В саду яблонька растет,
Ветка к ветке клонится,
Парень девушку е...
Хочет познакомиться...
Трудно было такое предположить, но на вокзале города Пскова поезд Лжеаркадия встречала многочисленная депутация во главе с самим псковским воеводой Рассказовым, войска гарнизона были выстроены вдоль перрона и орали "ура", не жалея глоток, половину станционного здания занимал транспарант со словами "Привет законному государю!", красотки из здешнего театра оперетты поднесли Василию Злоткину хлеб-соль на мельхиоровом блюде и серебряный портсигар.
Лжеаркадий отщипнул кусочек от каравая, обмакнул его в соль, двумя пальцами положил в рот и, жуя, объявил воеводе Рассказову, который стоял перед ним во фрунт:
- Приятно, не стану лицемерить, весьма приятно! И девушки какие у вас симпатичные, просто феи!
Рассказов:
- Если угодно, ваше высочество, я прикажу сформировать из них роту обеспечения, так сказать...
- А что, сформируй, сформируй... это придется кстати.
Именно в ту самую минуту Василий Злоткин впервые почувствовал себя не самозванцем, а природным наследником российского престола, и ему даже пришло на ум, что, может быть, Палата звездочетов как-то просчиталась, что он в действительности и есть Государственное Дитя...
Та же история, что во Пскове, повторилась с незначительными вариациями в Порхове, на станции Дно, в Старой Руссе, так что на подступах к Валдаю войско Лжеаркадия значительно возросло за счет разного рода команд, добровольцев и гарнизонов предавшихся городов. Однако в то время, как головной состав осторожно тянулся в виду Валдая, разведка, посланная вперед на дрезине, оповестила, что город заполнен правительственными войсками, именно гвардейским корпусом, состоящим из Преображенского, Измайловского и Семеновского полков, каковые заняли позиции по окраинам и приготовились к обороне. Так в действительности и было: накануне Пуговка-Шумский вошел в город и первым делом расположил вдоль западной окраины три танковых батальона, которые должны были принять на себя первый удар повстанцев; оно бы и ничего, если бы ночью неизвестные злоумышленники не повыкачали из танковых баков спирт, и, таким образом, Пуговке-Шумскому срочно пришлось менять стратегию обороны. Позицию возле железнодорожной станции занял Преображенский полк, на городской площади укрепился Измайловский полк, правым флангом уперевшись в здание ресторана "Валдай", а левым уткнувшись в старинную ротонду, где издавна существовал музей колокольчиков, Семеновский же полк, оставленный в резерве, занял Ипатьевский монастырь.
Примерно за километр до железнодорожной станции Василий Злоткин приказал легионам выгрузиться и тремя колоннами двинул их вдоль полотна каким-то грунтовым шоссе, мимо квелых лесопосадок. План его заключался в том, чтобы силами левой колонны завязать бой у железнодорожной станции, силами центральной колонны обойти позиции Преображенского полка с фланга и, таким образом, вывести его из игры, а силами правой колонны атаковать Измайловский полк, чтобы он не смог прийти на выручку братьям-преображенцам; далее - что бог даст, а что бог даст наиболее благоприятное расположение фишек - в этом Василий Злоткин не усомнился ни на минуту.
Около часу дня Лжеаркадий взобрался на небольшую горку из шпал, присыпанных снегом и привлекательно пахнувших креозотом, переждал несколько секунд, достал носовой платок и взмахнул им в воздухе, как крылом. Ухнули четыре 72-миллиметровых орудия, и четыре латунные гильзы с шипением и лязгом вывалились на снег. Слева послышалось нестройное, продолжительное "ура" - это генерал Конь повел Русский легион в атаку на преображенцев; немного игрушечно застрекотали автоматы Калашникова, где-то грубо бил крупнокалиберный пулемет, с продолжительными паузами, точно ему требовалось перевести дух; трассирующие пули там и сям ударяли в мерзлую землю и взмывали вверх искрами, словно кто чиркал о землю незажигающимися калужскими спичками, как о спичечный коробок. Генерал Конь уже миновал линию танков Пуговки-Шумского, обезноженных и поэтому не посмевших открыть огонь, когда началась стрельба и на правом фланге, - это Иностранный легион зашел в тыл преображенцам, и добровольцы из псковичей ударили по Измайловскому полку.
И вдруг все смолкло, только слышен был гул и потрескивание пламени в стороне железнодорожного вокзала, где горело багажное отделение, сортир и два деревянных дома.
