В Челфонте находилась усадьба Челфонт Хаус с одноименной деревней; по другую сторону плоскогорья, укрывшись под сенью вековых деревьев, лежала усадьба Фулмир. А еще на две мили дальше, к западу, там, где плато прерывается рядом волнообразных холмов, стоял великолепный замок Бэлстрод, родовое владение сэра Мармадьюка Уэда.
Равнина, раскинувшаяся между этими тремя владениями, не носила почти никаких признаков жилья. Самое название — Джеррет Хис — указывало, что представляла собой эта безлюдная местность. Это была пустынная равнина, по которой никогда не проходил плуг, густо заросшая вереском и дроком. Кое-где изредка попадались низкорослые рощицы, перелески, где среди остролиста и можжевельника одиноко торчали белые и черные березы; но по обеим сторонам плато склоны долин были покрыты густым буковым лесом.
Через эту пустынную равнину проходила большая королевская дорога, соединяющая Лондон с Оксфордом; далее она шла мимо Бэлстрод Парка до города Биконсфилда.
Поперек Джеррет Хис шли еще две дороги; одна из них вела от усадьбы Фулмир к селению Челфонт, другая соединяла Челфонт с селениями Сток и Виндзор. Но это были не столько дороги, сколько тропки для вьючных лошадей, петляющие среди деревьев и зарослей дрока. Проселок от Стока до Челфонта считался наиболее оживленным; на склоне плато, обращенном к Челфонту, стояла харчевня «Вьючная лошадь», казалось бы, знаменующая собой движение и торговлю, но ни то, ни другое не отличалось бойкостью, а о харчевне ходила худая слава.
Но как бы там ни было, это был единственный признак жилья в Джеррет Хис, если не считать старой, развалившейся хижины у края проезжей дороги в Лондон, как раз в том месте, где она поворачивает к западу от Красного Холма и выходит на плато.
В этой хижине уже давно никто не жил. Крыша у нее давно обвалилась; это было не жилье, а развалина. Небольшой пустырь перед ней, через который теперь проходила дорога, когда-то, возможно, был садом, но теперь весь порос дроком и кустарником и только тем и отличался от окружающей густой чащи, что кусты здесь еще не успели сойтись сплошной стеной.
Странно, как могло кому-то прийти в голову построить дом в таком месте! Больше чем на милю вокруг не было никакого жилья, ближайшим в сторону Челфонта была та самая подозрительная харчевня «Вьючная лошадь». Быть может, именно эта уединенность и прельстила чудака хозяина построить себе жилище в таком месте.
Но, так или иначе, это было жалкое жилище. Даже если бы белый дымок поднимался из его глиняной трубы, все равно оно казалось бы угрюмым. Но сейчас, когда оно превратилось в развалины, когда крыша его обрушилась, а стены заросли сорняком и на месте сада ощетинился колючий кустарник, оно представляло собой унылое зрелище страшного запустения и заброшенности. В таком месте, пожалуй, и в самом деле могли ограбить, да и не только ограбить, а и убить.
Между тем, как мы уже рассказали, оба путника, приятно беседуя, выехали к тому месту, где стояла полуразрушенная хижина. Месяц светил по-прежнему ярко, и за густыми зарослями, через которые проходила дорога, уже виднелись в просвете вдали, на расстоянии мили с лишним, вершины великолепных деревьев — дубов, вязов, каштанов, — выступающих на отлогих холмах Бэлстрод Парка. Путники уже могли различить в серебристом сиянии луны контуры величественного замка норманнской архитектуры темно-красного и белого цвета.
Еще десять минут — и Уолтер Уэд будет дома.
Юный паж уже предвкушал эту сладостную минуту. Вот он уже совсем рядом, родной дом, после такой долгой разлуки, родной дом, что сулит встречу с близкими и, может быть, еще нечто большее…
Всадник, которому надо было ехать дальше, уже собирался было поздравить своего спутника с предстоящей ему радостной встречей, когда вдруг какой-то подозрительный шорох справа от дороги заставил их прекратить разговор. И в ту же минуту в тишине раздался грубый окрик:
— Стой, ни с места! Отдавай кошелек!
Оба путешественника уже выехали на открытое место против разрушенной хижины, но они не успели даже сообразить, откуда раздался голос, как прямо перед ними внезапно появился человек и преградил им дорогу.
Его угрожающий вид, длинная пика, которой он размахивал над головами лошадей, не оставляли ни малейших сомнений в том, что это грабитель.
Прежде чем они успели что-либо ответить, он еще раз громко повторил свое требование, с тем же угрожающим видом размахивая пикой.
— Стой, ни с места? Отдавай кошелек? — переспросил всадник, медленно повторяя эту избитую формулу. — Вы этого требуете, почтеннейший, так ли мы вас поняли?
— Да, требую! — зарычал нападающий. — Да поторапливайтесь, коли дорожите своей шкурой!
