Я сложил карты,
спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру. Карл заехал за мной ровно
в девять на своем "Бьюике". После десяти минут езды мы под'ехали к
небольшому белому особняку, окруженному большим садом. Узенькие дорожки
сада были посыпаны желтым песком, отчего они казались золотыми. Во всех
окнах дома горел свет и доносились раскаты музыки. Карл провел меня в
довольно просторный зал гостиной, где на диванах и в креслах сидели около
десяти гостей, мужчин и женщин. Среди женщин были и очень привлекательные.
Мужчины всех возрастов, однообразно и элегантно одетые. С нашим приходом
все пришло в движение. Меня поочередно представили каждому гостю и потом
все шумной толпой направились в соседнюю комнату, где были расставлены
столики на четыре персоны каждый. Вышла хозяйка дома, стройная миниатюрная
женщина с черными как смоль волосами, спускавшимися мягкими волнами на ее
оголенные плечи. Размашистое декольте позволяло видеть ее нежно-розовые
упругие округлости грудей, разделенные узкой темной бороздкой. На ней было
черное атласное платье, достигавшее колен. Справа на платье был такой
глубокий разрез, что при ходьбе были видны голые ноги выше чулка. Она
блистала драгоценностями, красотой и молодостью. Мы познакомились и я, как
почетный гость, был приглашен к столу. Ее звали Салина. Отец ее, богатый
американец, поощрял все прихоти дочери, считая это верхом оригинальности
своей фамилии. Она увлекалась экзотикой дикой Африки и вот уже второй год в
этом особняке беспрерывно праздновала свою юность с многочисленными
друзьями. Одна половина столовой была свободна, и там расположился
небольшой джаз. С нами за столом села лучшая подруга Салины маргарита граф
и Карл. Ужин начался. Звенели бокалы, звучали тосты, гремела музыка. Салина
пригласила меня танцевать буги. танцевала она страстно и самозабвенно.
Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе, совершенно обнажая
красивые холеные ноги. Слегка влажные от пота руки она совала мне в рукава
и, охватив мои запястья под манжетами, лихо вертелась вокруг меня,
закидывая свои ноги как можно выше. Наконец и меня захватил ритм танца. И
почти бессознательно совершал я головокружительные па, поражая окружающих.
Мы с ней, хмельные и возбужденные, опустились прямо на пол. Нам
зааплодировали. Глядя на свежее благоухающее тело Салины, я не удержался и
прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с
удивлением взглянула на меня, погладила мою руку и порывисто вскочила на
ноги. Я тоже встал и взял ее под руку, проводил ее к столику.
- Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели.
- В десять часов утра.
- О, как мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте уйдем
отсюда.
- Давайте.
Мы вышди в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали сад и
дорожку, по которой мы шли. Я взял ее под руку, и она прильнула ко мне
ближе. Мы свернули на более узкую тропинку, по которой пришлось идти по
одному и она прошла впереди, а я следовал за ней и любовался ее фигурой,
освещенной слабым отблеском долетавшего сюда света. Наконец, мы подошли к
небольшой застекленной беседке. Она открыла своим ключом дверь и пропустила
меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна совсем не пропускали
света. В беседке было темно как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и
чуть не упал, потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь
присмотреться, но тщетно. Было совершенно темно. Где-то рядом я услышал
дыхание Салины. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий матовый свет
немного осветил беседку. Роскошное убранство этого уголка ошеломило меня. Я
сидел на широкой бархатной тахте, покрытой чудесным персидским ковром.
Рядом стоял маленький круглый столик с цветами в хрустальной вазе,
отделанной золотом. У столика два пуфа, на одном из них сидела Салина.
Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого были расставлены в
красивом беспорядке флаконы духов. Почти посредине комнаты высился
великолепный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт ковром во
всю комнату. Окна завешаны синим бархатом, а потолок задрапирован алым
шелком. Я не упомянул еще низенький шкафчик с книгами, но он мне не
бросился в глаза, я заметил его позднее. Салина была довольна впечатлением,
которое произвел на меня этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на
меня, ожидая, когда я заговорю сам.
- Что это? - спросил я.
- Это мое убежище. Нравится?
- Здесь чудесно, особенно, когда вы здесь.
- Без меня не может быть и этой беседки. Когда я буду уезжать отсюда,
я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут, что я ревную ее ко
всякому, кто мог бы получить в ней то же самое. Я очень привязалась к
вещам, некоторые из них я люблю как живые. Это называется фетишизмом, но
меня не пугает это слово. Пусть называется как угодно, но мне так нравится.