Когда Василий Злоткин въехал в город на "газике", подаренном ему еще в Порхове, он прежде всего увидел толпу пленных измайловцев и преображенцев, которые беззаботно улыбались и кивали в его сторону, как если бы они встретили хорошего знакомого, прогуливаясь по Тверской; видно было, что солдатики рады-радешеньки сравнительно быстрому, а главное, сравнительно бескровному окончанию дела, что, поскольку впереди никакой резни не предвидится, на душе у них весело и легко. Действительно, убитых было со стороны правительственных войск четыре человека, а со стороны Лжеаркадия только один эстонец. Злоткин пожелал на него посмотреть: мертвец лежал на спине возле покосившегося забора и смотрел в небо стеклянным глазом, другой ему отчинило вместе с некоторой частью головы то ли крупнокалиберной пулей, то ли осколком снаряда, и неполным он выглядел весьма странно.
"Эх ты, чудила! - подумал Василий Злоткин. - Ну ладно мы, русские, всю дорогу грыземся между собой, а ты-то чего полез? Наверное, наскучило тебе твое производство, да теща, да пьянка по выходным, - оно и понятно, куда веселей стрелять..."
Подошел генерал Конь, козырнул с форсом и доложил, что сдался без боя Семеновский полк, засевший в Ипатьевском монастыре, но, поскольку монастырь этот расположен на острове посреди озера, а лед из-за оттепели ненадежен, предаться полку будет, видимо, мудрено.
Полковник Ухов предусмотрительно вытащил из кармана блокнотик, ожидая, не скажет ли чего Государственное Дитя. А Василий Злоткин подумал о том, что он косвенно виновен в смерти эстонца, впрочем, ему легко удалось себя убедить: причиной всему не люди и не оружие, а изломы исторического процесса, который им самим управляет, как кукловод марионеткой, и вообще во всем виновата Мара...
Блондинка из восточноевропейского департамента говорила:
- Я даже думаю, что, если русским предложить на выбор - бесплатное трехразовое питание или чтобы Россия первой высадилась на Марсе, - они будут выбирать, чтобы Россия первой высадилась на Марсе.
- Послушайте, девушка, - сказал Вася, - а не пора ли в аэропорт?
Блондинка сделала свой неожиданный жест рукой, посмотрела на часы, согласилась, что действительно пора ехать, и распрощалась почему-то довольно сухо.
6
В такси, по дороге в аэропорт "Шифоль", Васе Злоткину припомнилось обещание Хозяина обеспечить ему стабильную политическую карьеру, и воображение живо нарисовало следующую картину: многотысячная аудитория, шум, гам, мелкие молнии фотовспышек, а он сам стоит на трибуне и металлическим голосом говорит... "Хватит заигрывать и юлить, пора высказаться напрямки! Прибалтийские государства?.. - геополитический нонсенс! Украинский язык?.. нету такого, есть базарный диалект русского языка!" Васю распотешила эта картина, но он серьезно подумал о том, что, поскольку мир, конечно, содрогнется от таких политических установок, то прощай, пошлая безвестность, здравствуй, слава на много лет...
Добравшись до аэропорта, он первым делом пообедал в ресторане, съев порцию устриц под "шабли" и венский шницель с маринованной спаржей, потом от нечего делать стал изучать карту вин, ненароком взглянул направо и увидел сомнительного господина с подленькими усиками и в галстуке бабочкой, который мирно дожевывал свой обед. У Васи Злоткина сердце опустилось, и последние сомнения оставили его, - это был точно Асхат Токаев.
Он спешно расплатился, покинул ресторан и принялся зигзагами и кругами обходить помещения аэропорта, пытаясь замести следы: он побывал во всех мужских туалетах и в одном из них переоделся в кожаные штаны, один раз выходил на летное поле и вернулся назад через пожарную лестницу, отсиживался в чулане со швабрами и мусорными контейнерами, с четверть часа таился, высматривая Токаева, в каком-то бутике за партией кашемировых пальто, наконец пристроился в очередь не на свой рейс и только за пару минут до критического срока юркнул в "отстойник" для пассажиров, отправляющихся в Марсель. На борту самолета он Асхата Токаева не нашел, правда, один попутчик что-то сразу засел в туалете, другой спал, закрыв лицо носовым платком, а третий зарылся в газету, и лица его было не увидать. Вася Злоткин вытянулся в своем кресле и подумал, что теперь хорошо было бы заснуть на часок-другой. Он заказал стюардессе двойную водку и прибегнул к испытанному снотворному...
"Милый Вася!
Я еще жива, слава Богу, и даже бывает, что несколько дней подряд у меня держится нормальная температура. Разве что угнетает слабость, даже самая незначительная физическая нагрузка вгоняет меня в пот и вызывает такое сердцебиение, что прямо бывает страшно. Вот пошла сегодня по воду на Урчу, зачерпнула ведерко, в которое попало два прошлогодних березовых листа, пошла назад в горку и вдруг чувствую, что воздух куда-то делся, точно его выкачали и устроили вакуум всей округе. "Ну, - думаю, - плохо, девушка, твое дело!" и тут кто-то говорит у меня над ухом: "Еще не вечер", - да так явственно, как будто это и вправду кто-то сказал у меня над ухом. Ты знаешь, Вася, что я человек суеверный, и поэтому сразу решила, что это был голос свыше.
