Я почувствовал себя нехорошо, мне нужно было передохнуть. Но пойдем, давай вернемся в дом». Он с трудом поднялся на ноги, и двое братьев, которые провели в этом монастыре много, много лет, медленно побрели по направлению к огромному зданию, которое было их домом.
Этим вечером, после повечерья, когда монахи разбрелись по кельям, брат Арнольд почувствовал сильную боль, казалось, его грудь пронизывали раскаленные пики. Он едва смог постучать в стену кельи своими сандалиями. За дверью раздался шорох, и голос спросил: «Что случилось, брат? Ты болен?» «Да, – слабым голосом ответил брат Арнольд, – да, брат, не можешь ли ты попросить врача из монастырского лазарета прийти ко мне?»
За дверью что-то утвердительно пробормотали, и послышалось шарканье удаляющихся по каменному полу сандалий. Странно, подумал брат Арнольд, что монахам никогда не позволялось заходить в кельи друг друга, даже из самых невинных побуждений, никто, кроме врача, и только по медицинской необходимости, не имел на это права.
Может быть, в этом что-то было, быть может, некоторые монахи гомосексуальны? Может быть и так, подумал он. Настоятели монастыря придумали достаточно правил, чтобы не оставлять двух монахов наедине, даже гулять они имели право только по трое. Брат Арнольд лежал на своем ложе страдания и думал об этом до тех пор, пока не открылась дверь и участливый голос не спросил: «Брат Арнольд, что беспокоит тебя?» Брат Арнольд тогда снова рассказал о том, что произошло этим днем, рассказал об ударе в грудь и о падении. Монастырский доктор был дипломированным врачом, с отвращением оставившим когда-то практику, поскольку не в силах был мириться со всем тем беспорядком, который обуял медицинскую «науку» в последнее время. Он осторожно расстегнул рубашку брата Арнольда и осмотрел его грудь, на которой виднелись отливающие черным и желтым синяки, его тренированный глаз заметил, что у брата Арнольда были сломаны ребра. Он прикрыл грудь больного, поднялся на ноги и сказал: «Я должен пойти к отцу настоятелю и доложить об этом, брат Арнольд. У тебя сломаны ребра, тебе нужен рентген и лечение в больнице». После этого он молча повернулся и вышел.
Вскоре опять послышался шорох и сильно приглушенные голоса в коридоре. Его дверь открылась, и зашли младший настоятель и врач. Взглянув на него, отец-настоятель сказал: «Брат Арнольд, тебе придется поехать в больницу на рентген и чтобы тебе вправили ребра и наложили гипс. Я пойду и доложу аббату, чтобы он мог сделать необходимые распоряжения. А пока врач останется с тобой, на тот случай, если тебе понадобится помощь». Отец-настоятель повернулся и собрался уходить, но брат Арнольд крикнул: «Нет, отец-настоятель, нет, я не хочу в больницу, я столько слышал о врачебных ошибках там, лучше пусть меня лечит наш монастырский врач, а если это не в его силах, я вручаю свою душу Господу».
«Нет, так не годится, брат Арнольд, этого я не могу позволить. Только аббат может принять такое решение, я пойду к нему», – сказал отец настоятель и покинул келью.
Монастырский врач мало чем мог помочь престарелому монаху, но он намочил кусок ткани и вытирал пот со лба брата Арнольда, чтобы хоть как-то унять жар. Он снова расстегнул одежду монаха, чтобы даже и ее вес не давил на сломанные ребра. Они сидели теперь вместе, так как старик приподнялся в постели, так ему было легче дышать.
Скоро опять послышались шаги. Дверь кельи отворилась и вошел аббат. Отцу-настоятелю пришлось ждать за дверью, поскольку келья была такая маленькая, что, когда на койке лежал один человек, в нее могло войти еще только двое. Аббат подошел и взглянул на брата Арнольда, когда он увидел, в каком состоянии была грудная клетка последнего, на лице его проступили ужас и замешательство. Врач и аббат что-то обсудили вполголоса, и затем аббат повернулся к брату Арнольду со словами: «Я не могу взять на себя такую ответственность, брат Арнольд, и оставить тебя здесь в таком положении. Тебе придется поехать в больницу.» Он секунду помедлил, в глубоком раздумье, захватив нижнюю губу большим и указательным пальцами. Потом он снова взглянул на брата Арнольда и сказал: «Учитывая твой возраст, брат, и твое состояние, я могу, если пожелаешь, позвонить епископу, и только тогда, если он позволит…»
«Спасибо, большое, господин аббат», – промолвил брат Арнольд. «Мне тяжко было бы покинуть мое жилище здесь и устремиться к неведомым опасностям больницы, ведь теперь такие больницы… Я столько слышал о них плохого, что у меня нет к ним доверия, а без него мое лечение будет невозможно. Я полностью вверяю себя заботам нашего монастырского врача».
«Как скажешь, брат Арнольд, – сказал аббат, – я не должен при тебе так говорить, но я не могу не согласиться с тобой».
