Вторая, декабрьская встреча Сталина с Лениным происходит накануне дня рождения Сталина и Рождества.
Сталин прибывает вместе с депутатами Думы – его 33-х летие приобретает торжественный характер, он может, таким образом, подвести буквально рекордно-победные итоги своего решающего в жизни года:
1) Трижды удачные побеги;
2) Избрание в руководство партии;
3) Активная, увенчавшаяся победой работа в Петербурге по выборам большевиков-депутатов в Государственную Думу;
4) Успешный и расширяющийся выход «Правды», формирование вокруг нее широкого большевистского ядра среди рабочего класса и в революционном движении, и, наконец
5) Явно открытое одобрение и благожелательное отношение самого В.И.Ленина к сталинской работе в области марксистской теории (Ленин неоднократно высоко оценивает работу Сталина в письмах А.М.Горькому, Л.Б.Каменеву, и А.А.Трояновскому, говорит о ней многим другим товарищам). Для Сталина ленинская оценка в этой области была крайне важна, имела гигантское значение как чисто личное, так и для поднятия авторитета Сталина в партии.
Все эти факты вместе взятые вызывают у Сталина, уже ранее складывавшееся решение – посвятить свою деятельность исключительно работе в России, уйти, оторваться от своего закавказского региона, выйти на широкую дорогу общероссийской политической деятельности.
Поездки за границу, в Австро-Венгрию, столь сходную своими общими условиями национальных взаимоотношений и национальной борьбы с Российской империей и даже с Закавказьем, – впервые оставляют у Сталина иное впечатление от заграницы, чем отпугивающе действовавшая на всех кавказцев обстановка в Скандинавии и Великобритании, где ему ранее приходилось бывать (Таммерфорс, 1905; Стокгольм 1906; Лондон, 1907). Оказывается, не так страшен черт! Оказывается, не страшно в перспективе участвовать в решении не только сугубо внутренних партийных проблем и национальных проблем российского рабочего движения, но и в такой сфере, как международные проблемы рабочего движения, т.е. в той области, которая все еще оставалась прерогативой таких рафинированных представителей, высокообразованной интеллигенции в партии как Ганецкий, Луначарский, Красин, Коллонтай, Литвинов, Арманд, Боровский, составлявших, так сказать, передовой отряд ленинской дипломатической когорты, имевших и соответствующее воспитание и научный уровень и опыт светского общения и, не в последнюю очередь, – обладавших знанием трех-четырех европейских языков.
Сталин, разумеется, и не мог в то время мечтать войти тесно в эту когорту, но сознавать себя разбирающимся в «заграничных проблемах» он все же после посещения Кракова и Вены в конце 1912 г. уже мог. Он стал усиленно изучать немецкий язык, не надеясь суметь говорить на нем, но по крайней мере, начав довольно сносно читать и понимать немецкую политическую литературу.

8. На пути к выбору нового партийного псевдонима

Все это вместе взятое и предопределило еще ранее намеченную смену партийного и писательского псевдонима. Ни в партии русского пролетариата, ни тем более перед лицом международного рабочего движения, Иосиф Джугашвили, как член руководства большевиков, не мог уже оставаться Кобой.
Этот псевдоним, ранее не нуждавшийся в пояснении в кавказских условиях, и полный исторического и психологического смысла, теперь, переставал «работать», попав в русскую среду, т.е. уже не выполнял свою функцию.
Более того: он становился совершенно непонятным на фоне другой языковой среды, и даже превращался во что-то несерьезное, чуть комичное. А старый семинарист Иосиф Джугашвили, прилежно штудировавший древне-греческую философию, прекрасно знал классический философский постулат Аристотеля о том, что смешное есть главное отражение несовершенного, и поэтому смешное – самое неприемлемое в политике.
Юмор, смешочки, смешки да хаханьки – были всегда связаны с представлением о паясничанье, скоморошестве также и в среде простого русского народа, который рассматривал таких «юмористов», как юродивых, а потому и относился к ним в массе своей не только не серьезно, но и ощущал, как и образованные люди, в действиях юродствующих нечто несолидное, неприятное, шокирующее «Смех – свидетельство неполноценности, ущербности, низости», – говорит Аристотель. И эти слова повторяет А.С.Пушкин, объясняя, почему именно комедия признана низменным жанром и почему в России, у русского народа, усваивавшего с IX в. греческую культуру через религию, «зубоскальство» признано одним из самых отрицательных свойств человеческой натуры, и потому презирается как «скоморошество», «юродство», как показатель несерьезности и неполноценности. «Смех без причины – признак дурачины». В XX в. в этом смысле происходит резкий поворот и сдвиг в русской литературе. В ней появляются писатели-смехачи, начинают проникать переводные произведения западных юмористов – Джерома К.Джерома, О.Генри, Марка Твена, но лишь в советское время появляются «отечественные» «иностранцы еврейского происхождения по юмористической части» – Илья Ильф, Леонид Ленч, Михаил Зошенко, не говоря уже о «мелкоте», «мелкотравчатых хихикалах» – Дыховичном, Слободском, Райкине и их сегодняшних эпигонах.
Для русского национального характера типична уничтожающая сатира, разящая, давящая, беспощадная, как у Салтыкова-Щедрина, но смешки да хаханьки, так называемый «беззубый» (а на самом деле пошлый) юмор, никогда не был свойственен ни русской национальной культуре, ни русскому характеру, ни русским историческим условиям. Смешки да хаханьки – чисто южное явление, следствие исторически сложившейся беззаботности. И в том, что Чехов выросший на полугреческом-полуукраинском юге, в том углу Новороссии, где русской культуры вообще не существовало до 20-30-х годов XIX в. и где русское население стало притекать только после отмены крепостного права, стал первым русским писателем-юмористом, была своя историческая закономерность: на русском Севере, в великорусском Центральном районе Срединной России, среди русского коренного населения, писателя, способного хихикать и даже просто смеяться, скалить зубы прилюдно, не могло просто возникнуть и не возникло. Всех юмористов-литераторов, которые захотят опровергнуть подобное утверждение, достаточно просто слегка «колупнуть» на предмет их национального происхождения, чтобы сразу понять, что в их «юморизме» и склонности к смеху заложено слишком «южное».

