Я детально, насколько это было
возможно, восстановил все события прошедшего дня и ночи. От
этого они не стали реальней. Все выглядело сплошным абсурдом,
чертовщиной и безумством. Ничто не поддавалось осмыслению.
Складывалось ощущение, что нормальные люди уже давно исчезли с
Земли, и меня окружают беглецы из чудом уцелевших дурдомов.
Итак... Ко мне пришла неизвестная особа, сказала, что не
помнит, как ее зовут, потом назвалась Анной, потом я ее
отправил в камеру, потом она позвала меня туда, потом я с ней
там занялся любовью, ненавижу это слово, любовь не работа, как
ею можно заниматься, заниматься можно онанизмом, но не любовью,
слово "секс" такое чужое, такое английское, что просто не
подходит, грубое и матерное, слишком грубо, вообще это
довольно-таки не типично - люди так любят ЭТО делать, и не
придумали ЭТОМУ названия, наверно придумали, но я спал не с
теми женщинами и поэтому мне не довелось узнать. Потом... что я
заладил "потом", да, "потом", давай нумеровать, итак: первое,
ко мне пришла женщина, назвалась Анной К.; второе, я составил
протокол, описал содержимое ее сумочки и посадил ее до
выяснения обстоятельств; третье, зачем-то пошел к ней сам, хотя
мог и пригласить к себе в кабинет; четвертое, она меня там
совратила, а может я ее совратил, стоп, кто к кому полез, она
просила чтобы я ей сделал так же, как и какой-то ее мужчина,
значит все же она меня совратила; пятое, мне показалось, что у
нее между ног дыра, проверить так и не довелось, похоже, сейчас
самое время!
Я осторожно раздвинул ее ноги и посмотрел между ними, и не
увидел там ничего родного и близкого, знакомого до боли. Между
ногами зияла черная дыра, уходящая в никуда. Меня вырвало, хотя
сколько себя помню, всегда славился твердостью желудка, вырвало
прямиком в зияющую прорву. Внезапно я пошатнулся и стал падать
вертикально вниз. Ее дырища стала меня засасывать, в ушах
послышался вой, какие-то собаки выли собачьими голосами
человеческие слова, они даже не выли, а пели, я даже успел
разобрать слова: "Издаляка тякет ряка, а по ряке плыветь баржа,
а на барже сядить мужик", - выводили они, по-украински
коверкая русские слова, и вдруг внезапно для меня закончили
песню: "Щакою дергаить - нервный тик!"
Я оказался в магазине, в очереди за леденцами, причем
сразу первым. Я протянул какое-то количество денег и сказал:
"Четыре килограмма, пожалуйста!"
Стоявшая за мной женщина спокойно произнесла, на
московский манер вытягивая букву "а": "Зачем вам столько?
Абса-асетесь!"
Я стал ей что-то объяснять и проснулся, причем проснулся,
отчетливо произнося фразу, делая это громко и с выражением, как
в детском саду на утреннике:
- Жизнь - дерьмо, моя, во всяком случае.
Потом повторил несколько раз, как молитву. На пятом разе я
вдруг понял, что всегда знал, почему жизнь-дерьмо.
Где-то на третьем курсе мы пошли в поход за город. Я пошел
с тогдашней подругой, а все мои друзья-собутыльники увязались
за компанию. Сели мы на электричку, выехали за город, разложили
еду-питье, стали костер разводить, и конечно сразу же повалил
дождь. Мы второпях что-то выпили, я разругался с подругой, да и
вообще под дождем на ветру сидеть радость невеликая. Я собрал
рюкзак, как и все, потом снял его, помог надеть рюкзак
подружке. И пошли мы обратно к станции. Иду и чувствую: от
кого-то несет дерьмом. Я не так, чтобы очень брезглив, но не
любитель острых ощущений. На половине пути я решил присесть,
как будто завязать шнурки: отстав от группы, я надеялся
избавится от тошнотворной вони. Не помогло. Жизнь не мила,
когда все вокруг пахнет дерьмом: и трава, и небо, и листочки, и
дождик, все воняет дерьмом. Электричка опоздала на час, и все
это время я приглядывался к друзьям, пытаясь выяснить, от кого
исходит вонизм. (Мою племянницу учила бабушка, что говорить:
Здесь воняет! - нехорошо, надо говорить: Здесь плохо пахнет! В
ответ девочка упрямо повторяла: "Здесь плохо воняет!").
Уже дома я понял, что ввиду врожденной невнимательности
поставил рюкзак на чью-то кучу, но ощущение безысходности
запомнилось, и фраза "жизнь-дерьмо" для меня не пустой звук.
Сейчас же она приобрела новые краски. Я вляпался глубоко и по
уши, обратной тропы не видно, и не видно даже намека на
обратную тропу.
Анна, или черт ее знает, как зовут, зашевелилась,
потянулась, открыла глаза, посмотрела на меня и пролепетала:
- Мы с тобой, как Бонни и Клайд!
