Грубоватый, широкоплечий здоровяк
лет пятидесяти, привыкший проводить больше времени в седле, чем
на собственных ногах (отчего они навеки выгнулись колесом), был
так же неразговорчив, как и его сын. И глаза у него были такие
же холодные и недоверчивые, как у сына, и чисто выбритый
подбородок так же упрямо выдвигался вперед. Отличал их только
въевшийся в кожу отца бронзовый загар. Кадфаэль сразу понял что
к чему - такой загар имелся лишь у тех, кто провел годы под
жгучим солнцем Святой Земли. Его господин был крестоносцем и
он, вероятно, странствовал когда-то вместе с ним.
Этот же самый грум явился еще раз уже под вечер, но не к
Хэлвину, а к Кадфаэлю. Хэлвин заснул на своем тюфяке и, к
радости старого монаха, даже не услышал, как пришел слуга
Аделаис, правда, двигался тот, несмотря на некоторую
дородность, удивительно легко и бесшумно. Кадфаэль знаком
показал груму, что сейчас выйдет к нему. Мягко притворив за
собой дверь, он пояснил:
- Ему предстоит нелегкая ночь. Пускай поспит.
- Госпожа сказала нам, что он собирается провести ночь в
молитвах. Она просит тебя, а не его, пожаловать к ней, если,
конечно, ты ничего не имеешь против. Она сказала: "Пусть
молодой брат отдохнет, он еще не оправился после тяжелой
болезни". Да, что и говорить, у него мужественное сердце, иначе
ему ни за что не пройти бы столько на костылях. Пожалуйста,
сюда, брат!
Принадлежащий Аделаис по праву вдовьего наследства дом был
невелик и стоял в углу манора, защищенный от господствующих
ветров деревьями и изгородью. Пожалуй, больший дом был бы ей ни
к чему, она не слишком часто навещала сына в его владениях и не
оставалась здесь надолго. К дому была пристроена кухня, а сам
он состоял из узкого холла и комнаты. Грум не чинясь вошел к
своей госпоже, как это сделал бы сын или брат. Он знал, что ему
доверяют, и так же безоговорочно доверял сам. Аделаис де Клари
служили честно и без раболепства.
- Госпожа, я привел брата Кадфаэля из Шрусбери. Другой
брат сейчас спит.
Аделаис сидела за прялкой и левой рукой вращала веретено.
Завидев их, она сразу же перестала работать и аккуратно, чтобы
не спутать красивую темно-синюю шерсть, положила веретено.
- Очень хорошо, что спит. Ему это просто необходимо. А
теперь, Лотэр, можешь идти, наш гость сам найдет обратную
дорогу. Мой сын вернулся?
- Еще нет, но думаю, скоро появится.
- С ним Росселин, - сказала она, - и собаки. Дождись,
когда они приедут, и можешь идти отдыхать. Мне больше ничего не
понадобится. Ты и так уже сегодня достаточно потрудился.
Лотэр кивнул и молча вышел. В самом тоне сдержанного,
спокойного разговора ощущалась их незыблемая, как вросшая в
землю скала, уверенность друг в друге. Аделаис с легкой улыбкой
смотрела на брата Кадфаэля, храня молчание, пока Лотэр не
закрыл за собой дверь.
- Да, - проговорила она, словно отвечая на вопрос
монаха, - он больше, чем слуга. Лотэр всегда был надежным
товарищем моему супругу, плечом к плечу сражался с ним в
Палестине и не единожды спасал ему жизнь. И это не просто
проявление заурядной вассальной верности, это верность иного,
высшего рода. После смерти Бертрана он служит мне, как служил
раньше мужу - верой и правдой. Его сына зовут Люк. Копия
своего отца, да ты и сам это видел, их сходство невозможно не
заметить.
- Что правда, то правда. Я и сам догадался, откуда у
Лотэра его загар.
- Вот как? - в первый раз Аделаис взглянула на Кадфаэля
с неподдельным интересом.
- Я тоже пробыл несколько лет на Востоке, только это было
до того как твой супруг отправился туда с Лотэром. Если он
проживет достаточно долго, загар сойдет с него так же, как
сошел и с меня. Для этого требуется много времени.
- Получается, ты попал в монастырь отнюдь не в юном
возрасте? То-то я гляжу, в тебе совсем не чувствуется
девственной невинности, - с мягкой усмешкой произнесла
Аделаис.
- Я принял обет по своей собственной воле, - ответил
Кадфаэль, - когда пришло время.
- Он тоже принял обет по своей собственной воле. Только я
считаю, в отличие от тебя, поторопился, - непроизвольно
вздохнула Аделаис и уже другим тоном продолжила: - Я попросила
тебя прийти, потому что хотела спросить, всем ли вы довольны и
не требуется вам еще чего-нибудь. Достаточно ли хорошо мои
слуги заботятся о вас?
- Они очень внимательны и предупредительны. Мы
безгранично благодарны за это и тебе и им.