А у вас есть любимые вещи?
- Нет, впрочем, есть, - и я вспомнил карты и туз червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало.
Мне не хотелось говорить ей про карты, и, чтобы замять разговор, я
переменил тему.
- Какие у вас чудесные волосы. Они придают вашему лицу невыразимое
очарование.
Она кокетливо тряхнула головой и, мило улыбнувшись, ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж слишком много желающих
на земле иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина. Вы мне нравитесь. Она поднялась с пуфа
и подошла к трюмо. Отыскав ножницы, она быстро отрезала длинный локон у
виска.
- Нате! - она бросила мне волосы, и они, как тоненькие серебряные змейки,
рассыпались передо мной. Я бережно подобрал их и положил в портсигар. А она
причесалась, протерла лицо и руки духами и села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый. Я просто поражен вами и всем этим и никак не могу
придти в себя.
- Хотите, я покажу вам журналы, в которых помещены мои портреты? - Она
подошла к шкафчику с книгами и вытащила оттуда целую кипу, - вот я во
Франции на конкурсе красоты - Мисс Вселенная 1945 года. А вот я в Дании...
А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный кабриолет. Я специально
привезла его из Америки, чтобы ошарашить королеву.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой была я, а она только присутствовала при мне.
Салина выбрала из кучи один красочный журнал и показала его мне. На обложке
фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы считать ее
просто голой. На ее руках были черные перчатки, инкрустированные блестками,
в черных волосах пламенем горела рубиновая роза. Сквозь узкие прорези
черной бархатной маски просвечивали искорками зрачки глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное, вы.
- Это я так была одета в прошлое рождество на празднике в Майами, там
было много почтенных дам, они шарахались от меня, как от чумы, - со смехом
сказала она, любуясь своей фотографией, - Но все остальные были потрясены
экстравагантностью моего костюма, парни бегали за мной толпами. На них
смешно было смотреть. Один до того разгорячился, что в самозабвении
слизывал пот с моего плеча во время танца. Я очень люблю, когда на меня
смотрят мужчины. Мне приятно наблюдать, как возбужденные моим голым телом,
они всем телом начинают трепетать от плотского возбуждения. Они шарят по
мне глазами и чудится, будто на глазах у всей публики меня гладят по самым
сокровенным местам, будто взгляды этих мужчин проникают в меня, как плоть в
плоть. О, я упиваюсь этим и мне хочется в такие минуты еще больше
раскрыться их взорам и отдаться одновременно всем.
Салина закрыла глаза и запрокинула голову, исступленно шепча:
- Как жаль, что люди ограничили себя пресловутой моралью, сковали себя
навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во всей вселенной
назвали пороком. Ах, люди, люди, - вырвалось у нее. Она встала с дивана и
подошла к окну. Воцарилась неловкая тишина. Я не знал, что ответить ей на
этот довод и водопад страсти и, чувствуя себя виноватым, уткнулся в
журналы.
- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она, - Там было
скучно, а здесь еще скучнее. Боже! Как надоела эта скука! Как опротивел мир
со всеми его мелкими, до смешного ничтожными людьми, с его никому не нужной
целомудренностью и лживой нравственностью, а в душе у нее зловонный букет
такого порока и разврата, что кажется, она сплошная багровая дыра, в
которую чуть ли не каждый раз вниз головой бросаются мужчины. А эти
безобразные псы, жаждущие вина и оргии, в минуты потрясения вдруг начинают
громко вещать о морали, о нравственности, пренебрежительно говорить -
шлюха, с которой вчера извивался в постели, вкушая сладости, которых ему
никто, кроме женщин, не даст... Вы смотрите, в каких условиях мы живем,
почему юбки должны быть до колен, а не ниже и не выше, почему я могу
оголить почти всю грудь, но только не соски? Почему я на пляже могу ходить
голая, а по городу обязательно одеваться с головы до ног? Чушь какая-то.
Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу отдохнуть от тугого платья, но вы
здесь и мне неудобно уже это делать, если вы не отвернетесь. Ну, что же вы
молчите? Ответьте мне.
- Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия ничего сказать не
могу. У меня это с кровью матери, еще из утробы. Мы, немцы, высоко ценим
целомудрие и нравственность, для нас это не просто слова, а культура жизни.