Аббат вышел из кельи и вместе с отцом-настоятелем пошел к рабочему кабинету аббата, откуда он через несколько минут уже звонил епископу города Диосез, ведь именно там находился монастырь. Можно было слышать, как аббат повторял: «Как скажете, господин епископ, как скажете. Так я и сделаю. Да, до свидания», – затем телефонная трубка опустилась на рычаги.
Аббат сидел молча, затем, видимо осененный какой-то мыслью, он послал за писцом, который пришел, чтобы со слов аббата составить бумагу, которую брат Арнольд должен был подписать. Там говорилось, что если брат Арнольд отказывается поехать в больницу, то он остается в монастыре под свою собственную ответственность и монастырские власти не отвечают за последствия такого решения.
В ярком свете полной луны белые стены монастыря холодно блестели. Легкие суетливые облачка проносились мимо блистающего лунного лика, причем в облике монастыря от этого появилось что-то зловещее. Лунный свет, ярко отражаясь от множества окон, сиял и, казалось, подмигивал клубящимся тучам. Где-то гулко ухала сова, совсем рядом слышался мягкий шелест волн, накатывающихся на прибрежный песок, одна дальше другой, и вновь уходящих, чтобы уступить место следующим. За монастырскими стенами стояла тишина, все звуки были приглушены, будто даже стены знали, что неподалеку притаилась смерть, стены словно ждали шелеста крыльев ангела смерти. Время от времени слышны были все те звуки, которые всегда живут в старых, старых зданиях, которые ощущают на себе груз столетий. Мыши тихонько скреблись на полированном полу, перебегая с места на место, изредка какая-нибудь из них испуганно пищала. Но само здание молчало, как только умеют молчать старые здания. Затем в часовне пробили часы, звуки разносились по внемлющей им округе. Откуда-то издали доносился стук колес поезда, несущегося по направлению к городу.
Брат Арнольд мучился от боли в своей постели. В свете мерцающего огонька свечи он видел сочувственное лицо монастырского врача. Вдруг, так внезапно, что брат Арнольд вздрогнул от неожиданности, врач сказал: «Брат Арнольд, мы очень озабочены тобой, твоим будущим. Некоторые твои мысли столь отличаются от канонических. Похоже, ты убежден, что не важно, во что человек верит, лишь бы верил. Брат Арнольд, на склоне дней твоих, покайся, покайся, проси отпущения грехов. Может быть, мне позвать духовника?»
Брат Арнольд посмотрел на него и сказал: «Отец, я удовлетворен прожитою жизнью, я попаду в то место, которое считаю раем, я следую путем своей веры, мне не обязательно во всем слушаться писания. Я считаю, что наша ортодоксальная религия грешит узостью взглядов». Он задохнулся от боли, ему казалось, что в груди у него бушует пожар, что в грудь кто-то забивает железные гвозди, и он подумал о гвоздях, которыми были пробиты руки и ноги Христа, он подумал и о боли от уколов копья стражника, стоявшего возле распятия.
«Преподобный отец, – воскликнул Арнольд голосом, полным боли и недоумения, – кто эти люди, собравшиеся у моей постели? А, вот, вижу, это моя мать, она пришла, чтобы призвать меня в Лучший мир, в Лучшую жизнь. Здесь мать, отец и многие мои друзья». Врач вскочил, выбежал за дверь и внезапно забарабанил кулаком по двери соседней кельи. За дверью послышался возглас удивления, и из-за нее появилась бритая голова монаха.

«Скорее! Скорее! – сказал монастырский врач, – зови аббата. Брат Арнольд покидает нас».
Не застегнув рясу и не одевая сандалий, монах понесся по коридору и запрыгал вниз по лестнице. Вскоре он вернулся вместе с аббатом, который ждал этого момента в своей комнате.
Брат Арнольд дико взглянул на него и воскликнул с мукой в голосе: «Почему, почему мы, служители церкви, проводники веры, боимся умирать?» В мозгу брата Арнольда прозвучал ответ на его вопрос: «Ты все поймешь, Арнольд, когда придешь к нам, на Ту сторону жизни. Ты скоро будешь с нами».
Аббат опустился на колени возле кровати, держа в поднятых руках распятие. Он молился. Он молился о милосердии, о пощаде для души брата Арнольда, так часто отходившего от религиозных канонов. Колеблющееся пламя свечи, горевшей у кровати, вдруг замигало и под порывом блуждающего ветерка на миг обратилось в черный уголек мертвого фитиля. Вдруг пламя вспыхнуло вновь, и в свете этой единственной свечи видно было, как брат Арнольд поднялся, восклицая: «Nunc Dimitis, Nunc Dimitis! Господи, да будет воля Твоя, позволь рабу Твоему отбыть с миром». Он захрипел и, бездыханный, повалился на подушки.