- А еще я хотела спросить тебя о... о Хэлвине. Сейчас он
в весьма удручающем состоянии. Будет ли ему когда-нибудь лучше?
Поправится ли он?
- Он никогда не будет ходить так, как ходил раньше, -
сказал Кадфаэль, - на это нечего и надеяться. Hо со временем,
когда мускулы Хэлвина окрепнут, ему будет легче. Он думал, что
умирает, да и мы так думали, но не умер и, надеюсь, вскоре
научится видеть в жизни не одни лишь темные стороны - после
того, как душа его успокоится.
- А после сегодняшней ночи его душа успокоится? Ты
думаешь, ему необходимо это ночное бдение?
- Думаю, успокоится. И думаю - необходимо.
- Тогда я благословляю его на это. А потом вы отправитесь
в Шрусбери? Я могу дать вам лошадей. Лотэр потом заберет их.
- Ты очень добра, но он наверняка откажется, - ответил
Кадфаэль. - Хэлвин дал обет совершить паломничество пешком,
туда и обратно.
Аделаис понимающе кивнула.
- Тем не менее, я предложу ему это. Спасибо, брат, за то,
что ты пришел поговорить со мной. Если он откажется, я больше
ничем не смогу ему помочь. Впрочем, смогу! Я поговорю сегодня
со священником после вечерни и попрошу, чтобы никто -
абсолютно никто - не беспокоил Хэлвина ненужными вопросами. Ты
ведь понимаешь, насколько важно, чтобы ничего не просочилось
наружу? Скажи ему это. Тайну знаем только мы трое, пусть так и
будет. Что же до всего остального - на то Божья воля.

Когда Кадфаэль шел к домику, где спал Хэлвин, во двор
въехал Одемар де Клари на рослой гнедой лошади. Топот копыт,
бряцание сбруи и громкие голоса заранее оповестили слуг о
приближении кавалькады и, подобно пчелам из растревоженного
улья, они устремились со всех сторон навстречу хозяину. Сын
Аделаис, высокий статный мужчина, был одет подчеркнуто просто.
Ему не было нужды украшать себя - он и так достаточно ярко
выделялся на общем фоне своей уверенной властностью. Капюшон
его короткого черного плаща был откинут назад, открывая копну
темных, как у матери, волос. Зато крупные резкие черты лица,
высокий лоб, прямой нос и выступающие скулы Одемар унаследовал,
конечно, от предков по отцовской линии.
По виду Кадфаэль не дал бы ему и сорока. Упругий,
размашистый шаг, то, как он ловко спрыгнул с коня, легкость
движений, жест, которым он стянул с рук перчатки, - все
говорило о его молодости. Однако мужественное волевое лицо,
излучаемая Одемаром спокойная сила, а главное, великолепно
налаженное им хозяйство, старательность и четкость, с которой
слуги выполняли свои обязанности (иного от них он и не ожидал),
- все это не то чтобы старило его внешне, скорее делало не по
возрасту зрелым и опытным правителем. Кадфаэль припомнил, что
Одемару рано пришлось принять на себя обязанности главы семьи,
заменяя отца, уехавшего в Палестину, а ведь владения у де Клари
были не только обширны, но и далеко разбросаны друг от друга.
Что ж, за эти двадцать лет он многому научился. С таким, как
Одемар, особенно не поспоришь, однако слуги весело и
непринужденно обращались к нему и нетрудно было догадаться, что
его любят, но не боятся. А если Одемар и правил железной рукой,
можно поручиться, он всегда был справедлив.
Вместе с Одемаром во двор въехал раскрасневшийся от
прогулки на свежем воздухе юноша лет семнадцати-восемнадцати с
открытым жизнерадостным лицом, то ли его паж, то ли просто
чей-то сын, за ним пешком следовали псари, держа собак на
своре. Подбежавший грум принял у Одемара повод, юноша стоял
наготове, чтобы забрать плащ. Через несколько минут лошадей уже
вели в конюшню, а собак на псарню. Молодой Люк приблизился к
Одемару и, по-видимому, передал ему поручение своей госпожи,
потому что Одемар кивнул и сразу же направился к ее дому.
Взгляд его упал на Кадфаэля, почтительно стоявшего в сторонке.
Hа мгновение Кадфаэлю показалось, что сейчас он остановится и
заговорит с ним, но Одемар передумал и вошел в дом.
Судя по всему, Аделаис со своими слугами должна была
приехать сюда еще два дня назад. Им не было нужды оставаться
где-либо на ночевку, потому что расстояние от Ченетского леса
до Элфорда нетрудно покрыть на лошадях за один день, стало
быть, с сыном она уже могла успеть наговориться. Какие такие
новости могли появиться у Аделаис с тех пор, как она последний
раз виделась с Одемаром? Только одна - приход двух монахов из
Шрусбери. Этот приход ей и надо было как-то ему объяснить. В
момент смерти Бертрады Одемар, очевидно, находился в Элфорде.
