Моро был человеком наблюдательным:
- На тебя очень пристально глядит Бонапарт.
- Да. Я тоже это заметила...
Рекамье поникла с таким видом, будто хотела у всех мужчин выпросить прощения за свою красоту.
- Слишком любима всеми, - тихо сказал ей Моро, - способна ли ты любить только одного?
Через складки веера он услышал ее шепот:
- Я истосковалась в разлуке с тобою... приезжай. Я как раз обещала гостям показать Авейронского дикаря!
6. Нетерпение
Утром грязный трубочист, спускаясь по веревке с крыши, заглянул в окно спальни Рекамье:
- Ку-ку! Я ведь тоже большой ваш поклонник...
Муж мадам Рекамье был старше ее на тридцать лет, а ранее - любовник ее же матери. Нет, он не женился по страстной любви. Банкиру требовалась отличная реклама для конторы, чтобы клиенты, увидев Жюльетту, стали покладистее в финансовых сделках. Парижане говорили, что муж оставался для нее только отцом, говорили, что у Жюльетты имеется один тайный телесный изъян, мешающий ей наслаждаться любовью. Банкир облицевал комнаты жены громадными зеркалами, чтобы она никогда не забывала о своей красоте:
- Такой товар на тротуарах Парижа не валяется...
Доминик Рапатель пристально наблюдал за рассеянным поведением своего генерала. Осторожно спросил:
- Кажется, пора закладывать карету?
Моро назвал ему адрес - улица Мон-Блан.
- Карету подать к дому банкира Рекамье, где раньше жил банкир Неккер, отец Жермены де Сталь. Кучер знает, где надо остановиться. Запрягай не белых лошадей, а черных.
- Черных лошадей в черную карету?
- Согласен. Но лицо я не стану мазать сажей...
Но прежде он решил сделать то, что подсказывала ему совесть, и навестил Розали Дюгазон. Любящая женщина, она прошла по жизни достаточно сложный путь, и нельзя было обижать ее на прощание. Когда-то балерина, затем певица, потерявшая голос, она "скатилась" до жалкой драмы. Усталые глаза актрисы были расширены от множества чашек крепчайшего кофе, и они расширились еще больше, когда на пороге ее жилища появился генерал Моро... С жалобным криком, как подстреленная птица, Розали кинулась к зеркалам, чтобы скорее поправить на голове кружевной "фюшю".
- Так я и знала! Ты не мог не проститься со мною, ты не мог не прийти ко мне... правда?
Моро с нежностью всмотрелся в увядающее лицо.
- Ха! Ты ищешь морщины? Их нету, еще нету...
- Все морщины вот здесь. - Моро провел рукою по своему лбу. - Это после Треббии, это Нови, это ущелья Овадо.
- Но я была там вместе с тобою. - Розали показала ему газеты, в которых писалось о Моро и его армии. - Я собрала все. Даже то, что не следовало читать... в конце!
- В конце, дорогая, пишут только о мелочах.
- Да! Но для женщины мелочи - самое главное...
Моро огляделся. Нет жилищ печальнее на свете, нежели квартиры стареющих актрис. Какой безнадежной грустью веяло от лавров, полученных Дюгазон еще в ранней юности, когда она порхала Сильфидою с крылышками на плечах; тоска исходила от портретов, подписанных: "С любовью" - знатными музыкантами Буальдьё и Гретри... Куда делся ее волшебный голос?
Увы, он стал почти хриплым, трагическим.
- Все кончено, Моро, и мне давно пора задуматься о прощальном бенефисе. Любящая тебя, что оставлю тебе? Хочешь, изучу роль солдата командуй мною, генерал Моро!
- Не играй, - сказал Моро.
- Я, кажется, смешна... Подмостки театра, к сожалению, не трибуна. Но как бы хотелось мне, брошенной тобою, объявить Парижу со сцены, что я любила Моро.
- Прошу тебя, Розали...
- Моро любил меня, а я люблю Моро и теперь!
Она была возвышенна, как в классической трагедии.
- О любви шепчут, Розали, - отвечал он.
- Неправда! Иногда надо кричать...
В этот момент (почему?) она показалась ему прекрасна, как никогда, и Моро вдруг вспомнил другую героиню своей безумной юности - легендарную Олимпию де Гуж, когда-то сказавшую: "Если женщина получила право кидаться под нож гильотины, кто откажет ей в праве всходить на трибуну?.."
Моро с любовью расцеловал забытую Розали.
Ее теплое плечо осыпали солнечные веснушки.
Она закрыла ему глаза, как покойнику:
- Ты больше никогда не увидишь меня.
- Так не бывает, Розали.
- Но так будет, Моро... Мир слишком жесток, а ты слишком добр. Я была только возлюбленной. Но теперь, я хотела бы стать твоей матерью, чтобы спасти тебя.
- Надо ли спасать меня? О чем ты говоришь?
- Я внимательно изучила твои победы вначале, но увидела в конце твое поражение... Твою гибель, Моро!
