, все меняется быстрее: одежда, люди, машины, страны... Мир поздно спохватился с этой вашей надежностью. На Земле все возрастает и возрастает запас энергии — то есть, по законам термодинамики, она переходит во все более неустойчивое, ненадежное состояние. Однажды энергия высвободится: бжик! — и все. Так что надежностью тоже заниматься не стоит.
С т е п а н ы ч е в. А чем же стоит?
Ф р е н к. Пожалуй, астрономией. Сидеть у телескопа, наблюдать далекие-предалекие миры, сознавать ничтожество свое, ничтожество нашего мира. И утешать себя, что если мир лопнет — во Вселенной ровно ничего не изменится. Планетой больше — планетой меньше...
С т е п а н ы ч е в (допивает кофе, ставит чашку). Короче говоря, вы — физик-ядерщик?
Ф р е н к (удивленно). О-о! Быстрое, но верное умозаключение. Это как же вы постигли, Надежность?
С т е п а н ы ч е в. Очень просто. По комплексу неполноценности.
Ф р е н к. Это уже интересно! Вы считаете, что у нас, ядерщиков, развит комплекс неполноценности? Это отчего же?
С т е п а н ы ч е в (Он поел и теперь тоже не прочь поза бавиться). Известно, от чего: от двух с половиной нейтронов. Тех, что выделяются в среднем на одно деление ядра урана или плутония.
Ф р е н к. Л при чем здесь они?
С т е п а н ы ч е в. Да все при том же. Чем была ваша ядерная физика, пока не открыли цепную реакцию с этими двумя с половиной нейтронами? Да вас никто и знать не хотел! Только тем и вознеслись, что напугали людей атомной бомбой... и сами ее испугались! Все ваши изобретения держатся на этих разнесчастных двух с половиной нейтронах: реакторы, бомбы, получение изотопов, атомные подлодки... Так что сама ваша наука неполноценна, висит на тоненькой ниточке цепной реакции. Разве можно ее сравнить, скажем, с электроникой, где используются сотни явлений природы? Эксплуатируете одно явление и сами его толком не понимаете! Что, если, к примеру, при делении ядер станет выскакивать только один нейтрон? А? Все, нету ядерной физики. Или наоборот: четыре нейтрона на деление? Тоже крышка — и науке, и всем... Вот так, Два с Половиной Нейтрона! (Встает.)
Ф р е н к (ошеломленно). О, парень, ты, я вижу, не так прост!
С т е п а н ы ч е в. Ладно. Приятно было побеседовать. Пока... Цепная Реакция! (Уходит.)
Затемнение справа. Освещается комната в МИД СССР.
С о т р у д н и к. Ну, зачем же вы с ним так-то?
С т е п а н ы ч е в. Послушайте, живой я в конце концов человек или нет! Он сидел, портил мне аппетит и настроение... Могу и я испортить ему настроение.
С о т р у д н и к. И вы еще с ним разговаривали?
С т е п а н ы ч е в (скучным голосом). Ну, встретились еще разок в кафетерии, беседовали. Его заело мое отношение к ядерной физике, он старался меня переубедить...
С о т р у д н и к. А вы что же — знаете ядерную физику?
С т е п а н ы ч е в. Да как вам сказать? Работать бы, конечно, не смог, — а приятную беседу отчего не поддержать!
С о т р у д н и к. Ну-ну, рассказывайте, о чем вы беседовали.
С т е п а н ы ч е в. Ведь вам-то совсем не интересно будет слушать!
С о т р у д н и к (встает). Дорогой товарищ Степанычев, мне вас действительно не интересно слушать, вы правы. Мне совсем не интересно вытягивать из вас слово за словом! Для меня вообще вся эта история была бы глубоко неинтересна, если бы... (поднимает палец) если бы вас после ваших неинтересных разговоров не выслали из Штатов как подозреваемого в шпионаже!
С т е п а н ы ч е в. После этого — еще не значит вследствие этого.
С о т р у д н и к. А вследствие чего же? Чего?