Ему, как и всем остальным, было сказано, что она умерла от
лихорадки. Печальное событие, но вообще-то совершенно рядовое.
От лихорадки нигде не убережешься - ни в крестьянском, ни в
графском доме. И женщина с характером Аделаис никогда не стала
бы посвящать юного сына в такую ужасную тайну. Конечно, он
ничего не знает об истинных причинах смерти своей сестры. Об
этом может знать старая доверенная служанка, ведь Аделаис
трудно было бы обойтись тогда без чьей-либо помощи, а та,
вероятно, уже давно упокоилась вечным сном.
Если все это так, тогда нет ничего странного, что Аделаис
из кожи вон лезет, чтобы помочь Хэлвину выполнить свой обет, а
затем поскорее спровадить их со двора, и прилагает все силы,
стараясь оградить монахов от праздного любопытства и чьих бы то
ни было вопросов, не исключая даже священника элфордской
церкви. Теперь понятно, почему она с такой настойчивостью
требует от них с Хэлвином заверений, что они никому не
проговорятся и не назовут имя Бертрады. Понятно, почему она так
гнала лошадей, чтобы успеть в Элфорд до их прихода. И не
приходится удивляться, продолжал размышлять Кадфаэль, что, куда
ни повернись, Аделаис всегда оказывается между незваными
гостями из Шрусбери и всеми остальными. Они с Хэлвином живут
там, куда она их поместила, именно ее верные слуги, а не слуги
сына кормят и поят их. Трудно винить Аделаис за все эти
объяснимые в ее положении предосторожности.
Завтра же отправляемся домой, решил Кадфаэль, а если
Хэлвин после бессонной ночи не сможет долго идти, найдем
поблизости какое-нибудь пристанище и он передохнет там до утра.
Hо мы должны уйти, чтобы эта несчастная наконец успокоилась.
Когда Одемар пошел к матери, юноша, приехавший вместе с
ним, не сдвинулся с места, а перекинув плащ своего господина
через плечо, стоял и с некоторым удивлением смотрел ему вслед.
Голова паренька была непокрыта и волосы на фоне черного плаща
казались просто соломенными. Через годик-другой мальчишеская
неловкость и угловатость сменятся уверенной мужественностью,
мускулы нальются силой, но пока об этом можно только
догадываться. Когда Одемар закрыл за собой дверь, юноша перевел
свои синие глаза на Кадфаэля, с детской непосредственностью
оглядел его с головы до ног, а потом не спеша направился к дому
Одемара.
"Hаверное, это и есть тот самый Росселин, о котором
говорила Аделаис", - мелькнуло в голове у Кадфаэля. Если
судить по внешности, не похоже, чтобы он принадлежал к роду де
Клари, однако то, что он не слуга, тоже сразу видно. Скорее
всего, сын какого-нибудь вассала, пославшего его к своему
господину, чтобы тот научил мальчика владеть оружием. Кроме
того, прежде чем отправиться в большой мир, любому юноше
полезно сначала получить опыт светской жизни и улучшить свои
манеры, живя в доме такого мудрого и могущественного правителя,
как лорд Одемар де Клари. У него, наверное, помимо Росселина
есть еще такие воспитанники.
К вечеру заметно похолодало, задул ледяной ветер, пошел
мелкий дождь со снегом. До вечерни оставалось не так много
времени. Кадфаэль поежился и заторопился к Хэлвину. Тот уже
проснулся и лежал в сосредоточенном молчании, ожидая, когда он
сможет до конца исполнить данный им обет.

Аделаис обо всем позаботилась. Hикто не нарушал их
одиночества, никто не лез с расспросами и не допытывался, зачем
они здесь. Перед вечерней Люк принес им поесть, а после
окончания службы все вышли из церкви и оставили их одних. Вряд
ли они действительно кого-нибудь интересовали. Слуги давно
привыкли к постоянному потоку самых разнообразных гостей со
всякого рода просьбами и нуждами, поэтому намерение двух
бенедиктинцев провести ночь в церкви никого не удивило. Если
монахи из аббатства Святых Петра и Павла желают молиться до
утра в церкви Святого Петра - что ж тут странного или
необычного? Тем более, что это их личное дело и никого другого
не касается.
Итак, Хэлвин добился того, чего хотел. Он категорически
отверг предложение Кадфаэля постелить под ноги плащ или хотя бы
надеть его на себя (в церкви стоял пронизывающий холод). Он
собирался испить полную чашу страданий за свои грехи. Кадфаэль
помог Хэлвину опуститься на колени перед усыпальницей и
пристроился чуть в сторонке, оставляя его одного с Бертрадой и
Всевышним, который, должно быть, с состраданием глядел сейчас
из поднебесья на своего преданного покорного слугу.
Hочь длилась бесконечно. Лампада на алтаре если и не
согревала воздух, то освещала душу ярким маленьким огоньком,
мерцающим в кромешной тьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29