.
Смех, комичное, если и возникали в народной среде, то всегда были связаны с пошлостью, с дефектом, с чем-то ущербным, недоразвитым. И то, что Ленин не терпел «юмора» в партии, не любил и не принимал его, особенно импонировало Сталину. Именно поэтому он видел в Ленине, несмотря на всю скромность Ильича, крупнейшего вождя партии, еще в ранней молодости выделив Ленина из прочих «вождей» именно по этой его черте.
Революционеру приличествует гневная, бичуюшая, уничтожающая сатира, а не пошлое и хлипкое интеллигентское хихиканье. Этого мнения придерживались и вожди и все члены большевистской партии, считавшие себя твердыми, несгибаемыми большевиками. Вот почему и позднее, уже после революции Ленин и Сталин бичевали всякие попытки заменить или подменить разящую, уничтожающую на повал сатиру, – хихикающим, меленьким, пошленьким «юмором». Этот вид «деятельности» не нужен был ни русскому народу, ни его пролетарской, серьезной, а не марионеточной партии. И именно на этой почве неоднократно происходили стычки и расхождения с меньшевиками. «Юмористов» было особенно много среди бундовцев и троцкистов, которые были склонны в силу психологии своего национального характера, даже и в политических спорах, не столько спорить по существу, сколько стараться «поддевать» разными «остроумными», но поверхностными замечаниями своих большевистских оппонентов, пытаясь уйти от сути проблемы и прибегнуть к какому-нибудь эффектному софизму. Эти «приемчики» нередко производили обескураживающее впечатление на простых рабочих, рядовых членов партии, и поэтому Ленин, а вслед за ним и Сталин, считали совершенно недопустимым такое поведение, когда дело касалось важнейших политических проблем.
Партии не нужны были люди, способные хихикать по поводу общественных явлений и привлекать симпатии масс дешевой, «развлекательной» популярностью. Русскому народу нужны были серьезные, строгие, солидные вожди, – не бросающие слов на ветер. В этом. вопросе Ленин и Сталин были всегда едины. И именно это обстоятельство чрезвычайно важно подчеркнуть, так как оно имело непосредственное отношение к выбору нового псевдонима Кобой в конце 1912 г. Его псевдоним отныне должен был быть:
во-первых, звучащим по-русски и русским по конструкции,
во-вторых, чрезвычайно серьезным, значительным, внушительным по содержанию, не допускающим никаких интерпретаций и кривотолков,
в-третьих, он должен был обладать глубоким смыслом, и в то же время не особенно бросаться в глаза, не бить на эффект, быть спокойным,
в-четвертых, этот псевдоним должен быть легко произносимым на любом языке и фонетически быть близким к ленинскому псевдониму, но так, чтобы сходство также не ощущалось «в лоб».
Ко всем этим выводам Сталин пришел, как мы видели выше, постепенно, если проанализировать его работу над его 22 псевдонимами за … 17 лет (1895-1912 гг.). И всем этим условиям отвечал псевдоним – Сталин.
Трудно сказать теперь, когда не осталось никого в живых из старой ленинской партии большевиков, как был тогда воспринят новый сталинский псевдоним. Можно предположить, что его все же заметили, но отнеслись спокойно: очень много тогда было в партии псевдонимов. Но в 1935 г. Анри Барбюс не скрывая восхищения писал: «Это – железный человек. Фамилия дает нам его образ: Сталин – сталь. Он несгибаем и гибок, как сталь» Барбюс А. Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир. М., Гослитиздат, 1936. С.108-109.