Степанычев пожимает плечами.
Ну, вот что (протягивает листы бумаги) — садитесь и опишите подробно ваши беседы с этим Френсисом Гарди: что вы говорили, что он говорил. Не упускайте ничего.
Занавес
Действие первое. Цепная реакция.
Картина первая
Освещена левая часть сцены: домашний кабинет академика Шардец-кого. Одна стена сплошь из книг. Старомодный письменный стол, заваленный бумагами и журналами. Шардецкий сидит в кресле у окна, на коленях портативная пишущая машинка; что-то печатает. Входит Макаров. В руке у него желтый номерной портфель; с такими портфелями не ходят по улице — их возят в машине.
М а к а р о в. Разрешите, Иван Иванович? Добрый день, как ваше дражайшее?
Ш а р д е ц к и й (поднимает голову). О, Олег Викторович! Вот не ждал! (Ставит машинку на подоконник.) Здравствуйте, рад вас... (Пытается подняться, но болез ненно морщится, опускается.) А, черт, когда у нас научатся лечить ревматизм, вы не знаете? С самой войны маюсь.
М а к а р о в (усаживается рядом на стул). К ревматизму надо относиться серьезно, Иван Иванович. Как говорят врачи: ревматизм лижет суставы, но кусает сердце! Пчелиный яд, говорят, помогает. Не пробовали?
Ш а р д е ц к и й. А-а! Хорошая погода — вот она действительно помогает. Само проходит... Олег Викторович, если вы станете меня уверять, что оставили дела в министерстве, чтобы посудачить со мной о влиянии пчел на течение ревматического процесса, то я вам, простите, не поверю.
М а к а р о в. А я и не буду вас в этом уверять, Иван Иванович... (Отпирает и открывает портфель, достает сколотые листы.) Я к вам вот по какому вопросу. Недавно из Соединенных Штатов выслали одного нашего стажера. По подозрению в шпионаже. Причиной высылки стали вот эти, изложенные им самим разговоры. Нам их переслали ва МИДа на заключение. Почитайте, пожалуйста.
Ш а р д е ц к и й (берет листы). С кем же этот молодой человек так неосмотрительно побеседовал?
М а к а р о в. С неким Френсисом Гарди, доктором физики.
Ш а р д е ц к и й. Гарди, Гарди... знакомая фамилия... Ага, есть, вспомнил: Бенджамен Голдвин и Френсис Гарди, монография «Свойства электронных и мюонных нейтрин». Переведена и издана у нас в прошлом году. Очень толковая книга, скажу вам. Стало быть, этот Гарди — сотрудник Голдвина. Что ж, почитаем...
Затемнение слева; виден только — в неярком луче прожектора — чита-ющий Шардецкий. Освещена правая сторона сцены: все тот же кафетерий в Беркли. Негр-уборщик ставит стулья вверх ножками на столы. За столиком на переднем плане — С т е п а н ы ч е в и Ф р е н к. Перед ними тарелки, банки с пивом.
Ф р е н к. Нет, Ил, ты неправ: цепную реакцию нарушить нельзя. Пробовали воздействовать и температурами, и давлениями, и средами — чем угодно. Распад и деление ядер — явления незыблемые.
С т е п а н ы ч е в. Незыблемые — пока не нашли что-то, влияющее на свойства ядер. И атомы когда-то считали незыблемыми!
Ф р е н к. Но что — влияющее?
С т е п а н ы ч е в. Не знаю, откуда мне знать! Это вам надо искать и знать, ядерщикам. А то — ломаете атомы, как дети игрушки... Ведь ничего нет удивительного, что атомные ядра разрушаются. Все разрушается, я в этом раз-бираюсь. Металл ржавеет, скалы рассыпаются, приборы портятся. Звезды — и те гаснут или взрываются. Ничто не вечно... Удивительно другое: есть атомные ядра, которые не распадаются совсем. Это — уникум в нашем мире.