Да, мое будущее перестало быть светлым, а приобрело
буро-коричневые тона, как на ранних картинах Ван Гога...

12. Донна Роза
Испания. Все называют меня Дон Хуан. Я иду по площади в
направлении к церкви. Там меня ждет незнакомая девушка, от нее
- перегар на гектар. На вскидку, вчера дамочка "Мадеру" с
пивом мешала в пропорции один к трем. Девчушка облачена в
длинное с блестявыми украшениями платье с грандиозным вырезом.
На голове красуется бескозырка, причем надписи на ленточке не
разобрать. Она говорит мне, что некая Донна Роза вызвала ее на
дуэль из-за меня.
Я спрашиваю:
- А неужели бывают дуэли между женщинами?
- Глупенький, мне же надо отстоять твою честь, - говорит
мне девушка.
- Ну раз честь, тогда иди, - сразу соглашаюсь я, - семь
футов под килем и удачи в бою.
Моя суженая закусывает ленточки от бескозырки и
целеустремленно выдвигается в церковь. Слышны женские крики,
итальянская речь, причем преобладают лишенные смысла фразы из
серии: "лашантами кантана", "кам виз ми то Пасадинас", "байло
байла" и "хафанана", куранты на церквухе играют "Загорелся
кошкин дом", вдруг все разом стихает, всплывает фраза:
"советико облико морале", за ней дикий крик, несколько монахинь
выносят окровавленную девушку, которую я благословил на
поединок. Я пытаюсь плакать. Вообще я ее не знал толком, но
жалко, красивая девушка, такая нелепая смерть. Одна из манахинь
подходит ко мне и сует записку. Записка написана на английском,
понять, что в ней написано, я не могу, попросить перевести
некого. Вдруг слышится голос, как за кадром в советских
фильмах:
- Мой Дон Кихот, он же Дон Хуан, он же Дон Педро, он же
Дон Гвидон. Сегодня вечером, в девять пятнадцать утра, на
могиле твоей безвременно ушедшей жены, и чтобы без опозданий,
ты понял? Я ждать не буду, так и знай!
Посмотрел на подпись: Донна Роза.
- Анна? - переспрашиваю я.
Голос за текстом подтверждает: "Она, она, кому же еще".
Захожу в церковь, пытаюсь вспомнить, а где же могилка-то?
Всплыла фраза: "И никто не узнает, где могилка моя". Вдруг вижу
монумент, под ним знакомое лицо, похожа на ту женщину, с
которой меня свел случай.
Голос за кадром: "Какой такой случай?"
Отвечаю: "Застебал как Цеденбал!"
Голос бодро: "Так бы и сказал!"
Подхожу к даме, она меня обнимает, страстно целует,
чуствую, что при поцелуе прокусывает мне нижнюю губу.
- Потише, девонька, - лепечу я бабским тоненьким
голоском.
- Я ща тебе потише сделаю, ты у меня ща потише
допросишься, - говорит она, при этом улыбается и щупает меня
повсеместно. Я по глупому жеманюсь, смеюсь, как от щекотки,
вдруг статуя над нами начинает орать: "Скажи, кто в опера
стрелял?" И надвигается на меня с Анной.
Статуя - огромная каменная баба с квадратными кулаками -
идет на нас в боксерской стойке, я легко ухожу от ее ударов, а
вот Анне достается, она пропускает хук левой и уходит в
полнейший нокаут, кровь, слюни, зубы летят в сторону изо рта,
как при замедленной промотке. Статуя горделиво шипит: "Оба-еба!
Это тебе не в тапочки срать! Не нарзаном подмываться! Нудистка
гребаная!"
Я понимаю, что пришел мой черед, но не могу и двинуться,
статуя валит меня и начинает добросовестно душить, я бью руками
по земле, как по татами, мол все, схватку проиграл. Но каменная
глыба продолжает меня лишать жизни насильственным образом, при
этом неестественно громко орет. А что орет, я уже не могу
разобрать, сплошной гул.

13. Тринадцатая глава
Проснувшись, я обнаружил у себя на груди колено, на шее
пальцы, а перед глазами - мясистое лицо здоровенной старухи.
Старуха кропотливо меня душила, периодически отвлекаясь для
того, чтобы стукнуть костистым кулаком размером с кокос по чему
придется. Я ее сделал в три секунды, отрубил по полной
программе, и потирая намятые шейные мускулы, огляделся. Туша
плечистой старухи была внушительна даже для меня - видно,
широко разрекламированная супруга профессора нагрянула с
недружественным визитом. Вот дура, со страху на меня
набросилась, что ли?! Судя по тому, что я был гол как сокол, а
рядом лежала не менее голая Анна, я заснул в пылу занятия
любимым делом. Ой как хорошо сказал, надо запомнить.
- На зарядку становись! - запел я, на сердце было легко
и весело, будто все загадки предыдущего дня обрели достоверные
отгадки.
