"
- Прекрати сейчас же, дурачок! Прекрати, я тебе не
игрушка, хотя постой, подожди, я серьезно, - заявила она, -
Дай дело скажу. Мне кажется, мы не случайно в этот подъезд
зашли. У меня такое чувство, что я была уже здесь. На втором
этаже.
- Неужели? - продолжая удерживать Анну в наклонном
положении, не поверил я.
- Давай проверим. Поднимемся на один этаж, вторая
квартира справа. Вдруг меня там узнают?
- Пытка - не попытка, - согласился я, отпуская руку.
- Какой ты еще мальчишка, - шепнула Анна и поцеловала
меня в нос.
Мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру, на
которую показала Анна. Никто не отвечал. Мы позвонили еще раз.
Наконец, за дверью послышалось шмыгание тапочек по паркету и
заспанный голос спросил:
- Кто?
- Это я, - не очень уверенно отозвалась Анна.
К моему удивлению, дверь немедленно отворилась, и перед
нами появился опрятного вида старичок в шелковом халате. На
носу у него прочно сидело старомодное пенсне.
- А, это вы, Зиночка, заходите, - просифонил он
надтреснутым голосом.
Анна в недоумении посмотрела на меня, словно ища
поддержки: кажется, она и сама не ожидала, что ее здесь назовут
Зиночкой.
- Извините, что в неурочный час, мы промокли совсем на
улице, решили зайти на минутку, - сказала она, втаскивая меня
в прихожую.
- Сейчас я вас чайком напою с брусничным вареньем.
Старикашка провел нас в комнату, а сам отправился на
кухню, напевая вполголоса "Гренада, Гренада, Гренада моя..." В
ожидании чая мы принялись разглядывать обстановку: добротная
мебель 50-х годов, кучи каких-то кубков, грамот, медалек...
Складывалось впечатление, что хозяин квартиры если не олимпиец,
то вполне заслуженный спортсмен.
- Удивлены? Я врач, доктор, профессор Преображенский, а
все эти кубки от моей бывшей жены, светлая ей память, -
выдавил старичок, появляясь с чашками, и неожиданно добавил, -
будь она трижды проклята!
- А что, ваша жена... вас покинула? - поинтересовался я,
не сильно, впрочем, скорбя.
- Такая помрет, дождетесь, она морж, в реке всю зиму
плавает, в марафонах молодых парней делает. Кинула она меня,
стар стал, не нужен никому... Вы садитесь, я уже все
приготовил, наливочку будете, или водочки?
- Водочки, - разом выдохнули мы.
- Вас как величать? - спросил у меня старичок.
- Михаил. Михаил Степанович.
- Очень приятно. Ну и что вы обо всем этом думаете?
- О чем, соб-сно? - переспросил я.
- О том, что сотворили со страной эти демократы, чтоб им
пусто было! Я при социализьме был врачом, ко мне даже первый
секретарь обкома партии возил детей лечиться, а сейчас в
больнице развал, больные должны сами лекарства приносить,
ужа-а-ассс! Нет, новая власть не для меня. Не скажу, что я
обожал коммунистов, но тут полнейший беспредел. И я думал, ну
наворуются и надоест, так ведь нет, они старых "новых" сгоняют,
новые "новые" вваливаются и опять воровать, воровать и
воровать, канальи!
Мы с Анной переглянулись, типа, "спорить бесполезно". Дед,
не делая паузы, продолжал:
- И главное, не видно конца и края, потому что ни
революции, ни мало-мальской гражданской войны не будет! Это я
вам как врач заявляю.
- Почему не будет? Будет..., - пробормотал я, решив
затеять все-таки спор, чтобы не уснуть прямо за столом от
усталости.
- Налейте себе и за дамой поухаживайте, феминизьм у нас
еще вроде до таких широт не шагнул. Так вот, вы спросите,
почему "как врач"? Отвечаю: я установил полную зависимость
между размером женской груди и гибелью империй. Вы наверняка
знаете о том, что когда рождается больше мальчиков, чем
девочек, то быть войне? Знаете? Не притворяйтесь, ведь знаете!
- Знаю, - сказала Анна.
- Вот видите, Мишенька, Зиночка знает! - победоносно
воскликнул Преображенский, - Так вот, когда в моде полногрудые
женщины - символ материнства - быть войне. Вспомните
секс-символы, так их сейчас кличут, 20-40-х годов, это же
женщины с грудью шире плеч. А вот когда в моде плоскогрудые
доски, быть развалу империи. Посмотрите на этих телевизионных
вертихвосток, их же от мужчины в одежде не отличить.
- А Венера, эта, Милосская, она что, символ гибели
Римской империи? - абсолютно заплутав в своих размышлениях,
помноженных на идиотизм сумашедшего доктора, пробурчал я.
- Причем тут Рим? Где Рим и где Милосс. Впрочем, как
угодно... Вы в Париже, батенька, были? В Лувре не бывали,
часом? А мне довелось! У нее груди нет как таковой! Сравните ее
с бюстом Инессы Арманд, или Мерилин Монро времен холодной
войны! - разошелся не на шутку профессор.