Ф р е н к. Ядра стабильных изотопов? Что же здесь удивительного: в таких ядрах мал запас внутренней энергии... (Отхлебывает пиво, режет сосиску, встряхивает над ней перечницу. Безрезультатно.) Что за черт, никогда у них перца нет!
С т е п а н ы ч е в (увлеченно). Вот здесь и обнаруживается у нас с тобой разный взгляд на предметы. Вы, ядерщики, принимаете устойчивость ядер в силу факта. Нашли удобное оправдание: мало внутренней энергии. И еще — «магические числа» частиц в ядре. Слово-то какое: «магические числа»! И где? В науке! Да уважающий себя электрик удавился бы от позора, если бы в его науке обнаружились такие числа!.. А вот с точки зрения теории надежности стабильных изотопов в природе не может быть.
Ф р е н к. Это почему же?
С т е п а н ы ч е в. Потому что ядро — система, взаимодействующая с окружающей средой. Такие системы не могут существовать бесконечно долго. Стабильные же ядра существуют именно бесконечно долго! Иначе из миллиарда миллиардов ядер хоть малая часть распадалась бы, как и в радиоактивных изотопах.
Ф р е н к. Их не может быть — однако они есть. С этим нельзя не считаться, Теория Надежности. (Отхлебывает пиво.)
С т е п а н ы ч е в. Значит, есть не только они. Наверное, в природе существует какой-то процесс, поддерживающий устойчивость таких ядер. Процесс — а не «магические числа»! А для радиоактивных веществ этот процесс нарушен.
Ф р е н к. Гм... Что же, по-твоему, радиоактивность— это какая-то болезнь атомных ядер?
С т е п а н ы ч е в. Именно! Именно, Черная Магия! И вы не лечите эту болезнь, даже наоборот: заражаете радиоактивностью все новые и новые атомы. Сколько было естественно радиоактивных веществ, а?
Ф р е н к. Десятка полтора, не больше.
С т е п а н ы ч е в. А сейчас?
Ф р е н к. Сейчас... сейчас любое вещество можно сделать Радиоактивным. Техника простая.
С т е п а н ы ч е в. А обратно перевести вещество из Радиоактивного состояния в спокойное вы можете?
Ф р е н к. Нет. Это атомы пусть сами — когда распадутся.
С т е п а н ы ч е в. Вот то-то и оно! Выходит, вы изучаете но «жизнь» ядер, а их «смерть» — распад и деление. Хороши были бы медики, если бы они изучали только, как умирают пациенты!
Ф р е н к (откидывается на стуле, смотрит на Степаны- чева ). Слушай, Теория Надежности ты считаешь, что это — возможно?
С т е п а н ы ч е в. Что именно?
Ф р е н к. Найти процесс, который удерживает ядра в устойчивом состоянии. (Задумчиво.) Ведь такой процесс действительно должен быть. Ядро, сгусток энергии... Его распирают электрические силы, стягивают ядерные. В нем все движется, как в капле жидкости: протоны, нейтроны, мезоны... И эта капля живет вечно! Ведь даже в радиоактивных веществах ядра живут очень долго — распадается-то лишь малая доля их. Делящийся уран дотянул от сотворения Галактики до наших дней, миллиарды лет. В этом что-то есть...
С т е п а н ы ч е в. По справедливости, такой процесс должен быть. Это не дело: только и уметь, что переводить материю в неустойчивое состояние. Это действительно добром не кончится.
Ф р е н к. Взорвать дом легче, чем построить его, Теория Надежности. С ядрами — то же самое. И процесс стабилизации, если он есть, настолько же сложнее распада ядер, как строительство города сложнее бомбежки...
С т е п а н ы ч е в. Но, по-моему, это все-таки возможно. Есть намек.
Ф р е н к. Какой?
С т е п а н ы ч е в. Законы распада атомных ядер и законы отказов элементов электронных машин математически одинаковы. Вот смотри... (Пишет на бумажной салфетке.) Тебе это ни о чем не говорит?