— Так вот, — продолжал всадник, сохраняя полнейшее хладнокровие, — вы не можете сказать, что мы недостаточно быстро повиновались вашему первому требованию. Вы видите, что мы оба стоим и не двигаемся. Что касается второго, тут надо подумать. Прежде чем вручить вам свои кошельки, мы должны узнать, почему, с какой целью и, главное, кому мы должны передать свое имущество. Надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам свое имя, а также причину, побудившую вас предъявить нам столь скромное требование?
— К черту болтовню! — заорал тот, злобно замахиваясь пикой. — На большой дороге не спрашивают ни имен, ни причин! Кошелек или жизнь! Да не пытайтесь улизнуть! Поглядите, сколько нас вон там — целая дюжина! И не пробуйте сопротивляться! Вы окружены!
И с этими словами разбойник махнул своим страшным оружием в сторону густой чащи.
Глаза обоих путников невольно устремились в ту сторону, куда указывала пика.
Да, действительно, они были окружены. Шесть или семь человек, необыкновенно свирепого вида, вооруженные таким же оружием, как и их атаман, стояли вокруг открытой поляны на равных друг от друга расстояниях, наполовину скрытые деревьями и кустарником. Они стояли совершенно неподвижно. Даже пики в их руках словно застыли в воздухе. Никто из них не издавал ни звука, не порывался вперед, а ведь, казалось бы, им следовало это сделать хотя бы для того, чтобы подкрепить требование своего атамана.
— Смирно, товарищи! Ни шагу! Нечего торопиться! — командовал тот. — Мы имеем дело с порядочными людьми. Не надо причинять им вреда — они не будут сопротивляться.
— А вот и будут! — насмешливо крикнул всадник, выхватывая решительным жестом пистолет из кобуры. — Я намерен сопротивляться не на жизнь, а на смерть! И этот храбрый юноша тоже.
Уолтер поспешно извлек из ножен свою гибкую рапиру — единственное оружие, которое у него было.
— Как! Сдаться шайке трусливых грабителей? — продолжал всадник, взводя курок. -Нет! Скорей уж…
— Да падет ваша кровь на вашу голову! — вскричал разбойник, ринувшись вперед и яростно выбрасывая пику так, что ее стальной конец едва не вонзился в шею лошади.
И, наверно, тут же ему и пришел бы конец, если бы яркий свет месяца не озарил внезапно эту страшную, свирепую физиономию, искаженную злобой, обросшую густой черной щетиной, с черной всклокоченной бородой, с налившимися кровью глазами, сверкающими неистовой яростью из-под черной копны волос, падающих космами на лоб.
Всадник уже поднял взведенный пистолет. Стоило только нажать курок — грянул бы выстрел, и разбойник тут же свалился бы бездыханный под ноги его коня.
Но внезапно рука всадника опустилась, и из уст его вырвалось изумленное восклицание.
— Грегори Гарт! — вскричал он. — Ты — разбойник!.. Грабитель! Ты дошел до того, чтобы убивать…
— Хозяин! — сдавленным голосом прохрипел бродяга, чуть не выронив из рук пику. — Как! Это вы? О, простите, простите меня, сэр Генри! Я не знал, что это вы!
С трудом вымолвив эти слова, он бросил наземь оружие и, низко опустив голову, стоял пристыженный, не смея поднять глаза на всадника, из-за которого дело приняло такой неожиданный оборот.
— Ох, мастер Генри! — снова воскликнул он. — Вы простите меня, не правда ли? Хоть и зверь я стал, а, клянусь, не пережил бы, если бы, не дай Бог, хоть волосок задел на вашей голове! А все это моя проклятая доля, она-то и довела меня до этого!
На минуту воцарилась глубокая тишина. Даже все бандиты из разбойничьей шайки, казалось, почувствовали необычайность положения: ни один из них не пошевелился и не открыл рта.
Пристыженный атаман первый нарушил это неловкое молчание.
— Ах, мастер Генри! — вскричал он отчаянным голосом, не помня себя от горя. — Убейте меня, если хотите! Застрелите тут же! После того, что случилось, мне только и остается, что умереть. Вот вам моя грудь! Всадите в нее пулю и положите конец несчастной жизни Грегори Гарта!
И с этими словами он рванул свой истрепанный камзол и обнажил широкую мускулистую грудь, сплошь заросшую густой черной шерстью.
Приблизившись вплотную к коню, он подставил всаднику свою грудь, словно искушая смерть, которую он так настойчиво призывал. Его слова, выражение его лица и весь его вид — все доказывало полную искренность.
— Ну, ну, полно, Гарт! — успокаивающе сказал всадник, пряча пистолет обратно в кобуру. — Ты хороший человек — по крайней мере, был когда-то, — не такой, чтобы тебя следовало вот так пристрелить.
— Да, когда-то был, мастер Генри! Может, оно и правда. Но теперь я только этого и заслуживаю.