- Вы, наверное, сексопатолог, - я скуки ради предпринял
отчаянную попытку угадать специальность профессора.
- Что вы, Мишечка! Я педиатр, детишек врачую, Айболит
недорезаный. А вообще в детстве мечтал быть гинекологом. Но
потом подумал, видеть все ваши женские прелести каждый день, -
сказал дедок и кивнул на Анну-Маргариту-Зиночку, - так ведь и
в импотенты не долго попасть, а вот прожив жизнь, я так и не
нашел той одной единственной, так что иной раз жалею, хоть бы
насмотрелся, - мечтательно произнес старик.
- А как вы мою грудь оцениваете? - странным образом
заинтересовалась Анна.
Я поневоле задумался над природой женского организма:
почему я уже едва сижу, а эта свеженькая, как после курорта,
еще и щебечет со старичком, будто ей он интересен безумно.
- Эх, без детального, кропотливого анализа, да еще при
вашем кавалере, простите покорнейше, не могу!
- А давайте выйдем, у вас же тут хоромы, как бы не
заблудиться, - предложила Анна.
- Отчего же, давайте, - резво согласился Айболит, - ваш
муж не против будет?
- Не против, не против, - засобиралась Анна.
Я к тому моменту настолько осовел, что был не против
всего, против чего можно было бы быть против.
Старик и Анна вышли, шушукаясь, плотно притворив за собой
дверь. Я посидел минут десять в тягучем раздумьи о корреляции
женских грудей с международной напряженностью, меланхолично
похлебывая водку и запивая ее чаем. Потом мне все враз
осточертело, я рывком встал и открыл настежь дверь. Прошел из
одной комнаты в другую, затем в третью (удивительно, сколько
комнат у этого "недорезаного Айболита", не иначе, Бармалея из
коммунальной квартиры выселил на 101-й километр), заглянул в
ванную, туалет, кухню, кладовку... Везде стояла звенящая
тишина.
"Странно, - подумал я, - Ох, как странно..." Внезапно на
меня навалился страх. Я почувствовал себя жутко одиноким и
незащищенным. Один, в пустой квартире... Это было глупо, но мне
было страшно, как в детстве, когда кажется, что в темном углу
таится серый волк. Звать на помощь... Я попытался закричать, но
голосовые связки в последний момент тоже струсили, и из горла
вырвался лишь слабый звук, будто ягненок жалобно проблеял:
"ме-е-е..."
Неожиданно прямо передо мной в стене открылась потайная
дверь и из нее вышел в коридор профессор в зеленом
хирургическом халате и в резиновых перчатках. Вид у него теперь
был очень деловой и важный. Глаза его играли тусклым оловянным
блеском. При виде его я обрадовался, что не одинок в этом
кошмарном месте.
- Ну что, готовы? - энергично спросил он меня. -
Заходите, будете мне ассистировать.
Я послушно зашел в его лабораторию и увидел при ярком
свете огромной лампы под потолком металлический стол посреди
комнаты. На столе лежала, привязанная ремнями, обнаженная Анна.
Рот ее был заклеен широким пластырем. Кажется, она плакала: ее
глаза были красными и влажными, - но я не почувствовал к ней
жалости, скорее, пренебрежительное отвращение, впрочем, не
очень сильное.
- Обожаю послушных людей, - потрепал меня по щеке
профессор. - Как вы себя чувствуете?
- Уже хорошо, - приободрился я.
- Блаженны нищие духом! - возгласил профессор. - Все
наши болезни, физические и душевные - от стрессов, а стрессы,
как известно... от чего?
- От переживаний, - с готовностью подсказал я.
- Молодчинка! - потрепал профессор мои вихры. -
Американцы это давно уже поняли, поэтому они и не болеют. У
меня вот двоюродная сестра в Балтиморе: у нее муж совсем
состарился, дряхлый такой старикашка стал (он ее на тринадцать
лет старше), ворчал целый день, все жаловался не по делу. Так
она его в дом престарелых сдала, и ей спокойней, и ему там
среди подобных веселее. А сама попугайчика завела, назвала
Джорджем, как мужа. И очень прекрасно себя чувствует. Приходит
домой: "Honey, I'm home!" - а Жоржик ей в ответ: "Hello,
sweet-heart!" Главное не горевать, не переживать и не
убиваться, тогда жить будете долго и припеваюче, верьте мне, я
старше, а значит мудрей.
- Чем я могу помочь вам? - с готовностью спросил я,
проникаясь все большей любовью к этому доброму и мудрому
человеку.
- Видите ли, - доверительно сказал он, - я всегда был
гуманистом, но в наш жестокий демократический век невозможно
оставаться простофилей, как при коммунизме. Как это ни
прескорбно, человеческая жизнь потеряла свою абсолютную
ценность, а взамен приобрела цену, сопоставимую с ценой
продуктов питания или средств передвижения. Поэтому и убийств
сейчас так много. Людей, знаете ли, стали убивать из-за
квартир, из-за машин, из-за турпутевки... А что делать?