* * *
Моро прочел о себе в газете, что он посетил заведение мадам Кампан и имел счастье представиться благовоспитанным кузинам - Гортензии и Эмилии Богарне; по слухам, которым редакция не осмеливается верить, генерал Моро выказал к одной из кузин особое внимание. Подобных сплетен он и боялся! Не об этих ли "мелочах" предупреждала его Дюгазон?
Первый, кого он встретил в салоне мадам Рекамье на улице Мон-Блан, был неустрашимый Даву, продолжавший лазать через заборы к несравненной и обожаемой мадам Леклерк... Газетная утка не произвела на Даву впечатления:
- Ну и что? Все газеты - гнилье, а Жозефина с Бонапартом будут рады иметь такого зятя, как ты... Говорил же я тебе об английской блокаде! Можешь забыть этот сахар... Есть в этом мире кое-что и послаще сахара!
Моро уклонился от Жермены де Сталь, очень любившей поговорить, никого не слушая (в отличие от своей подруги Рекамье, которая больше слушала). Среди гостей был и первый консул, примостившийся на краешке кресла, как бедный родственник на богатых именинах. Темный взор корсиканца напряженно преследовал хозяйку салона.
Мадам де Сталь, верная нравам былой Директории, откинула шаль, обнажив перед Бонапартом мускулистые плечи.
- Когда я по вечерам разглядываю свое роскошное тело, которое у мужчин вызывает столько тайных вожделений, я всегда с ужасом думаю, что все это вот это! - она потрясла плечами, как цыганка на морозе, - в будущем непременно станет добычей гадких могильных червей...
Подобное излияние могло бы иметь бешеный успех при Баррасе, но генерал Бонапарт был человеком иного склада, и вожделения к будущей добыче червей он не испытал.
- Если желаете избавиться от глупых мыслей, рожайте детей, толстых и горластых! Но рожайте их только от мужа, ибо незаконные дети отягощают бюджет республики и служат недобрым примером для нравственности...
Моро слышал, как мадам де Сталь обругала консула:
- Авейронский дикарь... пожалуй, еще хуже!
В углу теснились живописцы - Давид и Жерар. Бонапарт с искренним интересом спросил Давида, над чем он работает.
- Над картиной "Переход через Фермопилы", где спартанский царь Леонид был повержен персидскими ордами Ксеркса.
Бонапарт не скрыл своего неудовольствия:
- К чему тратить краски и силы на изображение побежденных? Давид, ваша кисть должна служить победителям...
- Но кто же сегодня равен классическим героям?
- Вы увидите его, Давид, это я вам обещаю...
Заметив Моро, первый консул пожелал с ним уединиться.
- Война неизбежна. И с англичанами и с австрийцами. У меня нет сомнений в том, что ты желал бы отыграться за Италию.
- За Италию - да, но только не в Италии, - возразил Моро. - Я гораздо лучше знаю области Рейна и Мозеля, в древних лесах Германии мною изучены все тропы и поляны.
- Об этом мы вскоре и поговорим... Генералов во Франции много, но полководцев осталось лишь двое - ты и я! Не нам ли, Моро, и решать судьбы Франции на полях чести?
Мадам Рекамье призывно похлопала в ладоши:
- У меня для всех вас, дорогие друзья, имеется маленький сюрприз Авейронский дикарь. Он еще ребенком был украден волчицею, которая и вскормила его своим молоком. Его недавно поймали в лесу охотники, он не может освоить нашу речь, зато он прыгает по деревьям, как белка...
Дюжие лакеи втащили в салон здоровенного парня, на котором штаны держались так же неестественно, как на обезьяне, которую показывают в уличном балагане. Попав в закрытое помещение, Авейронский дикарь испуганно мычал. Посреди зала поставили блюдо с едой, и это существо, опустившись на четвереньки, долго и подозрительно обнюхивало пищу... Бонапарт сказал Моро:
- Не так ли были осторожны с едой и первобытные предки?
Моро испытывал чувство брезгливости.
- По-моему, зрелище отвратительное. Эта скотина в несуразных штанах лишний раз доказывает, что человеку без человеческого общества нечего делать на этом свете...
Улучив момент, Моро шепнул Рекамье:
- Моя карета будет ждать на углу сада.
- Я рада. Но после ужина...
Звали к столу. Первый консул повел себя несколько странно. Возле себя он оставил кресло свободным.
- Это... для мадам Рекамье, - заявил он.
Сестра консула, Элиза Баччиокки заманила Жюльетту в глубину комнат, объясняя ей все то, что за этим последует. От Моро не укрылось смущение Рекамье, но красавица миновала свободное кресло возле первого консула и с показной решимостью села подле некрасивого Камбасереса.
Бонапарт не был готов к такому поражению:
- Смотрите! Ей понравился этот урод...
Моро незаметно удалился. На темной улице Мон-Блан его ожидали черные лошади, впряженные в черную карету.
- Я давно жду, - сказал кучер. - Куда поедем?
- На дачу в Клиши и обратно. Поедем быстро...