Но если у меня дела обстоят еще туда-сюда, то природа совсем потеряла голову. Представь себе, в феврале у нас уже сошел снег и только в низинах он лежал пепельно-серый и ноздреватый, а ледоход на Урче начался в конце мая, да такой, что по ночам спать было невозможно, точно под окнами ходили тяжеловесные поезда, а птицы заявились в начале марта и целую неделю гомонили с утра до вечера, видимо, возмущаясь на холода, а на 9 мая была метель. Впрочем, весна есть весна, и солнце припекает, если подставить ему лицо, и в воздухе уже витают запахи того, чему только предстоит народиться, и от земли идет какой-то опьяняющий, животворный дух. Пахнет навозом, ожившим после зимы, теплом и наметившимися почками, а если ветер подует со стороны низин, то потянет остро-сырой прохладой. Думаешь об одном: скоро надо будет высаживать рассаду.
Кстати, о перспективах нового огородного сезона. У меня в ящиках отлично взялись помидоры и цветная капуста, но огурцы что-то не задались. Что касается кабачков, то я попробую в этом году посеять не только "грибовские", но и "цукини", потому что последние хранятся намного дольше. Словом, посевной материал у меня особых сомнений не вызывает, почва также, ибо я еще с осени добавила в грядки компоста и опилок, которые несравненно питательней всякой химической ерунды. Правда, Петрович говорит, что еще хорошо посыпать грунт опавшими листьями, а Надежда Михайловна утверждает, что они отбирают влагу, - уж не знаю, кому и верить.
Кстати, о Надежде Михайловне. Во-первых, на этот год я именно у нее купила семенной картофель, а не у подонка Гожева из Лесков, который меня надул. Во-вторых, я наконец-то побывала у нее дома, когда ходила с ведрами за картошкой. Этот визит произвел на меня жуткое впечатление. Представь себе, она никогда не открывает окон, и поэтому в избе у нее стоит такой спертый дух, что у меня сразу закружилась голова. В избе же повсюду навалены какие-то грязные тряпки, к одному стулу за неимением ножки прибит чурбачок, возле печки стоят ржавые молочные фляги и навалена горкой сносившаяся обувь, правая стена сплошь оклеена почетными грамотами, между которыми главенствует портрет Сталина, раскуривающего трубку. По-моему, слепой большевизм - это, как и блаженность, форма шизофрении.
Ну так вот... Такая безумная нечистоплотность тем более загадочна, что ведь русский крестьянин не среди монгольских степей живет, где повсюду валяются кости людей и животных (монголы не хоронят ни тех, ни других, а оставляют трупы на съедение хищникам), и не в вонючих болотах Амазонии, а на Среднерусской возвышенности, строго изящной в своей, скорее даже внутренней красоте. Может быть, особенности национальной истории воспитали в нас ген небрежения материальной стороной жизни или дело в том, что Надежда Михайловна просто живет одна. Характер у нее неуживчивый, жестяной, недаром дочка к ней глаз не кажет и даже никогда не поздравляет ее с днем рождения. С другой же дочкой стряслось несчастье... нет, тут начать придется издалека.
Дело в том, что, когда немцы в октябре сорок первого года подошли к нашим местам, линия фронта пролегла как раз по Урче: на правом берегу, где стояла деревня Новоселки, засели немцы, а на левом берегу - наши. И надо же было такому случиться, чтобы одна из дочек Надежды Михайловны в это время гостила в Новоселках у своей бабушки, где она, между прочим, и просидела до разгрома немецкой армии под Москвой. Одна дочка окончила только семь классов и до сих пор работает продавщицей в Твери, а та, что полгода просидела под немцами, окончила школу с золотой медалью и решила поступать в институт международных отношений, но у нее не приняли документы, так как она была в оккупации, и бедная девушка выбросилась с десятого этажа. Ну как это прикажете понимать?! В деревне Степанки Погореловского сельсовета Ржевского района Тверской области существует Надежда Михайловна Матюхина с мужем и двумя дочерьми, живет-поживает, добра наживает, а за многие тысячи километров некто Адольф Шикльгрубер, выскочка и дурак, не имеющий понятия о нашей стране вообще и о Степанках в частности, одним росчерком пера посылает в Россию своих солдат, и в результате двадцать лет спустя бросается с десятого этажа девушка-медалистка, которая, в свою очередь, ни сном, ни духом не подозревала о перипетиях политической борьбы в Веймарской республике и уж, конечно, никак не думала, что десять метров речной глади могут испоганить ее судьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12