Сопротивляться нашему жестокому времени? И бесполезно, и вредно
для организма. Но я открыл способ, как сохранить человеку
жизнь, утилизировав его тело. Хотите знать?
- Конечно, мне ли не хотеть, - робко ответил я.
- Вы знаете, почему обесценилась человеческая жизнь?
Потому что человека нельзя продать! Те народы, у которых есть
рабство, очень даже ценят людей. Они знают людям цену. А у нас,
у русских? "Грош тебе цена!" - вот наше с вами расхожее
выражение. А тем временем, собак на рынке покупают по безумно
дорогим ценам. Улавливаете?
- Готов признаться, что не улавливаю, - сознался я.
- Ну вот посмотрите на эту женщину, - кивнул он на Анну.
- Какой с нее прок, кроме удовлетворения низменных
потребностей? Работать она вряд ли умеет, домашним хозяйством
наверняка заниматься не хочет, а внимания к себе требует как
царствующая особа, не иначе. А вот представьте, не лучше ли
было ей самой и окружающим, если бы она была, скажем, гончей
борзой? Да и ей самой это бы наверняка больше нравилось:
погоня, азарт, ощущение скорой добычи... Что может сравниться с
этим в ее настоящей жизни? Серые семейные будни? Пьяные
дискотеки? Охота за обновками по магазинам? Теперь понимаете?
- Не до конца, - вздохнул я.
- Ладно, не буду вас мучить философией, - пожалел меня
профессор. - Я изобрел способ, как превращать людей в собак. С
последующей продажей в надежные руки: мне все же не безразлична
судьба моих пациентов. Технические детали вам знать не
обязательно, но суть заключается в воздействии на подгрудную
железу. Вы готовы мне помогать?
- Конечно, док, - с радостью ответил я.
- Тогда подайте мне шприц - он как раз прокипятился и
остыл, пока я развлекал вас разговорами.
Я подал профессору шприц из железного корытца, и он втянул
в него жидкость из небольшой баночки.
- Маленький обезболивающий укольчик, - он вонзил шприц в
левую грудь Анны - она только слабо дернулась. - Теперь
возьмите со столика скальпель и подайте мне, - сказал
профессор. - Нет, не этот, тот, что побольше.
Я взял со стола скальпель: отблеск его зеркального лезвия
резанул мне по глазам, и тут вдруг произошло неожиданное... Я
остро почувствовал, как кровь ударила мне в голову, и у меня
зачесались руки. И вновь, как в коридоре, я ощутил
безысходность, но теперь это чувство толкало меня на действия,
заставляя искать выход из тупика.
- Давайте, давайте, - поторопил меня профессор.
- На! - резко обернувшись, я отрывистым движением руки
воткнул скальпель в печень профессора. (Где у человека
подгрудная железа, я не знаю, но где почки и печень я знал еще
с детского сада - там такая шутка была: "Удар по почкам
заменяет кружку морса!").
- Маму зачем? - удивился профессор бессмысленной фразой,
недоуменно разглядывая торчащую из халата ручку скальпеля.
Он сразу и теперь уже бесповоротно стал жалким скорбным
стариком, каким и был, когда открыл нам дверь. Из-под его
штанины закапали на ботинки крупные капли крови. Мне стало его
даже немного жаль, и я сказал:
- Козлина ты профессорская, дозу надо было правильно
рассчитывать!
Он упал. Похоже, он был теперь совсем не жилец, и я
потерял к нему всякий интерес. Взяв другой скальпель, я
перерезал ремни и освободил Анну.
- Какой же ты гад! - закричала она, разлепив себе рот.
- Конечно, гад, - согласился я, - он же мне в чай
какой-то гадости подсыпал. Хорошо, водка частично
нейтрализовала... Я из-за тебя сегодня знаешь, сколько трупов
наделал? По всем законам за такие подвиги "вышак" полагается! У
тебя дружки - один другого краше. Этот, похоже, жену свою уже
в виде Шарика загнал.
- Нет, что ты! Он мне ее фото показал, перед тем как. Она
метанием молота занималась, из нее такой волкодав вышел бы, что
остались бы от профессора рожки да ножки.
- Рожки, это ты славно подметила, а зачем ты ему сиськи
свои подсовывала, ведь не он же тебя сюда тащил, а ты его?
- А веришь ли, у меня как начали чай пить, всплыла из
памяти картинка, что меня здесь кто-то хватал за грудь.
- Ну, этот кто-то наверно сейчас хвостиком виляет, -
попытался пошутить я.
- Возможно, - с хрипотцой в голосе произнесла Анна К. и,
закрыв глаза, затихла.

11. Бонни и Клайд
Я сидел и глядел в одну точку уже с пол-часа, не меньше.
Точка была достойная - пупок обнаженной молодой почти
незнакомой мне женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11