В актерских способностях мадам Рекамье он не сомневался. Так бывало уже не раз; побледнев, она вдруг теряла сознание, и лакеи на руках уносили ее, бесчувственную, в спальню, после чего гостям объявляли:
- Мадам Рекамье уснула. Легкий сон оживит ее ослабевшие силы, и она скоро порадует нас танцем с шалью...
Но в спальне женщины уже не было. Закутанная в плащ, она тихо выскользнула из калитки сада, Моро принял ее в свои объятия, кучер не жалел лошадей...
...Жюльетта вышла к гостям, чуть смущенная, нежным и тихим голосом проворковала, что ей стало лучше.
- Вы ждете от меня танец с шалью? Хорошо, друзья...
Она звонко ударила в бубен и прошлась по кругу, изгибаясь тонким телом, концы шали текли вдоль нее, как струи воды, и все мужчины при этом испытали некоторую тревогу. Элиза Баччиокки снова преследовала ее:
- Мой брат смотрит на все это вполне, серьезно. У него есть официальная супруга, теперь он, как первое лицо в государстве, нуждается в официальной фаворитке. Вас ожидает блистательная судьба Дианы де Пуатье, судьба мадам Монтеспан.
- Благодарю. Но я решила остаться мадам Рекамье... Из ночного сада слышался рев - это рычал во мраке Авейронский дикарь, который до утра будет спать на дереве. XIX век вступал в свои исторические права!
* * *
В это переломное время, на самом срезе эпохи, знаменитый Роберт Фултон, не сумев заинтересовать Лазара Карно идеей создания подводных кораблей, решил заработать деньги иным путем. Предприимчивый американец, по профессии живописец и ювелир, он открыл на Елисейских полях павильон, в котором и расположил обширную панораму под названием: "ПОЖАР МОСКВЫ"
Парижане охотно платили Фултону деньги, чтобы посмотреть, как в огне пожаров корчится, сгорая, русская первостолица, в языках дымного пламени погибают колокольни древнего Кремля... Это не было гениальным пророчеством - лишь случайное совпадение, от которых история мира никогда не была и не будет застрахована!
7. Начало века
Светило солнце, крыши Петербурга купались в розовом снегу. Перед Зимним дворцом (ради обогрева извозчиков) полыхали громадные костры, сложенные из массивных бревен, их пламя вздымалось высоко. Через окна деловых апартаментов император Павел I наблюдал, как над куполом Академии художеств кружатся вороны...
Звонок - время докладов. Явился Федор Растопчин - умнейший прохвост (которого через 12 лет народная молва сделает "поджигателем Москвы"). При нем - портфель, подозрительно толстый. "Нет ли опасности... из портфеля?"
- Жду новостей с Мальты, - сипло сказал Павел.
Французский гарнизон Мальты, засев в цитадели Ла-Валлетты, выдерживал осаду англичан. Адмирал Нельсон не раз брал на эскадру Эмму Гамильтон, чтобы нежная леди насладилась унижением республиканцев. Но крепость не сдавалась, на гласисах ее фортов плясали воздушные французские балерины, самим дьяволом занесенные на Мальту, и эскадра, обескураженная, отворачивала к Неаполю. Об этом и шла беседа.
- Британцы, штурма робеючи, ожидают, покудова французишки сами не передохнут. Дровишек на Мальте нету, так они, твари, корабли на дрова ломают. Водка у жакобинцев давно кончилась, а рисом они танцорок своих кормят...
Растопчин умолк. Павел сказал:
- Если я гроссмейстер Мальтийского ордена, Мальта моя, как и Россия. Скажите британскому послу Чарльзу Уитворту, что мое величество гневается... А что из Парижа, граф?
- Фабрики заработали, всем нашлось дело. Мясо подешевело, и хлеб появился. Видать, Бонапартий спекуляторов душит. Сам же он не ужился во дворце Люксембуржском и устроил для себя и родственников квартиры в Тюильри королевском. По слухам же, престолу вашему он выражает решпект солидный, из чего мнение складываю: вражды к нам не имеет.
- Что у тебя в портфеле? - вдруг крикнул Павел. Растопчин предъявил хитрое сооружение:
- Изволите видеть, замок "французский". Хитроумность его с полезностью сочетается. Ежели покуситель открывает двери снаружи, то пистолет, в замок вделанный, производит выстрел, пламя коего запаливает свечу у дверей. Хозяин дома просыпается от выстрела в покоях, уже освещенных, а покуситель удирает... Что бы и вашему величеству в замке Михайловском такие замки поставить?
Рыцарское строение Баженова должно было в новом царствовании затмить славу Зимнего дворца - растреллиевского. Белый супервейс, наброшенный поверх мундира гатчинского, был украшен на груди Павла Мальтийским крестом.
- На что мне фокусы? - спросил Павел. - Пусть Бонапартий в Тюильри этакие замки вкручивает... Дело говори!
- Дело ваше величество, прискорбное. Зачем Россия с Францией воевала?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9