Ф р е н к. Говорит. Та же экспоненциальная зависимость... Но ты не равняй элементы машин и ядра, Ил. В электронных машинах можно покопаться тестером, что-то перепаять, заменить негодную схему хорошей. А к ядрам не подпаяешься, уважаемая Теория Надежности. И одно другим не заменишь. Их даже в электронный микроскоп увидеть нельзя. Да... А жаль!
С т е п а н ы ч е в. Чего?
Ф р е н к. Мечты: овладеть процессом стабилизации ядер... Когда-то, по молодости лет, меня потянуло в ядерную физику. Захотелось пережить драматизм поисков и открытий, потрясти мир чем-то похлеще ядерной бомбы. (Усмехается.) Все вышло не так. «Проблема левовинтового нейтрино» — как же, потрясешь этим мир! Набираю глубину познаний, лысину, к концу жизни буду знать все — ни о чем... Да и не нужно это — потрясать мир. Хватит. Но тогда: зачем я работаю? Для чего живу? (По молчав.) А вот ради такой мечты — стоит поработать. Повысить устойчивость мира, в котором мы живем. Лечить атомные ядра. Овладеть веществом полностью!
С т е п а н ы ч е в. Ну, вот и действуй.
Ф р е н к. Легко сказать «действуй». Легко сказать, Теория Надежности. Развитием наук движут не мечты, а факты. Фактов же нет. Нет данных, как стабилизировать ядра... Черт побери, если бы на эту проблему бросить столько денег и сил, сколько ушло на создание ядерного оружия — нашли бы и факты, и теории, и способы. Все получилось бы. Но — кто бросит деньги? Кому это нужно? У тебя много денег, Ил?
С т е п а н ы ч е в. Увы... (Разводит руками.)
Ф р е н к. У меня тоже «увы»!
Затемнение справа. Освещается комната Шардецкого.
Ш а р д е ц к и й (возвращает листки Макарову). Занятно. Так что же?
М а к а р о в. Я вспомнил ваш доклад о далеких перспективах в исследовании ядра. Вы ведь о том же говорили, Иван Иванович?
Ш а р д е ц к и й. Ну, говорил, говорил... Что я говорил? Я больше толковал о нерешенных проблемах, чем о перспективах. Устойчивость и неустойчивость атомных ядер — действительно большая проблема. До сих пор понять не можем: почему в куске урана в данный момент одни атомы распадаются, а другие — нет? Почему именно эти, а не те? Многие считают, что это в принципе невозможно понять. А управление стабильностью ядер?.. О, это настолько далекая перспектива, что и думать не хочется. Решительно не понимаю, чем вас взволновал этот разговор, Олег Викторович?
М а к а р о в. Да, собственно, тем, что аспиранта Степанычева в 24 часа выдворили из Штатов.
Ш а р д е ц к и й. Гм... тоже верно. Это действительно Непонятно. Голдвин давно отошел от ядерных бомб, занимается с немногими сотрудниками академической проблемой нейтрино. «Замаливает грехи», как он выразился при встрече со мной на конференции в Женеве. Чего же власти переполошились?
М а к а р о в. Может, не такая это и далекая перспектива, Иван Иванович? Может, американцы этим уже занимаются?
Ш a p д е ц к и й. И наш аспирант нечаянно прикоснулся к тайне? Гм... все это, знаете ли, слишком уж как-то... детективно. А может, и просто с перепугу выслали, сдуру? Известное дело: полиция.
М а к а р о в. Возможно. А если нет? Понимаете, что может значить, если американцы сейчас развивают такую работу?
Ш а р д е ц к и й. Все может значить, тоже верно... И такие работы может вести именно Голдвин с сотрудниками. С применением нейтрино.
М а к а р о в. Одним словом, Иван Иванович, требуется ваше мнение по существу дела. Допускаете ли вы, что американцы ведут работу по управлению стабильностью ядер и что они заподозрили аспиранта Степанычева в шпионаже?
Ш а р д е ц к и й. Э-э, Олег Викторович, вы требуете от меня слишком многого. Я — специалист, эксперт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11