.
По-видимому, Барбюс, ухватил главную мысль Сталина, которая руководила им при выборе нового псевдонима: на смену многосмысловому и целиком окрашенному мистическими восточными персидско-грузинскими мотивами Кобе, – псевдониму логичному для молодого, романтически настроенного революционера, владеющего знанием древней истории своей родины и думающего посвятить себя только ей и своему народу, – приходит в 1912 г. – псевдоним руководителя революционным движением в огромной многоликой империи, задача которого состоит в том, чтобы выковать крепкую, стальную, железную партию, готовую к предстоящим боям. Здесь нет места для сложных исторических реминисценций. Мысль предельно проста, как и задача – она односложна, единственна и не терпит усложнения и распыления. Сталь имеет один смысл – это ясно каждому: крепкая, жесткая, неотвратимая, непреоборимая. Железо не только мягче стали, железо «мягче» фонетически. Сталь же имеет только два слога – и даже, если подумать – один. Быть собранным в кулак, не растекаться, поступать жестко, жестче, еще жестче! – вот тот смысл, который нес этот псевдоним. Сложность и романтизм Кобы отбрасывались как не отвечающие новым национальным и историческим условиям. Должны были присутствовать лишь ясность, единство смысла, не терпящие интерпретации.
И.В.Джугашвили стал подписываться новым псевдонимом «К.Сталин», начиная с 1913 г., точнее – с января 1913 г. Так была подписана первая серьезная крупная теоретическая работа «Марксизм и национальный вопрос» Сталин И.В. Соч. Т.2. С.267.

.
От старого, знакомого друзьям псевдонима «Коба» Сталин позволил себе сохранить только один инициал "К". Он служил и «связывающим звеном» с предыдущим периодом деятельности, и «сигналом» друзьям и просто «памятным знаком» для самого себя, воспоминанием, что пройден один этап в жизни.
Теперь же, после 1912 г. наступал новый исторический этап в жизни партии и в жизни И.В.Джугашвили. И он вступал в этот период совершенно в «новой шкуре», в новом обличье, под новым псевдонимом. Это было партийное имя, которому еще надлежало завоевать авторитет в партии, и Сталин был серьезно и решительно настроен осуществить это «завоевание» под совершенно новым «флагом».
Выбор первой даты опубликования нового псевдонима не был случайностью: новое имя должно было начаться с нового года, а никак не иначе, хотя само имя, сам новый псевдоним был у Сталина готов раньше января 1913 г., заготовлен заблаговременно, до того, как ему исполнилось 21 декабря 1912 г. 33 года. Об этом говорит то обстоятельство, что «негласную обкатку» нового псевдонима Сталин осуществил уже в октябре 1912 г. Но так, что она осталась никем не замеченной, не бросилась никому в глаза. Небольшие заметки в «Правде» №147 от 19 октября 1912 г. и №151 и 152 от 24 и 25 октября того же года, посвященные выборам в Думу в Петербурге подписаны К.Ст. То, что за этим сокращением скрывается уже новый сталинский псевдоним, а не какая-либо его старая модификация (например, К.Ст[ефин]) доказывается не только хронологически Обладая несколькими модификациями или вариантами своих псевдонимов, Сталин употреблял их не как попало, а строго в соответствии с определенным органом печати и временем (годом). Так, например, в газетах «Дро» (на грузинском языке), в «Бакинском рабочем» и «Гудке» за 1906-08 г. Сталин подписывался только такими псевдонимами, как Коба, Ко., К.Ко., и Коба Иванович; в «Гудке» за 1908 г. – К.Като, в 1909 г. – К.Ко.; в «Бакинском пролетарии» за 1910 г. К.С., К.Ст., К.Стефин; в «Социал-демократе» за 1912 г. и в «Звезде» – К.С. и С., К.С-н., К.Салин, К.Солин, но в октябре 1912 г. – К.Ст. (и это был уже К.Сталин). И только в январе 1913 г. (12/25 января) в «Социал-Демократе» №30 впервые появилась полная подпись К.Сталин.

(псевдоним К.Стефин применялся только в 1909-10 гг.), но и тем, что в «Социал-Демократе» №30 от 12(25) января 1913 г. под статьей «На пути к национализму» также стоит подпись К.Ст., а ведь эта статья была опубликована уже тогда, когда Сталин окончил рукопись своей работы «Марксизм и национальный вопрос», на которой стоит помета:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20