Это было только начало. За тринадцать дней операций с Роджером было
сделано почти то же, что проделали над Вилли Хартнеттом. Но этого
было недостаточно.
После этого протезисты и хирурги принялись за такие вещи, которые
никогда еще не проделывались над человеком. Вся его нервная система
была перестроена, а основные цепи - подключены к огромному
компьютеру этажом ниже. Это была машина универсального назначения
Ай-Би-Эм 3070. Она занимала полкомнаты, и все равно была
недостаточно мощной для наших целей. Этот компьютер был лишь
временной подменой. В двух тысячах миль отсюда, на севере штата Нью-
Йорк, в лабораториях Ай-Би-Эм собирался специализированный
компьютер, который должен был поместиться в ранце. Создание такого
компьютера составляло, пожалуй, самую сложную часть всей программы;
мы непрерывно проверяли и отлаживали все его схемы, даже во время
монтажа. Его масса не должна была превышать восьмидесяти фунтов
земного веса, наибольший габарит - девятнадцать дюймов. И он должен
был работать от аккумуляторов, непрерывно подзаряжаемых солнечными
батареями.
С солнечными батареями тоже вначале были немало проблем, но с этим
мы справились, и довольно изящно. Минимальная площадь батарей должна
была составлять около девяти квадратных метров, и площадь
поверхности Роджера (даже после множества модификаций) была для
этого слишком маленькой, даже если бы он смог впитывать тусклый свет
марсианского солнца всей поверхностью своего тела. Мы разрешили эту
проблему, создав пару больших, тонких, как паутинка, крыльев,
похожих на крылышки эльфа.
- Он будет выглядеть, как Оберон2, - довольно усмехнулся Брэд,
увидев чертежи.
- Или как нетопырь, - буркнула Кэтлин Даути.
____________________
2 Спутник Урана
Они и в самом деле напоминали крылья летучей мыши, тем более, что
были угольно-черными. Правда, летать на них было бы невозможно даже
в достаточно плотной атмосфере (если бы на Марсе была такая
атмосфера): они были сделаны из тончайшей пленки с ничтожной
конструкционной прочностью. Но от них не требовалось ни летать, ни
переносить значительные нагрузки; единственное, для чего они
предназначались, это автоматически раскрываться и принимать те
слабые солнечные лучи, которые дойдут до Марса. Задним числом в
конструкцию были внесены еще поправки, позволившие Роджеру в
некоторой степени управлять крыльями, чтобы пользоваться ими для
поддержания равновесия, как канатоходец пользуется шестом. Учитывая
все вместе взятое, это был огромный шаг вперед по сравнению с
"ушами", которые мы прилепили Хартнетту.
Солнечные крылья были спроектированы и изготовлены за восемь дней;
к тому времени, когда лопатки Роджера подготовили к их установке,
крылья были готовы к монтажу. Искусственную кожу запустили чуть ли
не в массовое производство. Ее столько ушло еще на Хартнетта, на
основную "обтяжку", и в резерв, на случай повреждений или
конструкционных изменений в ходе проекта, что сейчас новые
трансплантаты росли и принимали очертания тела Роджера с той же
скоростью, с какой хирурги обдирали остатки кожи, в которой он
появился на свет.
Время от времени Роджер приподнимался и осмысленно оглядывался по
сторонам, словно понимал все, происходящее вокруг. Трудно сказать,
так ли это было на самом деле. Гости - а гости его посещали
беспрерывно - иногда обращались к нему, иногда говорили о нем, как о
занятном лабораторном образце, наделенном личностью не больше, чем
титровальная колба. Почти ежедневно заходил Верн Скэньон, все с
большим отвращением глядя на возникающее существо.
- Он как из пекла родом, - заметил он однажды. - Налогоплательщики
прыгали бы от радости.
- Полегче, генерал, - одернула его Кэтлин Даути, разместив свою
могучую фигуру между директором и предметом его внимания. - Откуда
вы знаете, что он вас не слышит?
Скэньон пожал плечами и ушел, готовить доклад для аппарата
президента. Сразу же вслед за ним вошел Дон Кайман.
- Благословенна будь, о святая дева, - серьезно сказал он. - Ибо я
благодарен тебе за заботу о Роджере, друге моем.
- Ааа, - раздраженно ответила она. - Никаких сантиментов. У бедняги
должно остаться хоть немного веры в себя, она ему еще понадобится.
Ты слышал, сколько параплегиков и постампутационных прошло через мои
руки. А знаешь, сколько из них были совершенно безнадежными
обрубками? Которые никогда уже не смогли бы ходить, да что ходить -
хотя бы рукой или ногой пошевелить, даже судно себе не смогли бы
подставить? Сила воли творит чудеса, Дон, но для этого нужно верить
в себя.