Ни Анна, ни профессор, ни его жена на призыв не
откликнулись. Я хотел пощупать пульс доктора, но вспомнил, что
я его под утро ухайдокал, поэтому прощупал артерию его жены -
никакого биения. Я тронул ее пинком - она не шелохнулась...
Видимо, прием на удушение я провел слишком азартно -
старушенция была мертва. Я отдернул ногу: наблюдать мертвые
семейные пары мне до этого доводилось, но своими руками убивать
- нет. На секунду стало страшно, я слишком отчетливо понял,
что я и есть тот самый хладнокровный киллер-маньяк из
американских триллеров, который как на раз поссать мочит
добродетельных наивняков. Но были ли они добродетельными? Да и
наивными, вроде, не были... Значит, туда им и дорога!
Только я приступил к утренней гимнастике - бабка вдруг
открыла глаза и без предупреждения попыталсь ударить меня
пудовым кулаком. Я нехотя, не прерывая приседаний, увернулся и
вырубил ее еще раз хлестким ударом в морщинистый лоб. Потом
закончил комплекс упражнений и связал назойливую старуху
гардиной, запаковав ее как в смирительную рубашку. "Такая
помрет, жди", - вспомнилась фраза педиатра-собакодела.
Я склонился над Анной.
- С меня надо было начинать, - сказала моя спутница, -
а то уже за всеми поухаживал, а к любимой в последнюю очередь,
- с укоризной произнесла она.
- Да я это... - замялся я.
- Одевайся скорее, мне срочно нужна парочка вещей из моей
сумочки.
- Я в вашем распоряжении, мадам! - рапортанул я.
Мы вышли из дома профессора. На улице светало. По
переулкам бродил легкий сырой туман. Я отыскал оставленную у
прудов машину, и мы двинулись в сторону моей конторы.
Когда в серой предрассветной полутьме мы подъезжали к
центральному входу, меня охватило смутное чувство тревоги. Оно
еще больше усилилось, как только за две улицы до своего здания
я увидел копошащихся на газоне курсантов с мешками, подбирающих
какой-то мусор. А когда я поднял глаза вверх, тревога сменилась
отчаянной уверенностью в том, что случилась большая беда: на
том месте, где должно было быть окно моего кабинета, чернела
рваная заплата... точнее не заплата, а обгоревшая пустота.
Сердце мое ушло в желудок, а волосы на голове неприятно
зашевелились. Я резко остановил машину у обочины.
- Ты что? - очнулась от полудремы Анна.
- Что?! - вне себя от злости я схватил ее за волосы и
повернул лицом к той ужасной картине.
- При чем здесь я??? - жалобно пискнула она. - Я же с
тобой была...
- Что ты туда подложила?
- Ничего... ты же видел. У меня ничего не было...
- Черт бы тебя побрал! С тебя все началось! Пристрелить
тебя мало!
- Ну, убей меня теперь, - заревела она, - только не
ругайся...
- Не реветь! - рявкнул я на нее. - Сиди здесь и жди
меня. Я там выясню обстановку.
Я вынул из кармана ее плаща оставшийся кусок лески и
тщательно связал ей руки и ноги. Она восприняла это на
удивление покорно. "Только запри все двери, а то мне страшно",
- робко попросила она. Выполнив ее просьбу, я скрепя сердце
пошел в направлении парадного входа. Каждый шаг мне давался с
большим трудом, ох, с каким большим трудом давался мне каждый
шаг! Я чувствовал, что нервы сдают мне, и сдают совсем не
по-хорошему, по-свински сдают мне нервы... У меня и раньше были
нервные срывы, но тогда я хватался за пистолет, и это было
понятно и профессионально оправданно, а теперь... Теперь я
чувствовал себя половой тряпкой, и яйца от грусти вжимались в
гранит живота.
Когда я проходил мимо курсантов, собиравших в позе
грузинской буквы "зю" в пластиковые мешки улики, они как-то с
интересом вывернули в мою сторону красные от прилива крови к
опущенным головам морды, а один даже злорадно осклабился. В
другой бы раз я б так врезал по его лошадиным зубам! А теперь
вот сделал вид, что ничего не заметил. Плохо, очень плохо... В
последний момент я смалодушничал и прошел мимо входа. Потом я
на всякий случай минут десять поплутал по соседним улочкам и
переулкам, наблюдая, нет ли за мной хвоста, и вышел к машине с
другой стороны, описав круг.
Подойдя к своей машине, я увидел, что Анны-Маргариты в ней
нет. Я спокойно сел в машину, удивившись несвойственной мне
выдержке.
По салону шел сильный запах бензина. Я остановился, открыл
капот и проверил топливный насос и шланг - все, вроде, было
цело. Заглянул под машину - чисто, ничего не подтекает.
Странно, очень странно... Как бы самому на воздух не взлететь!
Но все обошлось - до своей улицы я доехал нормально, руля на
автопилоте: глаза слипались от усталости... До своей улицы...
Только тут до меня дошло: мне ведь нельзя возвращаться домой -
меня наверняка там уже ждут! Вот дожил! Дом потерял! И идти-то
некуда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11