- Ах, вы мелете чепуху! - перебила она меня, раздраженно отмахиваясь,
- Мы... Немцы... У вас не меньше проституток, чем во Франции, вы тоже
толпами лезете смотреть голое ревю и печатаете миллионами порнографические
фотокарточки, - теребя свой шелковый платок, она прошлась по комнате и
подсела ко мне, - А все-таки, вы, немцы, необычный народ. В вас нет
бесшабашной веселости и милого юмора французов, в вас нет шокирующей
развязности американцев, нет культурной учтивости швейцарцев и раболепной
лести арабов. Салина сидела так близко ко мне, что я ощущал мелкую дрожь ее
ног. Задумчиво уставившись в пространство, она молчала.
- Зачем вы мучаете себя такими нелепыми мыслями? - спросил я ее,
как-то бессознательно опуская руку на ее колено. Она вздрогнула, как под
ударом электрического тока, взглянула на меня, отодвинулась.
- Идите в гостиную. Я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь,
добавила, - Я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее лекарство.
Идите, и если Карл еще не уехал, шепните ему, чтобы он пришел сюда. Мне
хотелось ее избить, месить как тесто, меня душило бешенство. Мое самолюбие
было растоптано ее острым изящным каблучком, и это требовало отмщения. Я
сдержал свой порыв ярости, вяло пожал ее холодную руку и вышел. Проходя в
дверь, я незаметно отодвинул гардину на окне так, чтобы образовалась
довольно приличная щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшем кусте.
Через минуту, убедившись, что за мной не следят, я подошел к беседке и
отыскал свою щель. В полумраке я едва различил фигуру Салины. Она сидела
все на том же месте и в той же позе. Прошла минута, две, три. Она
нетерпеливо взглянула на часы, потом прошлась по комнате почти до двери и
вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать журналы, подолгу разглядывая
некоторые из них. Уложив журналы на место в шкаф, она посмотрела на часы и
принялась расхаживать по комнате. Взглянув на дверь, она вдруг
остановилась, с минуту подумала и стала раздеваться. Сняла платье и
осталась только в очень маленьких трусиках, которые блестящей ленточкой
прикрывали низ живота, она стала осторожно растирать оголенные груди,
любовно разглядывая себя в зеркале. Покончив с массажем, она сняла туфли и
чулки и забралась на диван. Долго укладывалась, выбирая позу и, наконец,
затихла.
- Это она так ждет Карла, - мелькнула у меня мысль, от которой мне
стало не по себе. - Я для нее плохое лекарство, что она хотела этим
сказать? Я стоял в смятении, не зная, что делать. Позвать Карла не
позволяло самолюбие, а возврашаться к ней сейчас я не решался. Меня
колотила нервная дрожь и неприятно замирало сердце. Чтобы успокоиться, я
решил пройтись по аллее и выкурить сигарету. Когда я снова подошел к
беседке, в ней было темно. Я испугался, а вдруг она ушла. И теперь у меня
не было никакой возможности ее увидеть. Но я сразу сообразил, что она не
могла никак уйти незаметно для меня, так как я шел по той дорожке, которая
вела к дому. Я решил войти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь
что будет. Темнота придавала мне смелости. Как только я вошел, Салина,
очевидно, повернулась к двери, под ней мелодично зазвенели пружины.
- Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца
содрогал меня, как порыв ветра осину. Судя по молчаливому ответу, уже
громче и с издевкой Салина сказала:
- Это опять вы?
- Да, я.
- Зачем вы пришли? Я вас не приглашала.
- Я пришел сказать, что Карл уехал.
- Да! А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это
ужасное событие?
- Нет, я никого ни о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо
ответил я, - И вообще, я вам не посыльный, если вам нужен Карл, идите и
ищите его сами.
Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался.
- Вас очень рассердила моя просьба? - уже более дружелюбно спросила
она. - Я совсем не думала, что этим вас обижу. Извините меня, я звонила
Карлу и он действительно собирался уехать. У него очень важные дела, но он
сказал, что вас он не видел, хотя разговор мой состоялся через семь минут
после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы теперь меня
извините, я хочу спать. Это единственная возможность скоротать скучную
ночь. Спокойной ночи. Под ней снова зазвенели пружины и все затихло. Я
стоял ошеломленный и раздавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от
нее, меня как будто приковали к ней невидимой цепью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16