Кайман нахмурился: состояние духа Роджера по-прежнему не выходило у
него из головы.
- Ты что, не согласен? - резко спросила Кэтлин, неверно истолковав
озабоченно сдвинутые брови.
- Что ты! Я имею в виду... Кэтлин, сама подумай - я что, похож на
человека, оспаривающего превосходство духа над телом? Я тебе только
благодарен. Ты славная женщина, Кэтлин.
- Черта с два я славная, - хмыкнула она из-за сигареты. - Мне за
это платят. И насколько я понимаю, ты еще не заходил к себе в
кабинет? Там тебя ждет вдохновляющая записочка от Его Звездного
Всемогущества генерала, напоминающая, что дело, которое мы делаем -
дело чрезвычайной важности... и с прозрачным намеком: если мы
провалим старт, нас ждет концлагерь.
- Словно нам нужно об этом напоминать, - вздохнул отец Кайман, не
сводя глаз с гротескной, неподвижной фигуры Роджера. - Скэньон тоже
славный парень, только у него склонность считать все, что он делает,
пупом вселенной. Хотя... может быть, на этот раз он и прав.
Это высказывание было ни в коей мере не преувеличенным. Для нас не
было никаких сомнений: самый важный элемент во всех этих сложнейших
взаимозависимостях разума и материи, которые прошлые поколения
ученых называли Гея, находился именно здесь - возлежащий на
жидкостном ложе, похожий на главного героя из японского фильма
ужасов. Без Роджера Торравэя марсианская экспедиция не могла
начаться вовремя. Миллиарды людей могли бы усомниться в важности
этого. Мы - нет.
Роджер был центром всего. Внутри массивного здания института именно
он был точкой приложения всех сил, равнодействующая которых
превращала его в то, чем он должен был стать. В операционной за
соседними дверями Фрилинг, Вейднер и Брэдли монтировали в него новые
части. Ниже, в марсианской камере, той самой, в которой умер Вилли
Хартнетт, проверялась безотказность работы этих новых частей в
марсианских условиях. Иногда время безаварийной работы было опасно
коротким, тогда их конструкция модифицировалась, насколько это было
возможно, или добавлялись резервные схемы - или деталь просто шла в
дело, с молитвой и скрещенными пальцами.
И весь остальной мир тоже складывался вокруг Роджера, как лепестки
луковицы. Чуть дальше внутри здания гудел и урчал гигантский 3070,
поглощавший все новые и новые программы, по мере того, как в Роджера
блок за блоком встраивались цепи промежуточной обработки информации.
За стенами института лежал город Тонка, жизнь которого зависела от
успеха программы - она была здесь главным работодателем и основным
смыслом жизни. Город был окружен штатом Оклахома и остальными
пятидесятью четырьмя штатами, простирающимися на все четыре стороны,
а эти штаты окружал усталый и сердитый мир, перебрасывавшийся из
столицы в столицу не совсем дипломатическими нотами на высшем
уровне, и цеплявшийся за существование мириадами отдельных существ.
Люди, связанные с программой, постепенно отгораживались от всего
остального мира. Когда могли, они избегали телевизионных новостей,
не читали в газетах ничего, кроме спортивной колонки. Они работали,
что было сил, так что на чтение, в общем, просто не хватало времени.
Но дело было не в этом. Они просто не хотели знать. Мир сходил с
ума, и чужеродная начинка огромного белого куба института казалась
им вполне рациональной и разумной действительностью, а столкновения
в Нью-Йорке, тактические ядерные ракеты над Персидским заливом, или
повсеместный голод в странах, некогда известных, как "развивающиеся"
- бессмысленной галлюцинацией.
Это и в самом деле были галлюцинации. И бессмысленные, по крайней
мере для будущего нашего рода.
Итак, Роджер жил и изменялся. Кайман проводил рядом с ним все
больше времени, почти каждую минуту, когда не был занят в
марсианской камере. Он с благодарностью смотрел на Кэтлин Даути,
шастающую по палате, засыпая пеплом от сигарет все, кроме Роджера. И
все равно, что-то его тревожило.
Ему пришлось смириться с тем, что Роджеру нужны промежуточные
системы для обработки избыточной информации. Но он не мог найти
ответа на главный вопрос: если Роджер не знает, что видит, как же он
увидит Истину?
Глава 8
НЕ ВЕРЬ ГЛАЗАМ СВОИМ
Погода портилась быстро и надолго. Мы видели, как надвигалась
перемена, как клин арктического воздуха двигался от Альберты на юг,
дойдя до самого Техаса. Штормовое предупреждение приковало машины на
воздушной подушке к земле. Тем сотрудникам программы, у которых не
было колесных машин, приходилось добираться общественным
транспортом, и стоянки были почти пустыми, если не считать
бесформенных комков перекати-поле, скачущих на ветру.