Монастырский врач перекрестился и прочитал отходную молитву. Затем, перегнувшись через все еще коленопреклоненного аббата, он опустил веки брата Арнольда и положил на них маленькие пластинки, чтобы удерживать их закрытыми. Он подвязал умершему нижнюю челюсть, закрыв его разинутый рот и связав концы повязки поверх тонзуры на голове брата Арнольда. Он бережно поднял голову и плечи умершего монаха и вытащил подушки. Он взял руки Арнольда и скрестил их на его груди. Он позаботился о чистоте тела брата Арнольда и после этого укрыл его мертвое лицо и тело простыней.
Аббат медленно поднялся и покинул одинокую келью, пошел к себе в кабинет и отдал распоряжения одному из монахов. Через несколько минут раздались удары колокола, возвещающего о переходе в мир иной. В молчании монахи встали с постелей, одели рясы и потянулись в часовню, чтобы отпеть усопшего. Позже, когда встанет солнце, начнется месса, месса, на которую соберутся все, после чего тело брата Арнольда, облаченное в рясу, с лицом, накрытым капюшоном, с распятием в скрещенных на груди руках, пронесут по садовой дорожке впереди траурной процессии к освященному клочку земли, в котором с давних времен хоронили многих и многих монахов.
Уже сейчас двое монахов готовились пойти туда, чтобы вырыть могилу, обращенную к морю, в этой могиле тело брата Арнольда будет оставаться до полного его разложения. Монахи молча шли, неся на плечах заступы, размышляя, может быть, о том, что ждет за порогом этой жизни. Священное писание многому учит нас, но можно ли во всем, во всех деталях полагаться на него? Брат Арнольд всегда говорил – чем всегда вызывал гнев аббата, – что не нужно слишком серьезно относиться к священному писанию, что им можно пользоваться как компасом, указателем пути. Брат Арнольд часто говорил, что загробная жизнь – это просто-напросто продолжение жизни земной. Как-то раз брат Арнольд сидел в трапезной, молчаливый и неподвижный. Перед ним стояла закрытая бутылка газированной воды. Вдруг он поднялся на ноги, схватил бутылку и воскликнул: «Смотрите, братья, бутылка – это тело человека, внутри нее находится душа. Вот я открываю колпачок – и вода начинает пузыриться и бурлить, в ней циркулируют газы, так же как и в человеческой душе. Вот так, братья мои, мы покидаем тела наши по окончании жизни. Наши тела – лишь одежда для бессмертной души, когда она становится старой и ветхой и не может больше удерживать душу, та освобождается и улетает прочь. А где же находится это „прочь“? Что ж, братья мои, ответ на этот вопрос каждый из нас найдет, когда придет его время». Брат Арнольд наклонил бутылку и, залпом выпив наполненный им стакан, продолжил: «Вот так вода, которая является телом, исчезла, подобным образом исчезнут и наши тела, разложившись в земле на мельчайшие частицы».
Двое монахов размышляли об этом, пока шли по дорожке и подыскивали место, где они могли бы вырыть могилу. Шесть футов в глубину, шесть футов в длину и три в ширину. Не промолвив ни слова, они принялись за работу, аккуратно срезали верхний слой земли с травой и уложили его неподалеку, чтобы затем покрыть им свежую могилу.
В монастыре тело брата Арнольда уже выносили, прежде чем его охватит трупное окоченение и его станет трудно нести по узкой лестнице. В руках четырех монахов был брезент с четырьмя ручками по углам. Они осторожно завели его под тело брата Арнольда и положили тело точно в центре брезента. Они осторожно сложили брезент таким образом, что ручки в голове и в ногах совместились. Монахи потихоньку приподняли тело, аккуратно вынесли его в узкую дверь кельи и с некоторыми усилиями смогли развернуться в коридоре. Двигаясь медленно и повторяя строки отходной молитвы, они вынесли тело вниз по лестнице и проследовали с ним в часовню. Они почтительно опустили тело в гроб, разгладили рясу и одели сандалии на ноги мертвого монаха. Они осторожно положили распятие в мертвые руки и опустили на его лицо капюшон. Затем они принялись нести свою печальную вахту у тела усопшего брата, которая продлится до самого рассвета, когда вновь начнется месса.
Итак, брат Арнольд покинул свое тело. Он почувствовал, что какая-то сила увлекает его вверх. С некоторой опаской посмотрев вниз, он увидел, что от его нынешнего тела к бледному зловещему трупу, лежащему внизу на кровати, тянется серебристо-голубоватый шнур. Рядом с собой он видел с трудом различимые лица. Вот его мать. А вот отец. Они пришли из-за Завесы, чтобы помочь ему, чтобы направить его в этом путешествии.
Перед ним был мрак огромного, длинного туннеля или, может быть, трубы. Это напомнило ему трубу, укрепленную на шесте, с которой монахи иногда обходили деревню, поднося трубу к окнам, чтобы жители могли бросать в нее пожертвования, которые затем скатывались в мешок, прикрепленный внизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24