— Не обвиняй себя, Грегори. Тебе, так же как и мне, выпала тяжелая жизнь. Я это знаю и поэтому не буду попрекать тебя тем, что случилось. Слава Богу, что не вышло похуже! Будем надеяться, что это послужит твоему исправлению.
— Я исправлюсь, мастер Генри, обещаю вам! Непременно исправлюсь!
— Рад слышать это и не сомневаюсь, что ты сдержишь свое слово. А теперь прикажи своим верным сообщникам — кстати, ты их хорошо вымуштровал! — отступить и пропустить нас. Завтра утром по этой дороге проедет большая компания, и я ничуть не возражаю, чтобы ты и твои товарищи поупражнялись на них в своем необычном ремесле. А сейчас прикажи этим молодцам отойти подальше. Я не хочу подпускать их близко, а то как бы мне, на грех, не попался среди них еще какой-нибудь старый знакомый, так же вот, как ты, сбившийся с пути.
Разбойник слушал все это молча, и по его свирепому лицу пробегало какое-то странное выражение; внезапно оно расплылось в добродушную, плутоватую улыбку.
— Ах, мастер Генри, приказать-то я могу, чтобы угодить вашей милости, да только они меня не послушают. Но вам нечего их бояться. Можете подойти хоть вплотную, — они вас не тронут. Хотите, колите их шпагой, любого насквозь проткните, — и не пикнет!
— Вот как? Признаться, на редкость терпеливые малые! Но довольно! Что ты хочешь сказать этим, Грегори?
— Да то, что там никого нет, мастер Генри, — пустота, ровно никого. Ведь это все просто чучела — старые платья да шляпы, и все они хорошо послужили своим хозяевам, пока не попали в руки Грегори Гарта; ну, а теперь они служат ему и неплохо несут свою службу, только она совсем другого рода, как вы сами изволите видеть.
— Так, значит, это просто пугала? У меня промелькнуло такое подозрение.
— Пугала, мастер Генри, и ничего больше. Совершенно безвредные, как и я был когда-то; но после того, как у вас отобрали старое поместье и замок и вы уехали в чужие края, после того…
— Я не хочу слышать твою историю, Гарт, — перебил его прежний хозяин, — по крайней мере, после того… Что было, то прошло! Не будем поминать прошлого, если только ты обещаешь мне на будущее бросить свое теперешнее занятие. Рано или поздно, а оно приведет тебя на виселицу.
— Ну, а что же мне теперь делать? — жалобно-укоряющим тоном спросил разбойник.
— Что делать? Да все, что угодно, кроме того, что ты делаешь теперь. Найди себе честную работу.
— Уж сколько я старался и искал! Ах, сэр Генри, вы ведь давно не были в наших краях, не знаете, какое теперь гиблое время! И что только у нас делается! Жить честно — это значит помереть с голоду. Честность теперь не в ходу, у нас в Англии!
— Будет время, — сказал всадник задумчиво, откидываясь в седле, — когда ее будут ценить, и это время не за горами… Грегори Гарт! — продолжал он, обращаясь к разбойнику серьезным и строгим тоном. — У тебя смелое сердце и сильная рука, я это знаю. И я не сомневаюсь, что, несмотря на то что ты сейчас ведешь преступную жизнь, ты сам стоишь за справедливость и чувства у тебя правильные, ибо ты тоже пострадал за них. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Понимаю, сэр Генри, понимаю! — горячо отозвался разбойник. — Правильно вы говорите! Хоть я и зверь и разбойник, а у меня все-таки есть чувство в груди. Из-за этого я и дошел до такой жизни!
— Послушай меня, — сказал всадник, нагнувшись с седла и понижая голос. — Недалеко время — и, может быть, гораздо ближе, чем думают иные, — когда твердое сердце и сильная рука, такие, как у тебя, Грегори, понадобятся на другое дело, намного более полезное, чем твое теперешнее ремесло.
— Вы правда так думаете, сэр Генри?
— Да, правда. Послушайся моего совета. Распусти своих верных помощников — их стойкость пригодится на что-нибудь другое. Постарайся сбыть их одежонку и живи себе тихо и спокойно, жди, когда раздастся священный клич «Во имя Бога и народа!»
— Да благословит вас Бог, сэр Генри! — вскричал разбойник, бросаясь к нему и в избытке чувств горячо тряся руку своего бывшего хозяина. — Я слышал, что вы поселились в старом доме, там в лесу, но уж никак не ожидал, что встречу вас на этой дороге. Позвольте мне прийти к вам! Обещаю вам, что вы никогда больше не увидите меня разбойником. С этой ночи Грегори Гарт распрощается с большой дорогой!
— Вот это хорошее решение! — сказал всадник, дружески пожимая руку разбойника. — Я рад за тебя, держись его… Спокойной ночи, Грегори! — крикнул он, отъезжая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53