Не все приняли предупреждение всерьез, и первый же в этом году
заморозок принес с собой простуду и грипп. Брэд слег, Вейднер болел
амбулаторно, но ему запретили даже приближаться к Роджеру, опасаясь,
что он заразит его банальным легким недомоганием, против которого
Роджер был сейчас бессилен. Почти вся работа по созданию Роджера
легла на Джонатана Фрилинга, здоровье которого теперь охранялось так
же ревностно, как и здоровье Роджера. Только железную старуху Кэтлин
Даути не брала никакая зараза, и она ежечасно заглядывала в палату к
Роджеру, осыпая санитарок пеплом и советами.
- Относитесь к нему, как к живому существу, - строго наставляла
она. - И оденьтесь, как следует, когда пойдете домой. Сверкать
своими симпатичными жопами будете потом, а сейчас главное, чтобы вы
не подхватили простуду, до тех пор, пока без вас можно будет
обойтись.
Санитарки не обижались. Они и так выкладывались до последнего, даже
Клара Блай, которую вызвали из медового месяца, подменять заболевших
подруг. И они заботились о нем не меньше, чем Кэтлин Даути, хотя
глядя на это гротескное создание, которое все еще звалось Роджером
Торравэем, трудно было представить, что он - действительно живое
существо, у которого, как и у них, есть свои радости и свои печали.
Роджер стал все чаще приходить в себя. Двадцать часов в сутки, а то
и больше, он проводил в спячке, или в полусне, оглушенный
обезболивающими, но иногда узнавал людей, находившихся в палате, и
даже вразумительно говорил с ними. Потом мы снова отключали его.
- Интересно, что он чувствует, - сказала как-то Клара Блай своей
сменщице.
Та посмотрела на маску, в которую превратилось его лицо, на большие
искусственные глаза.
- Может быть, лучше и не знать этого, - ответила она. - Иди домой,
Клара.
Роджер слышал это: записи осциллографа показывали, что он слушал.
Анализируя телеметрию, мы могли составить некоторое понятие о том,
что происходит в его сознании. Он часто ощущал боль, это было
очевидно. Но это была не боль-предостережение, не импульс к
действию. Это была часть его жизни. Он научился ждать боль и
терпеть, когда она приходила. Пока он не чувствовал почти ничего,
связанного с его телом, кроме боли. Его внутренние рецепторы еще не
свыклись со своим новым телом. Он не знал, когда ему заменили глаза,
легкие, сердце, уши, нос и кожу. Он не знал, как узнавать ощущения,
и какие из них делать выводы. Вкус крови и рвоты в горле: откуда ему
было знать, что у него удалены легкие? Темнота и скрытая в глубине
черепа боль, так непохожая на привычную головную: откуда ему было
знать, что это значит, как ему было отличить удаление всей
зрительной системы от выключенного света?
В какой-то миг он неясно сообразил, что уже давно не слышит
знакомых больничных запахов, ароматизированного дезодоранта и
дезинфектора. Когда это случилось? Он не знал. Знал только, что в
окружающем его мире больше нет никаких запахов.
Зато он слышал. Невероятно четко различая звуки, и на таком уровне
чувствительности, как никогда прежде. Он слышал каждое сказанное в
палате слово, даже самым тихим шепотом, и почти все, что происходило
в соседних комнатах. Когда он приходил в себя настолько, чтобы
слышать, он слышал, как разговаривают люди. Он понимал слова. Он
чувствовал заботу в голосах Кэтлин Даути и Джона Фрилинга, понимал
беспокойство и раздражение в голосах генерала и его заместителя.
Но прежде всего он чувствовал боль.
Как много было разной боли! В каждом уголке тела. Заживление
послеоперационных ран и яростное пульсирование тканей, нечаянно
поврежденных по дороге к главной цели. Мириады иголочек боли: это
Фрилинг или санитарки втыкают зонды в тысячи больных мест на
поверхности его тела, снимая какие-то показания.
А еще была глубинная, внутренняя боль, временами почти переходившая
в физическую - когда он вспоминал о Дори. Когда он находился в
сознании, он иногда вспоминал и спрашивал, не приходила ли она, не
звонила? Он не помнил только, чтобы ему отвечали.
А однажды он ощутил новую, пылающую боль в голове... и понял, что
это свет.
К нему возвратилось зрение.
Когда санитарки заметили, что он их видит, они тут же доложили об
этом Джону Фрилингу. Тот схватил трубку и позвонил Брэду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33